Благодаря идее о естественных правах, либертарианство отвечает требованиям социальной справедливости гораздо лучше, чем другие формы современного либерализма. Для примера представим ситуацию, когда вор украл вещь у собственника, а затем продал ее. Если либертарианец даст уверенный положительный ответ на вопрос о том, должен ли новый владелец вещи вернуть ее собственнику (собственник ведь не отказывался от своих прав на вещь), то другой либерал, прежде чем ответить, поинтересуется о добросовестности владельца, о сроке давности и об иных условиях, которые стоит учесть, дабы не навредить экономическому обороту. Если же мы изменим ситуацию так, что вор передал краденное имущество по наследству, в результате чего его многочисленные далекие потомки стали богаты, а многочисленные далекие потомки собственника краденного имущества — очень бедны, и имущественное положение обеих групп сохранялось на протяжении многих поколений, то нелибертарианец будет склонен отказаться от реституции, ведь ее получатели, скорее всего, пропьют и проиграют полученные средства, а жизни плательщиков реституции будут разрушены, и бизнес понесет убытки. Либертарианец же, в первую очередь, будет заинтересован в восстановлении прав жертв агрессии (и прав их наследников).
Если причиной того или иного распределения богатства в обществе стало агрессивное насилие, либертарианец не может признать это распределение справедливым. Точно теми же представлениями о справедливости руководствуются в своей пропаганде социалисты: Маркс использовал миф о первоначальном накоплении капитала, который гласил, будто промышленная революция состоялась лишь благодаря изъятию земли у крестьян аристократами. Последователи Маркса объясняли преуспевание одних и бедность других стран политикой империализма. Левые в США усматривали причины проблем черного населения в рабстве и редлайнинге. Каждый из представленных примеров можно изложить в понятных либертарианцам терминах: «самопринадлежность», «гомстед», «агрессивное насилие». Таким образом, социалисты обращаются к релевантным для либертарианства проблемам, предлагая антилибертарианские решения (обобществление имущества и классовую ответственность вместо точного установления агрессоров, их жертв и размера компенсации в каждом отдельном случае).
До сих пор речь шла о либертарианских категориях, которыми в том или ином виде оперировали еще Джон Локк и политики далекого прошлого, на которых он повлиял. Не секрет, что более современный либертарианский теоретик Мюррей Ротбард стремился завоевать симпатию к своим идеям среди левых анархистов, подчас неожиданными и спорными способами. Этим стремлением объясняется и его пристальное внимание к проблеме социальной справедливости. К примеру, в «Этике свободы» Ротбард заявлял о недействительности сделок, предметом которых являются исполнение работ или оказание услуг. По его мнению, сделки такого типа якобы ограничивают самопринадлежность человека и вступают в конфликт с неотчуждаемостью прав на самого себя, на свое тело. Эти новаторство Ротбарда легко объяснить телеологически: неотчуждаемость гарантирует свободу, защищает личность от того, что левые называют эксплуатацией. В частности, Ротбард прямо утверждал невозможность добровольного рабства. Вероятно, он рассчитывал найти отклик у левых в их неприятии потогонных производств.
Согласиться с Ротбардом невозможно по ряду причин. Во-первых, следуя его логике, договоры по поводу вещей так же необходимо признать недействительными, ведь мы исходим из понятия гомстеда, то есть из идеи о том, что собственность на ничейные вещи возникает через наложение на вещь отпечатка личности преобразующего ее человека и образования как бы «внешнего тела». Во-вторых, Ротбард основывался здесь на предпосылке о том, будто причиной существования права на самопринадлежность является фактическая самопринадлежность, разумность человека. Ротбард отождествлял правовую норму с фактом объективной реальности, тем самым нарушая принцип Юма, не позволяющий переход от суждений со связкой «есть» (описательных) к суждениям со связкой «должен» (содержащих предписание). Из фактов наличия у человека разума и фактической власти над своим телом не может логически следовать обязанность других лиц воздерживаться от взаимодействий с его телом. Эти категории существуют в разных измерениях: факт — сущее, правовая обязанность — должное. Соответственно, ротбардианский довод о неотчуждаемости оказывается лишенным теоретического обоснования и противоречащим принципу самопринадлежности.
Однако для решения проблемы «контрактного рабства» существует более аккуратный инструмент: в большинстве подобных сделок можно обнаружить порок воли. Работать на потогонках идут те люди, которые стали жертвами агрессии и не получили за нее компенсацию: государство на протяжении многих веков постоянно грабило их наследодателей и их самих, доведя их до нищенского состояния. Поэтому можно с уверенностью утверждать, что никто не согласился бы на невыносимые условия работы и соответствующие сделки не были бы заключены, если бы им не предшествовало агрессивное насилие. Крепостной не согласился бы трудиться на феодала (крепостная зависимость часто облекалась именно в договорную форму), если бы феодал не отобрал у него землю. Причем, в отличие от ротбардианской неотчуждаемости, поиск пороков воли позволяет пересмотреть не только сделки об услугах и работе, но и сделки о вещах: несложно представить разоренного государственной агрессией человека, вынужденного начать продавать свое имущество в поиске средств для выживания, — в таком случае отчужденные вещи возвращаются в собственность к жертве агрессии, а агрессор оплачивает убытки его контрагентам.
Еще одна явная любезность Ротбарда в адрес левых — это его предложения по приватизации. Там, где невозможно вернуть государственные активы прежним ограбленным собственникам или их наследникам, Ротбард рекомендует передать их производительным рабочим и крестьянам, использующим эти активы. В полном соответствии с марксистским лозунгом: «Земля — крестьянам, фабрики — рабочим». Решение передать государственные корпорации в коллективную собственность рабочим Ротбард оправдывал принципом гомстеда, применимым к присвоению ничейных вещей, но никак не действующих производств, созданных и функционирующих за деньги налогоплательщиков и других жертв агрессии. Речь должна идти не о присвоении ничейного имущества, а о реституции, поэтому приватизация должна осуществляться в интересах всех жертв государственной агрессии, а не только ближайших к приватизируемому ресурсу. Что касается формы приватизации, то, выступая в интересах кредиторов, руководители приватизации не вправе предпочесть для них долю в неповоротливом коллективном хозяйстве, обреченном страдать от управления произвольно возникшей группой неподготовленных людей (маловероятно, что даже самые опытные и умелые фрезеровщики и токари окажутся талантливыми управленцами). Такая приватизация больше похожа на продолжение агрессии в новой форме, нежели чем на компенсацию за агрессию. Для удовлетворения интереса большинства кредиторов (а не только синдикалистов из их числа), следует приватизировать имущество на открытом для всех желающих аукционе, разделив вырученные на нем деньги среди всех получателей реституции. Впрочем, такой способ приватизации не исключает того, что синдикалисты и ротбардианцы смогут реализовать в рамках него свои идеи: организованный трудовой коллектив способен создать юридическое лицо, участвовать в аукционе и победить в нем.
Ротбард также утверждал, что либертарианцы могут и должны оправдать национализацию компаний, получающих доход от государства, если такая национализация служит прелюдией к последующей приватизации. В этом вопросе трудно с ним не согласиться: помимо теневого рынка, скрывающегося от государственного надзора, существует «теневое государство», скрывающееся от надзора общественного. Дело в том, что для либертарианцев частная собственность — это далеко не любое имущество, официально заявленное таковым. Выходцы из советской номенклатуры трансформировали свои властные ресурсы в заводы и месторождения, «приватизированные» на антилибертарианских залоговых аукционах, и теперь именует себя бизнесменами. Члены семей чиновников и государственные подрядчики тоже выдают себя за частных лиц, зарабатывающих честным трудом. Необходимо понимать, что люди, которые получают прибыль от государства, аффилированы с ним, пусть даже государственный закон не признает этого официально. Эти люди составляют собой теневую часть государства, мимикрируя под предпринимателей, но в реальности получая выгоду от систематического агрессивного насилия. Поэтому будущая приватизация, которую намерены провести либертарианцы, не должна ограничиваться официальным государственным имуществом. Выведенные и отмытые активы «криптогосударства» так же подлежат возвращению жертвам государственной агрессии, и их временная национализация для дальнейшей продажи с аукционов представляется логичным и необходимым шагом.
Здесь встает вопрос о том, что доходы и иные блага, полученные от государства, зачастую сами носят реституционный характер для их получателей: получатели государственных средств могут не являться потомственными эксплуататорами, а быть выходцами из эксплуатируемого класса, чьи наследодатели сами пострадали от государства, поэтому их притязания на реституцию оправданы. Однако даже выполнение этого условия не делает полученные от государства средства неприкосновенными. Процесс реституции, которым надлежит заняться либертарианскому обществу, напоминает процесс банкротства: есть множество кредиторов (все жертвы государственной агрессии) и должник (государство), чье имущество не бесконечно. Главным принципом банкротства является равенство кредиторов: требования кредиторов с одинаковыми основаниями возникновения долга должны удовлетворяться одновременно и в равных пропорциях. То есть никакой получатель реституции не вправе получить ее в большей пропорции, чем другие, и раньше других¹. Поэтому конфискация имущества у каждого, кто забрал у государства свыше реституционной нормы, допустима и желательна.
Процесс реституции осложняется ограниченностью имущества должника, поэтому едва ли возможно удовлетворить с помощью него все законные требования кредиторов. Так как большинство населения претерпело сопоставимый объем агрессии (крепостное право, раскулачивание, эксплуатация советской властью, налогообложение), который, к тому же, трудно установить и выразить в денежном эквиваленте, то большая часть населения получит в рамках реституции примерно равную сумму денег. При этом должны иметь место исключения как в сторону более высоких реституционных выплат (для противоправно лишенных свободы, получивших увечья в результате агрессии, наследников таких лиц и т.д.), так и в сторону более низких (для иммигрантов, чьи наследодатели не контактировали с российско-советским государством) или полного отсутствия реституции (для виновных в агрессивных убийствах: они не имеют никаких прав, и их имущество должно быть конфисковано в пользу жертв). Необходимость минимизировать издержки на организацию реституции может привести к установлению в обществе ситуации, достаточно близкой к имущественному равенству.
Идеи о допустимости массового перераспределения также встречаются у двух других значимых либертарианских авторов — Милтона Фридмана и Фридриха Хайека. Первый из них предлагал ввести отрицательный подоходный налог — систему, при которой все, чей доход находится ниже или равен определенному уровню, освобождены от уплаты налогов и все, чей доход ниже этого уровня, получают субсидию, размер которой зависит от уровня их доходов. Второй автор предлагал безусловный основной доход, представляющий собой фиксированную субсидию для каждого гражданина. По замыслу Фридмана и Хайека, эти реформы системы социального обеспечения должны решить проблемы бедности, сократить бюрократию и защитить людей от принуждения. Оба подхода выгодно отличаются от ротбардианского тем, что выплаты осуществляются в наиболее полезной для получателей — денежной — форме. Оба подхода плохи тем, что они не учитывают справедливость выплат, игнорируя прошлое получателей субсидий и плательщиков налогов, поэтому они вступают в противоречие с концепцией естественных прав и способны увеличить объем агрессивного насилия. Они соответствуют не либертарианским, а, скорее, социалистическим представлениям о социальной справедливости, в которых любое богатство ассоциируется с заслуживающим наказание злом, а бедность достойна вознаграждения. Также минусом обоих подходов является их реформистский характер: они подразумевают отказ от ликвидации системы социального обеспечения с сохранением постоянных рабочих мест для занимающихся распределением бюрократов, в отличие от приватизации с реституцией. Регулярные пособия уступают единовременным выплатам крупными суммами еще и тем, что получателям труднее использовать их для приобретения капитала, в результате остается финансовая зависимость людей от государства. Сохранение системы социального обеспечения гарантирует продолжение политического торга, позволяющего политикам приобретать общественную значимость и отвлекать ресурсы экономики от производства благ на соревнования друг с другом за симпатии избирателей. Либертарианцам следует более скептично относиться к политике патернализма: история учит, что чиновники стремятся не заботиться об управляемом населении, а наживаться на его бесправии. Оставлять за государством власть массового перераспределять имущество — смертельно опасно для свободы.
Итак, либертарианцам вовсе не чужды идеи социальной справедливости, и существует сильный аргумент в пользу их реализации, помимо решения целого комплекса проблем, связанных с бедностью. Если бы российские императоры осмелились разорить помещиков, вернув крепостным крестьянам землю, украденную у их предков, то большевики не смогли бы эксплуатировать земельный вопрос. Коммунистическая пропаганда зиждется на фактах и мифах о том, что корни богатства и бедности — в преступлениях из прошлого, поэтому либертарианская реституция способна разрушить философские основы социалистической идеологии, навсегда выбив почву у левых из-под ног и лишив их возможности спекулировать на социальной несправедливости.
————
¹ — Преимущества отдельных кредиторов могут быть оправданы только соображениями о предотвращении нанесения им еще большего вреда: для малоимущих и больных получателей реституции промедление с ее выплатой может оказаться смертельно опасным, поэтому базовый либертарианский принцип самопринадлежности требует удовлетворения их требований в первую очередь.
Автор - Карл Франко