Узкий солнечный лучик украдкой проскользнул сквозь прореху в драной крыше старого сеновала и мазнул по глазу Локсли. Локсли недовольно поморщился, но тут же перекатился по свежему пахучему сену, встал на колени и потянулся, одновременно кинув взгляд вокруг. Предосторожность нелишняя, хотя пока он дрыхнул, его могли раз десять связать и сотню раз убить. Никого. Только рядом, на расстоянии протянутой руки из сена торчала кудрявая, черноволосая головка. Точнее затылок. Локсли под сеном скорее угадывал, чем видел пухлое, немного излишне упитанное, но не лишенное известной привлекательности, особенно для деревенских парней, да и мужичков постарше, тело. Простушка Джейн. Конечно, она не идёт ни в какое сравнение с Мэрион. Её фигуре, её стати, походке, даже её холодному (для посторонних) взору могла бы позавидовать не только знатная дама, вроде тех, что ездят в каретах в сопровождении слуг, но и любая герцогиня и даже королева. Однако, при всех своих выдающихся способностях и прелестях, Мэрион невыразимо скучна в постели. Несмотря на свой темперамент, она весьма однообразна, признаёт только одну позицию… и каждый раз занятия любовью с ней заканчиваются тоже одним и тем же.
Разговорами о том когда, наконец, он бросит свои шатания по лесам, своих друзей, перестанет транжирить добытые денежки и, главное, женится на ней. С Джейн намного проще. Она не выпрашивает дорогих подарков, не ждёт когда Локсли бросит своё любимое занятие ради неё, не ревнует. Ещё она большая затейница и ни в чём от неё отказа нет, правда, не отказывает она не только Локсли. Но что поделаешь. Зато если сейчас он оденется и уйдёт, не попрощавшись, а затем заявится через неделю, она будет себя вести, как будто он вышел полчаса назад. Главное, чтобы у неё в тот момент никого не было. Впрочем, одеться и уйти он ещё успеет, Джейн любит поспать. Не одевшись, Локсли вышел наружу, с наслаждением привстав на носки, развёл руки и, втянув воздух полной грудью…
- Эй, Локсли, - раздался сзади тихий, насмешливый голос.
Он резко, как вспугнутый неосторожным браконьером олень, дёрнулся, развернулся на месте и замер. Перед ним, на чурбачке, прислонившись к стене сеновала и вытянув перед собой ноги, с еле заметной, но, несомненно, ехидной улыбочкой сидел сам шериф Нотингемский. Полномочный представитель короля в графстве, вершитель правосудия, блюститель закона, злейший враг окрестных вольных йоменов, крепостных крестьян, купцов, местного дворянства и лично самого Локсли, годом ранее объявивший за его голову немалую по местным меркам награду. Тела трёх последних охотников за ней ещё только начали гнить, едва заваленные землёй в одном из оврагов Шервудского леса, если, конечно, лисы или одичавшие псы не раскопали их могилу.
- Садись. – Шериф радушно сделал рукой приглашающий жест. Он был одет в обычный тёмный охотничий костюм, напоминавший одеяния королевских лесничих или следопытов из дружины шерифа. Правда, золотые перстни ни лесничие, ни дружинники, даже их командиры не носят. И меч на поясе слишком хорош для простого стражника, лесничие же и вовсе охотничьими ножами обходятся.
- Да, не оглядывайся по сторонам. Я, разумеется, не один. Ты, конечно, самый лучший лучник во всём Шервуде, да и, пожалуй, в Нотингеме, но среди моих молодцов найдутся стрелки не хуже твоих друзей. Три самых метких из них сейчас целятся в тебя. Одного их них ты знаешь. Это одноглазый Лоу, которого ты обошёл на состязании позапрошлым летом и увёл у него из под носа золотую стрелу, хотя на самом деле она была позолоченной. Он тебе этого до сих пор простить не может и будь уверен, не промахнётся. Но не будем отвлекаться. Я пришёл всего лишь поговорить. И всё. Потом я уйду, а ты можешь вернуться к своей Джейн.
- Ах, - мечтательно вздохнул шериф. – Милашка Джейн. Сколько славных и весёлых минут, даже часов она подарила стольким славным и весёлым парням. Ты знаешь, что однажды один из твоих молодцов отправился к ней в гости без предупреждения и застал там одного из моих. Немного поразмыслив, они решили не мешать службу с развлечением и недурно провели время. У одного было с собой немало пива, другой притащил оленину, которая ещё утром бегала по лесу, ну, а у Джейн была широкая постель, где можно поместиться и втроём. Этот дурашка потом проболтался своим дружкам, так, что я уже через день был в курсе его похождений. А ты не знал? Я уверен, что твой молодец тоже не удержался, но до тебя эту новость не донесли и правильно. Ты бы повесил его на первом же суку. А зря. Надо прощать своим подчинённым мелкие грешки и не обращать внимание на их слабости, пока, они не идут в ущерб делу.
- Да, сядь же ты, наконец, - досадливо произнёс шериф. – Когда тебя всё же поймают, и ты попадёшь ко мне на суд, то там и будешь стоять передо мной. А поймают тебя обязательно, сам убедился, что это не такая уж и большая проблема. Сейчас садись и не стесняйся, я не мужеложец и твои голые чресла меня ни капли не волнуют.
- И кто же меня выдал? – Локсли опустился прямо на землю. Острые камушки впились в его голый зад, но он не обращал внимание. Он не верил шерифу. Он не верил, что тот его отпустит. Он даже не верил, что шериф ответит на его вопрос, но решил держаться до последнего.
- Бабка Мэрион, - невозмутимо ответил шериф.
- Что?
Локсли был потрясён до глубины души.
- Бабка Мэрион. Бабушка твоей Мэрион, - терпеливо повторил шериф.
- Ты лжешь? – Лоскли был полностью растерян и в то же время взбешён, при этом он сам не знал чем. То ли беззастенчивой ложью шерифа, то ли предательством с той стороны, откуда он меньше всего ожидал.
- Отнюдь, - не обиделся шериф. – Ей не нравится, что её внучка спит с мужчиной, с которым она не состоит в браке. Ей не нравится сам мужчина, с которым спит её внучка, потому, что мужчина занимается разбоем, потому, что он не серьёзен и не думает о будущем, ненадёжен как семьянин, не имеет ни своего дома, ни земли, которую бы мог обрабатывать и вдобавок к тому, что совратил её внучку, он при этом изменяет ей со всеми доступными деревенскими шлюхами. Наконец, она уже сама присмотрела внучке хорошего и достойного мужа, который достаточно состоятелен, чтобы обеспечить Мэрион и родом из почтенной, всеми уважаемой семьи.
- И кто же этот… избранник? – облизнув пересохшие губы, сдавленным голосом спросил Локсли.
- Так я тебе и сказал, - хохотнул шериф. – Твоя Мэрион станет вдовой, даже не успев выйти за него замуж. Нет, уж, зачем я буду брать грех на душу, тем более что их и так у меня достаточно.
- А зачем ты, вообще, это сказал? – подозрительно поинтересовался Локсли. – Ты же знаешь, как обхожусь с предателями, кем бы они не были. Значит, ты врёшь, что отпустишь меня?
- Я всегда держу своё слово, - наконец обиделся шериф. – По крайне мере пока это в моих силах. А сказал потому, что ты ничего ей не сделаешь. Во-первых, ты не ровно дышишь к Мэрион, хоть и бегаешь от неё… – шериф кивнул в сторону сеновала – Во-вторых, если ты её хоть пальцем тронешь, то тогда тебе придётся иметь дело с отцом Мэрион, её братьями, дядями и всеми прочими родственниками мужского пола. А у них многочисленная родня и мужчины там весьма серьёзные. Ну, и, наконец, одно дело пустить стрелу в горло моему дружиннику или выпустить кишки кинжалом, какому-нибудь меняле или торговцу и другое убить старую женщину из семьи, которая пользуется здесь уважением и имеет много друзей и родственников. Может быть, тебя и не выдадут сразу, но большей части поддержки ты лишишься. К тому же у тебя в банде, ах, прости, в твоей вольной дружине всегда найдётся предатель. Собственно он и сейчас есть.
- И что же тебе мешало до сих пор схватить меня?
- Ну, зло привычное и известное лучше зла нового и доселе не виданного. К тому же тебе известно, волки, живущие в лесу, никогда не пускают на свою территорию, где они хозяйничают, другую стаю. По мне лучше ты – разбойник, но при этом веселый проходимец, которому надо больше всласть погулять, чем пограбить или убить. С теми братьями из Уэльса ты махом справился. Мы ещё не успели даже на их след напасть, а ты уже заманил их и их дружков в ловушку и истыкал стрелами так, что они стали похожи на ежей. А ведь их до этого безуспешно ловили почти три года и, в отличие от тебя, они не брезговали отнять последние лохмотья даже у нищего, и редко когда отпускали свою жертву живой, а уж о том, чтобы позвать её к трапезе, перед тем как раздеть до нитки и речи быть не могло. Потом пока у бедноты есть ты, они всегда знают, что за их страдания найдётся мститель. И вместо того, чтобы устроить бунт или сколотиться в шайку изгоев, они вечерком за кружкой самого дешёвого эля обсудят, как ты ограбил очередного купца или растряс мошну их господина. После чего вдоволь насмеявшись и накачавшись своего пойла, мирно разойдутся по домам. Ты хочешь узнать, зачем я сюда явился? По глазам вижу, хочешь. Так и быть объясню.
- Понимаешь, я ведь и шериф, наместник короля в этом богом забытом месте, и происхожу из древнего рода, но для местной знати я всё равно чужак, выскочка, поскольку, несмотря на древность, мои родители были бедны как церковные мыши, и родился я далеко отсюда, а значит, не имею никаких родственных связей с ними. Вдобавок, я поставлен королём, надзирать над ними, и поверь, что делаю это со всем усердием. Для крестьян, купцов, горожан и бедноты я воплощение вселенского зла, поскольку пресекаю беззаконие не только со стороны местных графов и баронов, но принуждаю исполнять закон и их, в том числе платить налоги королю и оброк своему господину.
- Несмотря на все их различия, они сходятся в одном. Они меня ненавидят. А ты, человек, который не сделал для них и десятой доли, того, что я, наоборот, пользуешься у них либо любовью и уважением, либо, на крайний случай, вызываешь не слишком прикрытое злорадство в мой адрес. Ну, со злорадством, мы разобрались. Ты, согласись со мной, неуловим лишь по причине, что не так уж я и ловил тебя.
- Подумаешь, выследил меня один раз, - раздражённо процедил лесной разбойник. – А сколько раз я уходил из твоих ловушек?
- Ты можешь десятки раз уходить из моих ловушек, - хихикнул наместник короля. – Но твоему везению достаточно изменить один раз, как сейчас, и...
Шериф не договорил и, скорчив рожу и закатив глаза, картинно захрипел и схватил одной рукой себя за горло.
- Все там будем, - не остался в долгу Локсли. – Кто раньше, кто позже. Я не боюсь смерти и больше боюсь умереть старым, чем молодым.
- Тебя выдала не только старуха, - хмыкнул шериф. – О том, что ты будешь здесь, мне сообщили ещё парочка человек. Ты не особо скрываешь свои планы и любовные похождения. Даже Мэрион знает, что ты шляешься к Джейн. Мне всего лишь достаточно было понаблюдать за её домом. Или другим домом, к хозяйке, которого ты питаешь интерес. Ну, хотя бы поставить засаду под окном племянницы сэра Гисборна. Впрочем, там и засады не надо. У них полно слуг, а значит и моих шпионов.
- Ну, ладно, предположим, ты и впрямь мог поймать меня раньше, - сказал Локсли. – О чём же ты хотел поговорить сейчас?
- Для начала сбить с тебя спесь, парень, - презрительно ответил шериф. – Ты слишком уж бравируешь своей неуловимостью. Думаешь, нацепил бороду, и никто тебя не узнал на том состязании? Я просто приказал тебя не трогать. И на будущее учти. Бороду надо всё же подбирать под цвет шевелюры. Они должны хотя бы быть одинаково седыми, а то ты припёрся с седой бородой и черной, как смоль, головой.
Тут Локсли почувствовал, что его щёки медленно наливаются румянцем, а самому ему не смотря на утреннюю прохладу, стало немного жарковато.
- Кроме того, лицо можно испачкать грязью или сажей, закрыть бородой, космами или тряпкой, но руки всегда выдают возраст человека, - продолжал поучать шериф. - И, кстати, пол тоже. Когда ты с месяц назад под видом подруги племянницы сэра Гая остался у неё ночевать, мой шпион из числа её многочисленных горничных тут же сообщил мне, что к миледи Кларисс приехала очень высокая подруга, которая ходит размашистым шагом и с огрубевшими, загорелыми, явно мужскими руками. Твоё счастье, что она не знала тебя в лицо. Иначе на следующий день весь Нотингем бы знал, что племянница и единственная наследница самого богатого и знатного человека в округе спит с разбойником. Боюсь, мне бы пришлось тебя схватить и повесить. Впрочем, боль утраты пугала местных баронов, купцов и пришлых бандитов мне бы с лихвой возместило зрелище, как ты болтаешься на веревке в женском платье…
Локсли в бешенстве вскочил с земли. Меч он вчера оставил в лагере. Лук со стрелами и кинжал лежат вместе с одеждой там, в глубине сеновала, но зато в трёх шагах от него лежит кучка камней, которую он приметил ещё вчера. Тяжёлых, гладких, по форме как голубиное яйцо. Даже с короткого замаха, броском такого камня можно запросто проломить висок или переносицу. На расстоянии одного рывка, но в другую сторону, лежит тяжёлая дубинка. Он её сам вчера, по дороге сюда, срезал и обточил, а потом, затемнив грязью свежие срезы, положил не в очень видном, но приметном и близком месте. Это Маленький Джон научил его даже на разовом ночлеге присматривать пути отхода и заготавливать пару-тройку вот таких сюрпризов. У самого Джона по всему лесу подобных тайников не один десяток. Как он их все помнит. Не так уж Локсли и беспомощен, не так уж шериф неуязвим.
- Сидеть, - рявкнул шериф. – Моим ребятам только дай повод, и они нашпигуют тебя стрелами.
Локсли нехотя вернулся на своё место. Нет, пожалуй, шериф не врёт. В течение их не слишком длинного разговора, Локсли, сам автор множества язвительных частушек, оскорбительных прозвищ и просто дразнилок в адрес шерифа, полностью изменил своё мнение о нём. Если шериф не врёт, то он в лучшем случае успеет только допрыгнуть до одного из своих мест. Можно броситься и на самого шерифа, но тут Локсли и без лучников реально оценивал свои шансы. Ещё в самом начале своего правления, во время одной из ярмарок, когда простонародьё устраивало кулачные бои, шериф вдруг вышел против трёх самых сильных силачей, победителей в поединках, и задал каждому из них отменную трёпку. Надо отдать ему должное, и при всей нелюбви к знати народ это сделал, шериф не только не взял причитающийся ему приз, весьма немалый, но и оплатил лечение своих противников. Сам же Локсли, будучи непревзойдённым стрелком, хорошим фехтовальщиком хоть на мечах, хоть на дубинках, кулачным бойцом оказался неважным. Джон, который учил его и фехтованию, и драке, честно сказал ему об этом, посоветовав не лезть в драку с пустыми руками. Дескать, даже небольшой нож или маленькая дубинка всегда сильнее самого большого кулака.
- … а также позор сэра Гисборна, - как ни в чём не бывало, продолжил шериф.
- Эта скотина, - с ненавистью добавил он. – Просто обожает распускать про меня слухи. То я незаконный сын, то род мой недостаточно знатный.
Локсли незаметно ухмыльнулся. Вот и у шерифа нашлось слабое место.
- Если ты не прекратишь наглеть, мне придётся наплевать на свои планы в отношении тебя, поймать и повесить. Ну и последняя причина. Я всё же не лишён самолюбия. И если я не могу открыть всем, что ты не пойман до сих пор только потому, что ты мне нужен и вынужден терпеть из-за этого насмешки простонародья, упрёки местной знати и даже один раз получить выволочку от короля, которому нажаловался наша скотина-ханжа епископ, когда ты спёр у него часть казны, то я хотя бы получу удовлетворение от созерцания твоей изумлённой морды. Ну, заодно и от понимания, что сегодняшней беседой добавил тебе немало седых волос и надолго испортил настроение. А я ведь сделал немало добра для подданных нашего славного короля, но, увы, человеческая благодарность явление ненамного более частое, чем единорог в наших лесах.
- Да, что ты для них сделал? – запальчиво выкрикнул Локсли.
- Помнишь, два года подряд был плохой урожай, а потом и вовсе была большая засуха. Жителям Нотингема грозил голод и многие бы не пережили его.
- Да. – Локсли вытянул указательный палец в сторону шерифа. – А хлеботорговцы сговорились и задрали цены на хлеб.
- Точно, - согласился шериф. – Что сделал ты? Ты подстерег нескольких и отнял деньги, что были при них.
- Верно, - самодовольно кивнул Локсли. – И раздал их жителям близлежащих деревень.
- А сколько ты и твои ребята оставили себе? – мягко спросил шериф.
Локлси смутился и еле слышно буркнул себе под нос:
- Мы же не можем не оставлять себе ничего. Нас, конечно, кормят бесплатно и всё такое, но мы-то из-за них рискуем жизнью.
- Вот видишь, - сказал шериф. – Опять же, ты всего лишь отнял у трёх торговцев деньги, вырученные от продажи десяти возов хлеба. И те деньги, что отдал бедноте, опять же вернулись им или их собратьям по ремеслу. А всего у нас двадцать пять крупных торговцев хлебом, и продают они в среднем по десятку возов в день. Я это знаю точно, потому, что собрал их у себя, когда понял, что будет голод и заставил снизить цены.
- Ничего себе снизить цены, - возмутился Локсли. – Да они их вдвое задрали.
- Вдвое, - в знак согласия кивнул головой шериф. – А не в пять раз, как это было в других графствах. Ко всему прочему я запретил под страхом виселицы прятать излишки хлеба и продавать его за пределы графства. Они-то в отличие от тебя знали меня хорошо и не рискнули совсем уж не подчиниться моему приказу. Может, что-то и скрыли или продали на сторону, но вспомни, хлеба тогда хватило всем и от голода почти никто не умер. В то время как только в одном соседнем Гулле похоронили больше пятисот человек. А это между прочим портовый город, половина населения там жила с рыболовства и всё равно это не уберегло их от голода. Кое-какие деревни вымерли полностью.
- А почему бы было не приказать им вообще снизить цены или хотя бы не повышать?
- Пойми. Они купцы. Деловые люди и выгода для них на первом месте. Они привыкли рисковать за неё. Боюсь даже под страхом смертной казни, они всё равно бы не выполнили мой приказ.
- Ну и повесил бы, - пробурчал Локсли. – Невелика потеря.
- А вот тут ты не прав, - покачал головой шериф. - Если бы я их перевешал или не дал хоть чуть-чуть заработать, кто бы сейчас, когда хороший урожай, скупал хлеб у крестьян. Крестьяне их не любят, но они без них тоже могут.
Локсли молчал. Он привык мыслить иначе. У кого много денег – надо отнять. У кого мало… отнимать нечего. Добычей он делился скорее потому, что особо деньги ему не были нужны. Он жил в лесу, а к чему в лесу деньги? Ему нравилась такая жизнь, и менять её он не собирался. Зато, разбрасывая в толпу монеты горстями во время празднества, чаще всего посвящённого его и его друзей приходу в ту или иную деревню, либо отваливая за скромный ужин месячный заработок целой семьи, он чувствовал себя королём. Тем более что всё это происходило, как правило, под восторженные вопли толпы или изумлённо-немые взгляды какого-нибудь загорелого, перемазанного землёй крестьянина и его преждевременно постаревшей жены с толпой ребятишек, держащихся за подол её платья.
- Скажи честно, - отвлёк его от мыслей шериф. – Кто тебе заплатил, чтобы ты похитил учётные книги ростовщика Исайи?
Локсли вздрогнул. Об этом никто не мог знать. Тот незнакомец, который заплатил ему и он. Всё. Об этом не знали даже его, Локсли, молодцы. Он скрыл от них. Ему было стыдно признаться им, что он гордый и независимый стрелок из Шервудского леса, берётся за плату исполнять чужие поручения. Словно грязный наёмник или что ещё хуже, слуга какого-нибудь барона. А тогда ему очень нужны были деньги. Свою последнюю добычу он растранжирил в попойках или раздал всем желающим. В алкогольном угаре, Локсли и не такое способен, а он давно уже обещал подарить Мэрион какое-нибудь украшение. И тот высокий, завёрнутый в плащ и опустивший на глаза капюшон тип с его деньгами оказался очень кстати.
- Ты когда совершаешь кражи, обычно подкупаешь кого-нибудь из слуг или соблазняешь, если это женщина, - любезно объяснил шериф. – В доме Исайи работают только его родственники, но ты всё равно ухитрился найти и там слабое звено. Как тебе та, иудейка, а? От неминуемой расправы со стороны Исайи её спасло лишь, что она его дочь. Да то, что эти книги ни черта не стоят.
- Ты и твой наниматель неграмотны, - обратился шериф к окончательно потерявшему дар речи Локсли. – И Исайя тоже. Но у него феноменальная память и очень чуткий нюх на людей. Читать и писать он не умеет, но удачно скрывает это. Записи в книги он не делал. Просто водил там пером для важности и дабы показать своему должнику, что про него не забудут. На самом же деле он помнил на память когда, кому, сколько и на каких условиях он дал денег в долг. И если чувствовал, что должник с гнильцой, брал с того расписку, правильность, которой и проверяла его дочь, а он якобы разболелся глазами в этот день. Либо давал при надёжных свидетелях. Ну, а поскольку ни ты, ни тот мот, который тебе заплатил, читать не умели, то вы и не поняли, что в книгах ничего нет. Иначе бы слухи о действительном положении дел давно уже расползлись.
- А ты откуда знаешь об этом? – спросил Локсли.
- Я шериф и не только какой-то там ростовщик-иудей, но даже многие люди познатнее не могут отказать мне в моих просьбах. А мне было так любопытно заглянуть в его записи.
- Давать деньги в рост – это грех. Настоящий христианин никогда этим не будет заниматься, - произнёс Локсли и… сам себе не поверил.
- Возможно, - не стал спорить шериф. – Но это не мешает купцам-христианам перехватывать у Исайи, когда им не хватает для какой-то сделки. Христианам-дворянам брать у него в долг для покупки очередной кареты или арабского скакуна. А некоторым нашим святым отцам и самим давать в долг под проценты. Между прочим, мы условились с Исайей, что он не даёт денег под слишком большие проценты крестьянам и небогатым горожанам. Они по простоте своей не умеют обращаться с заёмными деньгами и очень быстро запутываются в долгах и разоряются. Я же обещал не трогать его и судить по справедливости, если кто не захочет возвращать ему долг. Правда, он как настоящий иудей ухитрился обмануть меня…
- Вот видишь! – воскликнул Локсли.
- … он им вообще в долг не даёт с тех пор, - невозмутимо закончил шериф. – Впрочем, это меня тоже устраивает, а вот на ростовщиков от нашей церкви у меня, увы, нет управы. Пока.
- И ты думаешь, разок одёрнул зажравшихся хлебопродавцев или этого паука-кровососа и тебя будут любить? – издевательски произнёс Локсли.
- Нет, конечно, - сразу поскучнел шериф. – Короче людской неблагодарности только щедрость ростовщика. Я и не жду. Но ты зря думаешь, что моя забота ограничилась только этими поступками.
- Например?
- Например, я сократил количество дней барщины вилланов на их господ. У меня был неприятный разговор с принцем Джоном, которого наш король прислал разбираться с жалобами на меня. Сами же дворяне, эта гнусная, знатная и богатая мразь, всерьёз замышляли поднять бунт. Они думали, что либо я сам испугаюсь, либо король отменит моё решение. Но я вовремя объяснил им, что крестьяне, жутко довольные, что вместо четырёх дней в неделю, они теперь могут работать на своего господина только два и, следовательно, своему хозяйству можно уделить больше времени, сами поднимут бунт против них и расправятся с ними быстрее, чем это сделает моя дружина. К тому же принц Джон принял мою сторону.
- Почему? – искренне удивился Локсли.
- Потому, что наш славный король готовится идти в крестовый поход в святую землю, - елейным голосом произнёс шериф. – Его больше интересует сбор налогов и податей, а также набор рекрутов и благородных рыцарей в его войско. Принц Джон же не хотел бы принять под управление, после его отбытия в поход, страну с полуголодными, на грани разорения и бунта подданными.
- Кроме того, я издал указ, запрещающий наказывать сеньорам своих вилланов больше, чем двадцатью ударами плетьми, иначе как по приговору судьи. Когда наш епископ чересчур увлёкся охотой на ведьм, то это я одёрнул его. Потом я и моя дружина единственное, что удерживает местную знать в рамках, по отношению к местным крестьянам. Думаешь, они тебя боятся, народного мстителя? Ну, убил с десяток их слуг. Повесил зарвавшегося управляющего. Ограбил и сжёг дальнее поместье. У одного только сэра Генри под рукой имеется полсотни хорошо вооружённых слуг, считай солдат, большинство бывшие ветераны. И имел бы и больше, если бы не указ короля, запрещающий иметь постоянную дружину, числом более пятидесяти. Они меня боятся и моих молодцов, а ещё гнева короля. Тебя они не больно-то и боятся. Если бы не спесь, взаимная ненависть и не умение делать что-то сообща, давно бы устроили облаву и прочесали весь лес.
- Тебя они не боятся, - закончил шериф. – Просто не могут собраться вместе и выловить тебя, а ещё каждый в глубине души рад, когда ты сжигаешь поместье соседа или грабишь его караван. Крестьян они тоже не боятся. Исключительно из своей же высокородной гордости. А зря…
- Почему? – не понял Локсли.
- Потому, что крестьян и горожан у нас в десятки раз больше. И если взбунтуются разом, то сразу с ними не справится вся моя дружина и все отряды наших лордов.
- Вот и поделом, - с ненавистью прошипел Локсли. Он уже третий год неудачно подбивал крестьян на бунт. – Перерезать бы вас всех …
- … и будет рай на земле, - с ухмылкой продолжил шериф. – Твои земляки без умного и сильного вожака, самое большее на, что способны, так это повесить старосту или перебить пару-другую стражников, после чего разграбят трактир или запасы вина в ближайшем поместье и напьются вусмерть. Правда, сначала, они пережут всех кто даже просто выглядит почище и побогаче чем они и сожгут всё что горит. К счастью, ты разбойник и вожак разбойников, а не вождь восстания. Может у тебя и хватает хитрости, но не ума и жестокости, чтобы управлять армией.
- Как будто твои «псы» лучше? – Локсли исподлобья смотрел на шерифа. Он уже забыл, что перед ним сидит его давний и заклятый враг. Точнее, что он уже давно мечтал всадить в него стрелу или сыпануть отравы в кушанье. Вместо этого ему хотелось переспорить его, в свою очередь сбить с него спесь, хотя бы разок посадить в лужу.
- Они грабят крестьян, издеваются над ними, обирают купцов и торговцев на ярмарках, берут сверх пошлины себе в карман, а скольких они избили так, что те стали калеками или сколько девушек перепортили, - начал перечислять он грехи шерифских дружинников. – Попробуй отказать им или пожаловаться. Что ты сделал, чтобы обуздать своих «псов»? Повесил парочку и думаешь облагодетельствовал…
- Пятерых, - сухо сказал шериф.
- Что пятерых? – удивился Локсли.
- Только за этот год я повесил за мздоимство, разбой и другие грехи пятерых своих парней, - мрачно уточнил шериф. - Ещё два десятка сейчас добывают камень где-нибудь в каменоломнях или машут вёслами на галерах. Это не считая тех, кого я велел пороть плетьми или выгнал из дружины, Учитывая, что у меня чуть больше пятисот молодцов – это немало, а также всяких писцов, старост, стряпчих, надзирателей и прочих, что не состоят у меня в дружине, но подчиняются мне, и кого наказываю постоянно.
- А ты чего хотел? – перешёл в атаку шериф. – Да, у меня в дружине ангелов нет, но что ты ждал от, как ты верно, заметил псов? В отличие от церковников я должен заботиться не о душах, а о телах и земной жизни поданных нашего славного короля. Защитить стадо или двор от волков может только волкодав. Не шавка, которая своим лаем зовёт хозяина, не легавая, которой под силу одолеть один на один только лису или зайца, а хорошая пастушья собака. А ты парень деревенский и прекрасно знаешь, что добрым, смирным нравом они не отличаются. Их постоянно приходится одёргивать, они могут покусать даже пастуха или загрызть овцу из стада. Я не могу один с парой-тройкой более-менее верных мне командиров проследить за всеми. Да и жалованье, у них не бог весть какое. К тому же это у большинства людей в крови. Можно подумать, что мои дружинники или все эти вороватые казначеи и стряпчие рождаются не от простых женщин. Сколько раз я набирал к себе в дружину обычных крестьянских парней и через месяц-другой половину из них выгонял, а то и вешал на стене своего замка, как раз за то, что грабили своих же вчерашних односельчан или брали подношения от воров, вроде тебя.
- Ты думаешь, твои молодцы лучше моих? – вдруг хитро прищурился шериф. – Знаешь, кем был Маленький Джон до прихода к тебе?
- Он был палачом в одном графстве на севере.
- И он был хорошим мастером своего дела. Если он пытал, то его жертва редко умирала до того, как он получал приказ казнить её или замучить до смерти. Когда у него долго не было работы, он искал её себе сам. Ночью похищал людей прямо на улице, затаскивал в укромное местечко и демонстрировал на них свои навыки, а потом начал и вовсе забираться к ним в дом. И вот тогда уже он пытал целыми семьями. Когда попался, его приговорили к весьма мучительной казни. Но Маленький Джон хоть зовётся маленьким, очень силён. Ночью он выломал решётку, вырвал кольцо из стены, к которому был прикован и сбежал. Или монах Тук…
- Не трогай брата Тука, - крикнул Локсли. – Он святой человек.
- … он был экономом в монастыре святого Иоргена, - не обращая внимания на окрик, продолжил шериф. – Этот монастырь славится богатством и весьма строгими порядками в отношении рядовых послушников. Особенно тех, кто ещё не постригся или сделал это недавно. Бедняги очень много работают, а ещё длительные молитвы, ночные бдения и весьма скудный прокорм. Брат Тук пользуясь, тем, что в его распоряжении находилась не только казна монастыря, но кладовая с запасами провианта, подкармливал наиболее смазливых и молодых послушников и развращал их. Когда это неожиданно вскрылось, брат Тук не стал дожидаться церковного суда и положенной в таких случаях кары, а прихватил мешок золота из доверенной ему казны и скрылся.
- Можешь попытать его, - хохотнул шериф. – Он скуповат и, скорее всего золото в целости и сохранности, закопано где-то рядом с его хижиной.
Локсли молчал. За каких-то полчаса весь его мир просто рухнул, не оставив камня на камне от его иллюзий. Он, всеобщий любимец, удачливый вожак «лесных молодцов» и неуловимый разбойник, оказался вдруг чуть ли не мелким базарным воришкой, который отстёгивает «дань» и стучит базарной страже в обмен на неё попустительство. Его друзья по шайке, которыми он так гордился и которых искренне любил, вдруг предстали перед ним в другой ипостаси. Даже крестьяне, хотя шериф и словом не обмолвился о его, Локсли, благотворительности, в сущности, симпатизировали Локсли только из-за его добычи, которую он щедро раздавал им. Не зря же никто из них категорически не хотел ни присоединиться к нему, ни устроить бунт. В шайку Локсли приходили либо такие же искатели приключений как он, либо изгои, у которых ничего и никого не осталось. Те, кто имел какой-никакой кров и пропитание, предпочитал скудное постоянство мятёжной жизни в лесу.
- Ладно, - развёл руками шериф. – Мне пора. Да и для тебя не очень хорошо, если кто увидит, как ты мирно беседуешь со мной. И извини, я слишком много о тебе наслышан, поэтому прежде чем повернусь к тебе спиной, придётся принять кое-какие меры.
- Что? – не понял Локсли. В этот момент откуда-то из кустов в лицо ему ударил яркий солнечный «зайчик», пущенный кем-то невидимым с помощью маленького зеркала. Лоскли зажмурился, отпрянул, закрывшись руками. Он услышал, как зашуршали кусты и, когда к нему вернулась способность нормально видеть, шерифа на его месте уже не было.
Локсли с трудом поднялся. Шериф мог и не перестраховываться. Ноги и поясница так затекли, что он вряд ли мог бы сейчас что-нибудь предпринять, кроме разве, что покряхтывания и медленных движений враз онемевшей спины и не менее онемевшей задницы. Наконец чувствительность вернулась. Локсли небрежным движением ладони стряхнул прилипшие к нему острые мелкие камешки и кусочки соломы. Немного поразмыслив он повернулся и решительно зашагал обратно в амбар. В конце концов, если бы шериф собирался схватить или убить его, то он бы это уже давно сделал, а не стал бы с такими сложностями обстраивать свой уход, который, честно говоря, в немалой степени смазал весь его разговор, так как изрядно напоминал бегство.
Локсли не торопясь залез на охапку, где всё так же мирно посапывала Джейн. Она даже не повернулась на спину или другой бок. Лёг рядом, раздумывая разбудить её или дождаться когда она сама проснётся.
- С кем ты там разговаривал? – не поворачиваясь пробурчала Джейн и, не дождавшись ответа, снова засопела.
- Да, так, - ответил Локсли. – Ни с кем.
Он лёг поудобнее. Закинул руки за голову. Его взгляд мечтательно устремился вверх, на дырявую крышу амбара.
- Зато про меня будут сочинять баллады и петь песни, а твоего имени уже и мои внуки не вспомнят.