Первая в мире женщина-министр. Первая в мире женщина-посол. Феминистки размахивают ее трудами как знаменем. Женщины взахлеб зачитываются бурной биографией. При этом, по гамбургскому счету, от Лилички Брик и леди Гамильтон Александра Михайловна отличалась лишь тем, что жила за счет не только мужчин, но и Коммунистической партии. Что и позволило ей не знать ни в чем нужды аж до 80 лет.
Кто не знает Шурочку...
С происхождением Шурочке Домонтович не повезло. Она родилась в семье контры, которая своими корнями уходила аж к средневековому князю Довмонту Псковскому. Папа -- генерал и Трыновский губернатор. Мама -- дочь финского буржуя-лесопромышленника. Именно эта контра дала своему чаду нехилое домашнее образование: уже в подростковом возрасте девочка в совершенстве владела английским, немецким, французским, а также шведским, норвежским и финским.
Экзамены на курс гимназии сдала экстерном. Увлекалась живописью и поэзией (к слову, Игорь Северянин — ее троюродный брат), обожала приемы и наряды. Однако в грезах воображала себя не королевой бала, а спасительницей человечества. Все дело в том, что учительница Мария Страхова оказалась, на беду, «домашней нигилисткой». Она-то и забила головку генеральской дочки идеями жутко модного в то время народничества.
Маленькая справка: народники -- такие клоуны из среды интеллигенции, которые, начитавшись трудов французских утопистов, вбили себе в голову, что русский крестьянин -- потенциальный революционер, которого нужно лишь разбудить. Тогда он свергнет царя, заживет коммуной и будет с песнями и плясками трудиться на общественном поле. Для этого господа из салонов затеяли хождение в народ: переодевались опереточными мужичками, брали мешок с просветительскими брошюрами и в онучах и зипунах шли по деревням, умиляясь собственному самопожертвованию.
Мужики этим ряженым не удивлялись: чудят баре -- скучно им. Но брошюрки брали охотно: с туалетной бумагой на селе всегда была напряженка. Однако едва господа народники, путая французский с нижегородским, заговаривали, что царя надо сбросить и зажить счастливою коммуной, как их хватали и сдавали в полицию.
Народники обиделись, и на смену их бредням пришли более кровавые идеи. Раз народ не понимает своего счастья, нужно его загнать в светлое будущее силой. И полетели бомбы, защелкали револьверы, началась охота на тиранов и сатрапов, в ходе которой гибла масса ни в чем неповинных людей. Русская интеллигенция восславила бомбистов как мучеников и борцов за идею. И над кучей этого гнилостного революционно-прогрессивного компоста взвились, подобно стае взволнованных мух, продвинутые дворяночки в очках, впечатлительные гимназистки и прочие эмансипе.
Это был один и тот же истероидный женский тип, млевший не столько от революционных идей, сколько от революционеров. Таинственный мир благородных разбойников завораживал их: в нем можно было курить папиросы, смело говорить о половом вопросе и мировой революции (что дамочки понимали как одно и то же). Идеи марксизма забивали их крошечный мозжечок, вытесняя инстинкт самосохранения: все они жаждали стать жрицами и жертвами одновременно, принести себя на алтарь революции, сгореть в мировом пожаре и броситься под копыта истории. Но непременно публично! Именно из этой среды вышли Вера Засулич, Софья Перовская, Фанни Каплан. Именно к этим дамочкам и мечтала примкнуть Шурочка, в голове которой была полная каша.
Родители, чувствуя умонастроения чада, пытаются поскорее выдать ее замуж. Но тщетно. Ей делает предложение Иван, сын генерала Драгомирова. Она смеется парнишке в лицо, и тот пускает себе пулю в лоб из отцовского пистолета. Затем руку и сердце Шурочке предлагает сорокалетний генерал Тутолмин, адъютант самого Александра III. Она отвергает и его. Возмущенный таким поведением папа отправляет Шурочку в Тифлис. Там она знакомится со своим троюродным братом Владимиром Людвиговичем Коллонтаем и вскоре решает, что с ним и только с ним свяжет себя узами брака. Причина проста: «Я могла говорить с ним о самом важном для меня: как надо жить, что сделать, чтобы русский народ получил свободу. Вопросы эти волновали меня, я искала путь своей жизни. Кончилось тем, что я страстно влюбилась в него».
Родители категорически против их брака. Чтобы дочь опомнилась, ее отправляют в Париж, затем в Берлин. Но за границей она первым делом приобретает на книжном развале Коммунистический манифест и сводит знакомство со всеми бунтарями, до которых может дотянуться. А по возвращении домой излагает папе свои взгляды на мировую революцию и победно выходит замуж за Владимира.
Революция на троих
После женитьбы муж вкалывает как вол, беря работу на дом, и сдувает с жены пылинки. Сама же Шурочка разворачивает невероятно бурную деятельность. Она устраивается в музей педагогических пособий, чтобы с помощью волшебных фонарей пробудить у рабочих тягу к знаниям, вступает в Красный Крест, чтобы помогать через него политзаключенным, распространяет марксистские журналы и не вылезает из столичной библиотеки, где собираются вольнодумцы. Одно это слово приводит ее в состояние возбуждения.
А вот муж как-то не заводит. «Мое недовольство браком началось очень рано. Я бунтовала против «тирана», так я называла моего мужа». Или: «К Владимиру Людвиговичу оставалась лишь девичья влюбленность. Но «мужем» он не был и никогда не стал для меня. В те годы женщина во мне еще не была разбужена. Наши супружеские отношения я называла «воинской повинностью»...». В общем, судя по всему, Шуре не повезло -- муж попался политически зрелый, но сексуально малограмотный.
Тем не менее справлялась воинская повинность исправно, и вскоре на свет появился малыш. Но сын Шурочку не радует. Все это отвлекало от познания идеи марксизма, было пошло и бескрыло.
«Я хотела быть свободной. Маленькие хозяйственные и домашние заботы заполняли весь день, и я не могла больше писать повести и романы, как делала это, когда жила у родителей. И хозяйство меня совсем не интересовало, а за сыном могла очень хорошо ухаживать няня Анна Петровна. Но Аннушка требовала, чтобы я сама занималась домом. Как только маленький сын засыпал, я целовала его мокрый от пота лобик, плотнее закутывала в одеяльце и шла в соседнюю комнату, чтобы снова взяться за книгу Ленина».
Чтобы скрасить свой постылый быт, Шурочка решает устроить в своем доме коммуну. Она приглашает пожить к ним в дом друга мужа, Александра Саткевича, и свою подругу Зою Шадурскую, надеясь выдать ее замуж за Александра. Теперь по вечерам коммунары читают вслух марксистскую литературу. Квартира превращается в революционный кружок, куда каждый день наведывается прогрессивная молодежь, чтобы выпить-закусить и почесать языками о несправедливости мироустройства.
На чьи шиши выпивают и закусывают? Шуриного мужа и Шуриного папы, разумеется. Пошлый вопрос финансов никогда перед Александрой не стоял. Папа ежемесячно посылал пламенной марксистке 300 рублей (для сравнения: высококвалифицированный рабочий Путиловского завода в месяц зарабатывал 30). Ну а после его смерти дочери отошло папино имение, с доходов которого Шурочка и жила, порхая революционной бабочкой по заграницам, пока не перешла на содержание партии.
Так что о деньгах можно было не думать и целиком отдаваться любимому делу – революционному словоблудию. А затем и просто блуду. Дело в том, что коммунар Саткевич вместо Зои положил глаз на Шурочку и, мучимый страшными переживаниями (жена друга как-никак), был уложен ею в постель. Оскорбленная Зоя тут же покидает коммуну, а внутри дома складывается любовный треугольник (по типу Брики -- Маяковский, Гамильтоны -- Нельсон). Теперь Шурочку любят по очереди двое мужчин, живущих с нею под одной крышей, и законный супруг, дожидаясь своей очереди, успокаивает себя французской поговоркой о том, что «узы брака бывают иногда столь тяжки, что их приходится нести втроем». В общем, в коммуне царят «высокие отношения».
Однако Шурочке, как девушке образованной и прогрессивной, срочно требуется подвести под происходящее теоретическую базу. Тогда она впервые заговорила в статьях о том, что лишь свободная любовь способна преобразить мир, поскольку лишена всяких обязательств. Брак – отрыжка капитализма и пережиток прошлого. Семья -- тюрьма. Долг каждой женщины -- сбросить с себя оковы и вырваться из этой темницы. Зачем? Чтобы строить светлое будущее человечества!
Взвинтив себя собственными творениями, Шурочка собирает вещи, бросает тирана-мужа, а заодно и маленького сына, и с легким сердцем уезжает за границу, чтобы с головой окунуться в кипучую революционную деятельность.
Плюс эротизация всей страны!
Русский марксизм Шурочка изучает методом глубокого погружения. Для начала, не расставаясь с Саткевичем (он наезжал к ней за границу), проводит короткую интрижку с матерым социал-демократом Георгием Плехановым. Затем крутит любовь с видным меньшевиком и экономистом-аграрником Петром Масловым. Освоение, судя по всему, идет успешно. Май 1911 года: «Мне нравилось, что мы лежали, прижавшись, и среди ласк и поцелуев толкуем и разбираем вопросы о ренте, о производительных силах, о перераспределении...»
В том же году Шурочка знакомится с Лениным. Владимир Ильич весьма наслышан о любвеобильной Коллонтай, ратующей за свободную любовь, и, возможно, не прочь преподать ей несколько практических уроков. Но рядом с ним Инесса Арманд, которая быстро дает понять Шурочке, чтобы марксовала от Володи подальше.
Пришлось довольствоваться другим большевиком -- ленинским любимцем Александром Шляпниковым. Потомственный пролетарий. Двадцать семь лет. Кровь с молоком. Сорокалетняя Шурочка влюбляется в него страшно, тем более что в ее "копилке" пролетариев еще не было. Из дневника 1916 года: «Саня для меня не просто Саня, а нечто собирательное. Кусочек пролетариата, олицетворение его. Ну как его обидишь?»
Язвительный Ильич не может удержаться от комментариев: «Пламенное сердце товарища Коллонтай отторгло меньшевика Маслова и приняло большевика Шляпникова. Ура, товарищи!» -- докладывает он соратникам по борьбе. Рано радовался. Вскоре и Шляпников отправляется на свалку истории. Требовал, негодяй, пошлого ухода за собой, мешая Шуре писать статьи и тезисы.
Кстати, о ее статьях. Это один из самых ярких примеров лицемерия, когда слово автора начисто расходится с делом. Самым частым выражением в работах Коллонтай было «буржуазный пережиток», в который она включала все -- от флирта до «феминимизма». Феминистки, которые сегодня почему-то поднимают Коллонтай на щит, видимо, не в курсе, что она считала их вредными инакомыслящими. Потому что на первом месте для женщин должен быть социализм. А права женщин -- на втором, и только в рамках построения социализма. «Социальная революция, -- вдохновенно писала Шурочка, едва приведя себя в порядок после бурной встречи с очередным марксистом, -- должна предшествовать сексуальной, а женское равноправие наступит лишь в результате классовой борьбы и победы пролетариата». Неудивительно, что когда Коллонтай побывала в гостях у феминистки А. П. Философовой (действительно много сделавшей для решения вопроса равноправия женщин в России), та после ухода Шурочки приказала немедленно окропить весь дом святой водой. Чтобы даже духа ее там не осталось...
Но вернемся к Шурочкиным лицемерным наказам женщинам. «Не сдерживайте своих сексуальных устремлений! Раскрепостите инстинкты и дайте простор любовным наслаждениям». Нравится? Не торопитесь. Потому что одновременно: «Половой подбор должен строиться по линии классовой революционно-пролетарской целесообразности. В любовные отношения не должны вноситься элементы флирта, ухаживания, кокетства и прочие методы социально-полового созревания».
Вот так! Никакого флирта, дорогие женщины! Все должно быть предельно просто и ясно. Товарищ Маша? Да. В революцию верите? Да. Коммунистка? Да. В койку!
При этом крупный теоретик полового вопроса товарищ Коллонтай сама на практике действовала отчего-то с точностью до наоборот. И глазки строила, и свои утонченные манеры не раз на публике демонстрировала, и в комплиментах мужчин с удовольствием купалась. А уж хорошо одеться как любила! Вот пример. В марте 1917-го большевики захватывают особняк Кшесинской, в подвалах которого предостаточно деликатесов и целый погреб коллекционных вин. И что же видит через ограду прославленная балерина Кшесинская? Она видит прогуливающуюся с папиросой во рту Коллонтай в ее, Кшесинской, эксклюзивном горностаевом манто, которое подарил балерине влюбленный наследник престола.
Еще пример. Будучи на дипломатической работе в Норвегии, Коллонтай получает грандиозный разнос от наркома иностранных дел товарища Чичерина за то, что ведет аморальный образ жизни, подрывающий престиж посла СССР (у Александры в то время случился бурный роман с женатым французским коммунистом Марселем Боди), и тратит просто сумасшедшие деньги (замечу: народные деньги) на сногсшибательные наряды. Только за одну поездку в Берлин Шурочка умудрилась купить себе 50 (!) платьев.
Рабочая молодежь ее агитки типа «Женщина на переломе», «Любовь пчел трудовых», и «Дорогу крылатому Эросу» воспринимала как руководство к действию. Мысль, что брак -- фигня, семья -- это оковы, а семейный долг -- буржуазный пережиток, очень понравилась широким народным массам. Ну а заявление, что каждый коммунист имеет полное право сбросить сексуальное напряжение с первой понравившейся и не возражающей ему коммунисткой, вызвала самый горячий отклик.
И вот уже в провинции под влиянием речей и манифестов Коллонтай стали появляться воззвания следующего содержания: «С 1 мая 1918 года все женщины от 18 до 32 лет объявляются государственной собственностью. Всякая девица, достигшая 18-летнего возраста и не вышедшая замуж, обязана под страхом строгого взыскания зарегистрироваться в бюро свободной любви при комиссариате призрения. Зарегистрировавшимся в бюро свободной любви предоставлено право выбора мужчины в возрасте от 19 до 50 лет себе в сожители... Мужчинам в возрасте от 19 до 50 лет предоставляется право выбора женщин, записавшихся в бюро, даже без согласия последних, в интересах государства. Дети, произошедшие от такого сожительства, поступают в собственность республики».
Насчет детей, кстати, тоже Шурочкино изобретение. Сама начисто лишенная материнского инстинкта, Коллонтай и других женщин пыталась сделать такими же кукушками. Поэтому придумала, что рожденных младенцев надо передавать государству, чтобы оно в приютах их кормило, поило и воспитывало. Папе с мамой некогда – они коммунизм строят, великое светлое завтра.
Домохозяйки и проститутки были Шурочкой зачислены в одну графу: «Для нас, для трудовой республики, совсем неважно, продается ли женщина одному мужчине, или многим сразу, является ли она профессиональной проституткой, живущей не на свой полезный труд, а на продажу своих ласк законному мужу, или приходящим, сменяющимся клиентам, покупателям женского тела. Все женщины – дезертирки труда, не участвующие в трудовой повинности, подлежат на равных основаниях с проститутками принудительной трудовой повинности. И тут мы не можем делать разницы между проституткой или наизаконнейшей женой, живущей на содержании своего супруга, кто бы ни был ее супруг, хотя бы и сам «комиссар».
В орлином гнезде
В 1917 году, когда русский император отрекся от престола, Ленин пишет Шуре, чтобы та срочно бросала все и возвращалась на родину. Ну а по пути пусть прихватит в Россию чемоданчик. Как полагают многие историки, именно Шурочка привезла со своим багажом денежки, которое выделило на революцию в России германское правительство. Вслед за Шурой приезжает в Россию в запломбированном вагоне и сам Ильич (сам он с ленинской прозорливостью с чемоданчиком связываться не стал: не пойман – не вор).
Коллонтай избирается в состав Петроградского совета. К бывшему мужу, который воспитал их сына Мишу, на похороны не приходит -- слишком занята революционной работой.
В апреле 1917-го она прибывает на корабли Балтийского флота для проведения агитационно-пропагандистской работы. Матросы с нее тащатся. Пламенные речи аристократки, пропагандирующей свободную любовь и заявляющей, что без крови революции не бывает, идут на ура.
Тут Шурочка и встречает самую большую свою любовь – революционного матроса Павла Дыбенко. Между 45-летней комиссаршей и 28-летним председателем Центробалта тут же вспыхнул страстный роман.
Слух о бурном романе двух половых гигантов революции расходится по всей России. Некогда влюбленный в Александру морской офицер Михаил Буковский пускает себе пулю в висок. Он не может вынести того факта, что дворянка и дочь генерала пала так низко.
А Коллонтай на седьмом небе. Своего нового сожителя она буквально боготворит. «Люблю в нем сочетание крепкой воли и беспощадности, заставляющей видеть в нем жестокого, страшного Дыбенко. Это человек, у которого преобладает не интеллект, а душа, сердце, воля, энергия. Я верю в Павлушу и его звезду. Он – Орел».
Кстати, этим Орлом на юге России матери пугали детей еще многие десятилетия. Дивным человеком был Павлуша Дыбенко. Прославившийся исключительно карательными операциями и тем, что самолично разбивал кувалдами головы царским офицерам. Алкоголик, бандит и наркоман, упивавшийся властью. Под его чутким руководством приблатненные, отсиживающиеся в тылу братишки катались на рысаках по офицерским трупам, отрезали носы и уши, вырывали языки и вбивали гвозди в головы.
В феврале 1918-го Дыбенко был послан Лениным под Нарву -- отбивать наступление немецких войск. Вверенный ему отряд братишек первым делом захватил цистерну со спиртом, налакался и при виде немцев задал стрекача, хотя немцев был батальон, а в распоряжении Дыбенко – дивизия. Героя сняли с должности, исключили из партии и арестовали. За дезертирство, трусость и преступное легкомыслие, граничащее с предательством, Троцкий потребовал расстрела.
Шурочка Коллонтай устраивает жуткий кипеш, кидается к Ленину с требованием отдать Павлушу на поруки, затем бежит с тем же к Троцкому. Лев Давидович любопытствует: а на каких основаниях товарищ Коллонтай просит за подследственного Дыбенко? Она ему кто?
И тут, мгновенно забыв, что семья -- это пошлость и буржуазный пережиток, Коллонтай публикует в газете «Правда» заявление, что она сочеталась первым советским гражданским браком с Павлом Дыбенко. После чего вытаскивает-таки мужа до суда под свою ответственность из тюрьмы. Супруги сматываются от греха подальше в Самару, где Дыбенко организовывает «Самарскую республику» и в конце концов вымаливает у партии прощение.
Летом 1919 года Шурочка уже значится народным комиссаром пропаганды и агитации Крымской советской республики и начальником политотдела Крымской армии. Но занята все тем же -- строчит без устали статьи о половом и женском вопросе. Муж целиком разделяет ее взгляды и идеи. В том смысле, что практикует свободную любовь направо и налево, не пропуская мимо себя ничего из того, что движется.
И ведь что удивительно! Коллонтай это совсем не нравится. И в сотый раз наставляя трудящихся женщин навсегда отказаться от буржуазной ревности и проявлять уважение к свободе мужчины, сама она бурно ревнует. Чего не скрывает в своих дневниках: «12 часов ночи. Сейчас я почти уверена, что у Павла кто-то есть на стороне, женщина, быть может, даже не одна. Все понимаю! А самой стыдно. Значит, ревность есть таки? Как-то в момент душевной распахнутости со стороны Павла (это у него бывает, когда он не то что навеселе, а «на подъеме») он стал говорить о своей любви ко мне и том, что все остальное «эрунда», «если и есть, так чисто платоническое» -- причем слово «платоническое» Павлушка чистосердечно путает и применяет его тогда, когда дело идет «о физиологии». Кажется, он его производит от плотоядного!..»
В полном противоречии с собственными воззваниями она роется у мужа в карманах френча и обнаруживает ворох любовных записочек. Одна -- от ее собственной секретарши, 18-летней Вали Стафилевской. Коллонтай закатывает бурную пошлую сцену и объявляет, что уходит. Дыбенко стреляет себе в грудь из револьвера, но попадает в орден Красного Знамени. С альбатросихой революции случается нервный припадок, а затем сердечный приступ.
Потом было несколько попыток примирения, но кончилось все равно разрывом. Элые языки поговаривали, что Шурочка разочаровалась в мужчинах настолько, что даже временно сменила ориентацию.
Во всяком случае, Иван Бунин посвятил ей несколько строк в своих «Окаянных днях»: «Была когда-то похожа на ангела. С утра надевала самое простенькое платьице и скакала в рабочие трущобы -- «на работу». А воротясь домой, брала ванну, надевала голубенькую рубашечку -- и шмыг с коробкой конфет в кровать к подруге: «Ну, давай, дружок, поболтаем теперь всласть!»...
Задвинутая в сталинские времена на вторые роли, Александра Коллонтай многие годы проработала за границей: полпредом в Норвегии, затем в Мексике, снова в Норвегии, потом советским послом в Швеции, позже -- советником МИД СССР. И, клеймя капиталистов-империалистов, ничего не имела против их образа жизни. Себе, по крайней мере, Шурочка никогда в роскошной жизни не отказывала: были и банкеты, и туалеты, и продукты из спецраспределителя, и спецмашины со спецсанаториями. И отрабатывая перед партией всю эту благодать, она продолжала почти до самой смерти (а прожила Коллонтай почти 80 лет) кропать пропагандистские книжонки, наглядно демонстрируя всему миру, что советский строй самый прогрессивный и справедливый. Тем временем женщины, о которых она писала, укладывали шпалы, разгружали вагоны и мешали строительный раствор, отлично подтверждая Шурочкин тезис о половом равноправии при социализме.
Дмитрий Лычковский, главный редактор журнала "Патрон"