Официальная риторика Москвы и Анкары сейчас снова звучит как в 2015-м, когда Турция сбила российский самолет. Реджеп Эрдоган пригрозил атаковать войска Асада за пределами сирийской зоны деэскалации «Идлиб», если те продолжат наступление. Он обвинил Дамаск и Москву в ударах по мирным жителям и пообещал, что «авиация больше не будет летать так свободно». А заодно, по сути, выдвинул Кремлю двухнедельный ультиматум: если до конца февраля силы Асада не будут отведены за пределы 12 турецких постов, развернутых в Идлибе по итогам Сочинских договоренностей 2018 года, его армия выпроводит их насильно. В России предсказуемо перевели стрелки на Турцию. Кремль подчеркнул, что цель Дамаска — нейтрализация террористов и поставил в вину Анкаре несоблюдение договоренностей. А Минобороны, как и сирийское военное ведомство, назвало слова Эрдогана не соответствующими действительности, а переброску турецких войск – фактором, усугубляющим ситуацию. Антон Мардасов, эксперт Российского совета по международным делам, объясняет, почему ультиматум Эрдогана выглядит серьезной угрозой и что мешает Москве и Анкаре снова договориться.
Российская внешняя политика схожа с турецкой: у стран нет широких экономических возможностей, и дефицит силы национальной валюты власти компенсируют игрой с высокими ставками и маневрированием. Отсюда и специфика отношений официальных Москвы и Анкары: у них априори разные взгляды на региональную политику, но они не упускают возможности продемонстрировать своеволие и поставить под сомнение концепцию двуполярного мира.
Из ссоры 2015 года российские власти вынесли урок — в сирийской кампании как слон в посудной лавке топтаться не получится: как ни бряцай оружием, если не хочешь «заафганивания» конфликта, надо договариваться и признавать наличие умеренной сирийской оппозиции. Даже среди тех же туркоманов (сирийских турок). Напомню, что перед тем, как уничтожить российский Су-24 в ноябре 2015-го, Анкара просила Россию не бомбить представителей этой народности, про которую Владимир Путин, по его собственным словам, «ничего слыхом не слыхивал». Тогда Москве и Анкаре хватило политической воли примириться, восстановить туристический, «помидорный» и энергетический (TurkStream) потоки и начать предметный диалог по Сирии.
Попытка госпереворота в Турции летом 2016-го позволила Кремлю не только в очередной раз заявить о себе как о защитнике свергаемых лидеров, но и использовать заинтересованность Эрдогана в независимых от НАТО системах ПВО. Этот интерес турецкого президента объяснялся тем, что путчисты наносили удары по правительственным зданиям, гостинице, где отдыхал Эрдоган, и почти по президентскому дворцу c помощью истребителей F-16 и вертолетов AH-1 Super Cobra. Оформляя сделку, стороны не только продемонстрировали «перезагрузку» отношений, но фактически закрепили этим документом будущее тесное сотрудничество против курдской государственности. Оно в итоге вылилось в сирийские операции турок – сначала в северном Алеппо, затем в Африне, а после на восточном берегу Евфрата.
Казалось, что с укреплением российско-турецких отношений Анкара окончательно отходит от своих натовских обязательств и присоединяется к новой многополярной мировой системе. Это позволило многим горячим головам говорить о неминуемом выходе Турции из Североатлантического блока. Еще в 2015 году Турция, памятуя о сбитом сирийцами в 2012-м истребителе F-4 Phantom, размещала на своей территории на ротационной основе натовские ЗРК Patriot для отражения угрозы с сирийского направления. А вот уже в 2020-м с помощью С-400 с российским радиолокационным запросчиком в системе «свой-чужой» фактически решает задачи по отслеживанию угрозы со стороны авиации, произведенной в США.
Однако любое сотрудничество имеет как свою логику, так и пределы. Цель Москвы – положить конец войне на выгодных для нее и Асада условиях и при этом сымитировать, что добилась компромисса. В этом плане политического урегулирования есть место и сирийской оппозиции, но желательно карманной – со штаб-квартирами в Дамаске, а если и вооруженной, то лучше с приставкой «экс», то есть разоруженной на российских условиях или по-максимуму ослабленной.
Участие поддерживающей сирийское сопротивление Анкары в «Астанинском формате», предложенном Москвой, позволило Кремлю усадить за один стол переговоров реальных командиров повстанцев, создать сирийский Конституционный комитет, который затем был признан ООН. Подобными дипломатическими мерами также решалась важнейшая задача – разбить сирийскую оппозицию на четыре зоны деэскалации. И здесь, надо признать, Турция также сыграла большую роль – она удерживала повстанцев одного анклава, пока войска Асада наступали на другой, и не противилась вывозу оппозиционеров с семьями в Идлиб.
Но если Москва сирийским урегулированием прежде всего укрепляет свое региональное влияние, то для Турции поддержка сирийской оппозиции и противодействие курдской государственности – вопросы нацбезопасности. Формируя сообщающиеся буферные зоны в Сирии, Анкара пытается расселить сотни тысяч суннитов – как внутренне перемещенных лиц, так и репатриантов, возвращаемых с турецкой территории. И для реализации этого плана Эрдогану мало нынешнего статуса-кво, даже если войска Асада остановят нынешнее наступление в Идлибе и ограничатся формированием зоны безопасности вокруг ключевых трасс М4 и М5, связывающих север страны с югом. В перспективе туркам также нужно взять город Кобани на севере от Алеппо для того, чтобы связать две буферные зоны и перемещать между ними беженцев, минуя территорию своей страны.
Другое дело, что буферные зоны под надзором турок становятся альтернативой сирийской государственности – Анкара реализует там долгосрочные строительные контракты, выдает свои удостоверения личности («новые революционные паспорта»), вводит расчеты не в сирийском фунте, а в турецкой лире и опирается на местные гражданские советы (администрации), пользующиеся поддержкой международных НКО и НПО. Несмотря на присутствие в том же Идлибе радикальных структур (и даже их доминирование – здесь российская пропаганда не врет), с точки зрения восстановления разрушенных районов долгосрочный «протекторат» Турции является логичным решением, а потому и поддерживается Европой, например, Германией.
Россия же стремится убедить Запад, что лучший вариант урегулирования – законный возврат Дамаску территорий, над которыми он в ходе войны потерял контроль. Сирийский режим вроде как обязуется предоставить широкую амнистию и гарантии безопасности бывшему мятежному населению. Это должно поспособствовать возвращению беженцев из Европы, тем более если, как прямым текстом заявляет Кремль, страны ЕС отменят свои антиасадовские санкции и инвестируют в реконструкцию.
Впрочем, такой сценарий встречает мало энтузиазма у европейцев, которые не видят значительных изменений в подходе Дамаска к инакомыслию и учитывают довольно неоднозначный опыт «примирения» на сирийском юго-западе, которое произошло по договоренностям России, США, Иордании и Израиля. В 2018-м Москва как «старший товарищ» Дамаска выступила там гарантом мирного соглашения между режимом и оппозицией, однако на деле так и не смогла остановить репрессии Асада на возвращенных территориях и помочь восстановить прежний уровень жизни: из-за ухода НКО и прекращения работы местных советов проблем у населения становится только больше.
Впрочем, такой сценарий встречает мало энтузиазма у европейцев, которые не видят значительных изменений в подходе Дамаска к инакомыслию и учитывают довольно неоднозначный опыт «примирения» на сирийском юго-западе, которое произошло по договоренностям России, США, Иордании и Израиля. В 2018-м Москва как «старший товарищ» Дамаска выступила там гарантом мирного соглашения между режимом и оппозицией, однако на деле так и не смогла остановить репрессии Асада на возвращенных территориях и помочь восстановить прежний уровень жизни: из-за ухода НКО и прекращения работы местных советов проблем у населения становится только больше.
Но у населения Идлиба их все же больше. Турция действительно не способствовала размежеванию оппозиции в провинции и допустила в 2019-м усиление радикалов, в разной степени связанных с «Аль-Каидой» (запрещена в РФ). Но на то у нее были причины: Анкара не могла начать антитеррористическую борьбу и реструктуризировать повстанческие группы, поскольку маневрировала силами оппозиции в своих операциях.
Нынешний ультиматум Эрдогана Москве кажется серьезной угрозой. Турки не скрывают своего возмущения вовлеченностью в атаки Асада российских советников, авиации и спецназа. Тем не менее президенты не идут на организацию новой встречи. Этому может быть как минимум два объяснения. Первое – стороны поднимают ставки в условиях, когда сложно разработать антикризисный план по северо-западу Сирии. Второе — несмотря на риторику и перестрелки между турками и сирийцами (которые случались и в 2019-м), ситуация все-таки движется в пределах намеченного Сочинским соглашением контура. Второе не отменяет первого. Да и не стоит сбрасывать со счетов попытки Асада саботировать российско-турецкие бартерные сделки, которые, кстати, уже имели место зимой 2018-го в Идлибе и тогда также воспринимались непосвященной публикой как кризис взаимоотношений Москвы и Анкары.
Но все же показательно, что сейчас в тупике находится и другая сделка Эрдогана и Путина – «северо-восточная», которая дала добро на создание очередной буферной зоны – на востоке Евфрата. Лидеры двух стран заключили ее в октябре 2019-го также в Сочи, после шестичасовых переговоров. Анкара обвинила Москву в том, что курдские отряды не покинули намеченные соглашением зоны. Сейчас российским военным приходится в одиночку объезжать районы на востоке Евфрата и рапортовать о том, что турецкая сторона снова не явилась на патрулирование. Это важно, учитывая, что в диалоге Анкары и Москвы темы Идлиба, Заевфратья, беженцев и даже Ливии переплетены между собой, и кризис в одной локации влияет на урегулирование в другой.
Между тем провал этой сделки был вполне ожидаем. Пока «ура-патриоты» в России радовались тому, с какой скоростью сирийские и российские военные закрепляются на бывших американских базах, Москва столкнулась с проблемами: Минобороны пришлось не только развертывать очередные батальоны военной полиции на востоке страны со средствами обеспечения и т.д., но и разруливать конфликты между протурецкой оппозицией, сирийскими пограничниками, курдами, арабскими племенами и даже американцами. А главное – Кремль вынужден убеждать Эрдогана в том, что курдов обязательно надо вводить в формат политического урегулирования и что это не направлено против Анкары. У Эрдогана же есть все основания подозревать, что в случае согласования «дорожной карты» между Асадом и курдами, последние при поддержке Египта, Саудовской Аравии и ОАЭ (традиционных оппонентов Турции) займутся не сдерживанием иранского влияния на востоке Сирии, а минимизацией турецкого.
Без Анкары Москва не смогла бы так быстро вернуть территории Асаду, однако и маневрирование между Асадом и Эрдоганом имеет границы. Сирийскому режиму нужна война, потому что без нее ему придется заниматься мироустройством, на которое не в состоянии выделить нужную сумму лояльные Асаду бизнесмены-эмигранты. России, в конце концов, нужно подавить последнюю мятежную провинцию Идлиб, чтобы наглядно доказать: единственные районы, которые останутся неподконтрольными Дамаску, это те, которые управляются напрямую Турцией (буферные зоны) и США (территории курдов и арабских племен).
В Кремле осознают, что у Анкары нет хороших вариантов в Идлибе, и все последние попытки нарастить присутствие в провинции и заблокировать продвижение Асада вглубь – это реакционные меры кризисного управления, игра на нервах Москвы для заключения очередного временного соглашения, а не стратегически выверенные решения. Но в Москве также понимают, что слишком сильное закручивание гаек в Идлибе может толкнуть Эрдогана обратно в объятия Вашингтона. Переформатирование же турецкой политики по Сирии может создать Асаду дополнительные проблемы. А значит – стороны продолжат маневрирование, но, очевидно, с другим уровнем доверия друг к другу.