Его учение парадоксально и шокирует, как правило, тех, кто не разделяет его взглядов на историю народов и цивилизаций. «Все народы стареют Все! Без исключения! — восклицал Лев Николаевич Гумилев. — И римлян не стало, и эллинов! И когда-нибудь не будет французов, как не стало франков! И когда-нибудь не будет англичан, как не стало кельтов короля Артура!» И тем самым предсказал закат Европы. Последний рыцарь Серебряного века, сын Анны Ахматовой и Николая Гумилева, не в добрый час явился он в этот мир — накануне страшных потрясений, постигших Россию столетие тому — революции 1917-го и братоубийственной гражданской войны. Но вскоре осознал он, что сама эпоха лишила его элементарных прав на достойную реализацию своих незаурядных талантов. И прежде, чем приступить к делу своей жизни — исследованиям истории народов и цивилизаций древнего Востока, пришлось испить ему всю чашу страданий до дна, пройти свой крестный путь, вместивший в себе 14 лет лагерей Сибири и Заполярья, побывать на грани жизни и смерти. Он был храбрый человек и солдат; как лев сражался он за истину, не боялся отстаивать свои научные взгляды, а Великую Отечественную войну завершал в покоренном Берлине 1945-го. В ритмах Вселенной слышал он дыхание истории, смены эпох и цивилизаций. Все богатство красок и драматизм исторических событий сумел донести до читателя увлекательно и захватывающе…
КТО ТВОРИТ ИСТОРИЮ?
А краеугольным камнем, на который опирался Лев Гумилев в своих многолетних научных поисках, стало его учение о пассионарных толчках, периодически потрясающих нашу планету из Космоса. Ритмы Вселенной задают смены исторических эпох, рождают народы и цивилизации. Сама же научная идея пассионарности озарила Льва Гумилева в конце 1930-х годов на тюремных нарах, в следственном изоляторе «Кресты», куда доставили его, подследственного студента с лесоповала, на дорасследование его «Дела» по месту суда и следствия. Молодой провидец уже тогда оценил глобальный масштаб своего открытия. Час его пробил! Не знал только, хватит ли жизни ему на то, чтобы убедить ученый мир в правомерности своего открытия. (Как выяснилось — не хватило).
Полвека спустя, уже всемирно известный ученый Лев Николаевич Гумилев вспоминал о тех камерных размышлениях как о способе уберечь свой мозг от разрушающего воздействия тюремных дум и переживаний. В камере он тщетно пытался разгадать загадку: что за неведомая сила, какой внутренний импульс побудили к походу в Индию Александра Македонского? Почти спонтанно, как вспышка молнии, озарила его сознание мысль о мотивации похода великого македонца — пассионарность! В самом этом слове заложено все — энергия и страсть (от латинского слова passio).
Со временем пришлось ему погрузиться в недра архивной пыли и в глубины археологических раскопок, прикоснуться к тайнам Галактик и увлечься историей Великой степи, ее древних народов — тюркоязычных хуннов, хазаров и монголов, постичь законы их этнического развития (этногенеза), уделить половину своей жизни изучению сердца Евразии — прикаспийского бассейна в связи с историей сопредельных стран — Внутренней Азии, Тибето-памирского нагорья и Древней Руси, а также привлечь к сотрудничеству представителей иных наук, далеких от истории — биохимии, астрофизики и даже генетики.
Но это будет потом. А пока приходилось довольствоваться лишь немногим: пассионарность проявляется в личности как непреодолимое стремление к действию.
Итак, историю творят пассионарные личности или просто — пассионарии, и ради мечты своей готовы они жертвовать жизнью окружающих и своей собственной. Своим примером увлекают они массы людей и народов, подвигая их на великие дела. При этом создается новый стереотип поведения людей, а с ним — и новые их общности: рождаются новые коллективы (научные и корпоративные), новые этносы и народы, возникает новый «цвет времени» — новая историческая эпоха и цивилизация.
Великие личности всегда пассионарны. В ряду знаменитых пассионариев всех времен и народов — Александр Македонский и Ганнибал, Тамерлан и Аттила, Жанна д'Арк и Наполеон. А возглавляет этот ряд самый знаменитый из пассионариев — Чингисхан, владыка Вселенной, как называли его при жизни и после нее. Ведь в пределах империи, созданной великим чингизидом, вся территория России — прежней и нынешней…
«…МОЕ ТВЕРСКОЕ, БЕЖЕЦКОЕ ОТЕЧЕСТВО»
Двое пассионариев оказались у колыбели Льва Гумилева — отец и мать — Николай Гумилев и Анна Ахматова, поэты Серебряного века, подарившего России небывалый расцвет культуры. Николай Гумилев, «…поэт подвига, художник храбрости, певец бесстрашия…», как выразился о нем Юрий Айхенвальд, одарен был несокрушимой силой духа и жаждой самоутверждения. В разные годы довелось побывать ему в знойных пустынях Египта и Эфиопии, у берегов Нила и Красного моря, сражаться на фронтах Первой Мировой войны. Немало сказано и о яркой, но горькой судьбе Анны Ахматовой, величайшей поэтессы в истории России.
Появлению на свет Льва Николаевича предшествовала романтическая история любви его родителей в Царском селе, где повстречал гимназист Николай Гумилев свою «царскосельскую музу» — юную киевлянку Аню Горенко, ставшую со временем поэтессой Анной Ахматовой. В Киеве и обвенчались они 25 апреля 1910 года (по старому стилю), в Николаевской церкви Никольской слободки (городского предместья) — «…студент Санкт-Петербургского университета Николай Степанович Гумилев… с потомственной дворянкой Анной Андреевной Горенко…»
А 1 октября 1912-го появился на свет и сам Лев Николаевич. Произошло это событие в Санкт-Петербурге, в родильном приюте императрицы Александры Федоровны на 18-й линии Васильевского острова, куда супруги срочно добрались из Царского села.
Семейная жизнь их сразу не заладилась: уж слишком далеки они были друг от друга. Потому-то и влекла Николая Гумилева муза дальних странствий в заморские края. А его своенравная супруга Анна все никак не могла позабыть Париж, очарование его ночей и красавца-художника Амедео Модильяни.
Юному Львенку («Гумильвенку», как называл его отец) достались в удел лишь редкие встречи с родителями и многолетнее общение с бабушкой Анной Ивановной Гумилевой, которая души не чаяла в своем внуке. Тепло любви ее хранил он в душе своей всю свою долгую жизнь. Детство и юность Льва Гумилева протекали в Слепнево, дворянском гнезде Гумилевых, что неподалеку от городка Бежецк Тверской губернии. Он полюбил неброскую природу Тверской земли, с ее холмистыми полями и мельницами, о которых неизменно вспоминал с теплотой: «…дорого мне мое Тверское, Бежецкое отечество». Там он встретил год 1917-й, с которым пронеслись по России события эпохальные: грянула революция, а затем и гражданская война. Зарево крестьянских пожаров охватило страну — запылали усадьбы и дворянские гнезда. Гумилевым пришлось срочно покидать Слепнево и перебираться в Бежецк.
Голод и разруха нависли над Россией — хлеб выдавали только по карточкам…
Житейские невзгоды довершили и семейные: в августе 1918-го официально развелись родители Льва Гумилева. А 3 года спустя, в августе 1921-го расстреляли отца мальчика — Николая Гумилева, обвиненного в антисоветском заговоре (по наспех состряпанному делу). С тех пор отец стал его героем, живой легендой…
Страшный удар судьбы, постигший 9-летнего мальчика, усугублялся и безжалостными законами того времени, по которым выстраивалась жизнь в советской России. Скоро осознал он свою «социальную обреченность»: ведь у сына расстрелянного классового врага уж очень мало шансов на достойную реализацию своих незаурядных талантов. Травля и запреты начались еще со школы: коллектив сверстников дружно проголосовал за лишение Льва Гумилева, как сына контрреволюционера, полагавшихся ему учебников. Трудно представить себе нечто более циничное и беспощадное!
Тогда же возникла мысль у родных усыновить мальчика, и дать ему иную фамилию, поскольку фамилия Гумилев не сулила ему в жизни ничего хорошего. Но Лев категорически отказался: память отца дороже ему была любых жизненных невзгод.
В 1929 году 17-летний Лев Гумилев приехал в Ленинград к матери, которая обитала тогда в воспетом ею Фонтанном доме со своим третим (гражданским) мужем профессором Николаем Пуниным. Неласковый прием, однако, ожидал бежецкого гостя прямо у порога. «Зачем ты приехал, — с неприязнью встретил профессор юношу, — тебе даже переночевать негде».
ПУТЬ НА ВОСТОК
«Нора для кротов ваша Европа! — восклицал Наполеон. — Великие империи и великие революции совершаются только на Востоке». Истинную правду говорил великий француз: у седых пирамид искал он славы, а мечтал о походе в Индию, как и его великий собрат по оружию — Александр Македонский. Со временем придется Гумилеву опровергнуть теорию европоцентризма, согласно которой весь мир — только варварская периферия Европы. (На краю Ойкумены — в Китае и Японии — решили иначе). Он поставит точки над «і» и в вопросе о «неполноценности» степных народов: научно докажет, что неполноценных этносов (народов) нет.
Между тем, путь на Восток пролегал у Льва Гумилева через археологические экспедиции — Крымскую (1932, 1933 гг.), Манычскую (1935 г.) и Саркельскую (1936 г.) — до его ареста в 1938-м. Этому способствовала нездоровая обстановка в Фонтанном доме, в котором Льву Гумилеву так и не нашлось места.
В своих мемуарах литературовед Эмма Герштейн, друг и доверенное лицо Анны Ахматовой, проницательно отметила суть той жизненной ситуации, в которой оказался Лев Гумилев. «Уже давно, — пишет она, — я была потрясена зрелищем его жизни, в которой ему не было предусмотрено на земле никакого места».
Но Лев твердо решил стать историком. Его почему-то манил Таджикистан: там он прожил целых 11 месяцев, прилежно изучая таджикский язык. В будущем это ему понадобится. О том времени вспоминал он на закате жизни в своем интервью газете «Советская Татария»: «… я там был в 1932 году, ходил босой, в белом халате и чалме, разговаривал на плохом таджикском языке, который тут же и выучивал…»
Экспедиции 30-х гг. стали для Льва Гумилева наукой жизни, общения и понимания огромной страны. Они помогали ему подышать свежим воздухом, позабыть об унижениях, отрешиться от Ленинграда, — неласкового, но все-таки любимого им города.
Президент Географического общества СССР академик С.В. Калесник в одной из юбилейных статей о Льве Николаевиче заверял, что юбиляр прошел 21 экспедиционный сезон, а ведь Станислав Викентьевич перепроверял каждую цифру!
Осенью 1934-го в жизни Льва Гумилева произошло долгожданное событие — его приняли, наконец, на исторический факультет Ленинградского университета.
Но радость оказалась преждевременной. 1 декабря 1934-го был убит руководитель ленинградской парторганизации Сергей Миронович Киров.
На страну и город обрушились бедствия, которых еще не знала история.
Фатально отразились они и на судьбе Льва Гумилева.
УЗНИК ГУЛАГА
Если бы не убили Кирова… Тогда бы волна репрессий не захлестнула бы страну, не пострадал бы Ленинград, который рьяно «очищали» от священников и дворян, офицеров и чиновников, инженеров, врачей и прочих «бывших» (в итоге на конец марта 1935-го из города были выселены 1434 семьи).
И тогда бы жизнь Льва Гумилева протекала бы совсем по иному сценарию…
Но факты — упрямая вещь, а скупые цифры статистики говорят о многом. К 1940 году в экономике СССР доля НКВД, а точнее — экономики ГУЛАГа, составляла порядка 14 %. Причем, на 1 января 1939 года, только в исправительно-трудовых лагерях, по сведениям Святослава Рыбаса, автора биографии Сталина, содержалось не менее 1,3 миллиона человек. Одним из узников ГУЛАГа стал и Лев Гумилев.
И пришлось ему осенью 1939-го отправиться на Таймыр, в Норильск, отрабатывать в горнорудных штольнях «смехотворные» 5 лет, которые присудило ему Особое совещание после пребывания в «Крестах». О красотах Заполярного края вспоминал он как истинный поэт: «Луна, звезды и разноцветные отблески полярного сияния показывают человеку, что он на Земле не одинок и может прийти куда-нибудь, где есть яркий свет и печка — самое дорогое для изгнанника в Заполярье».
В норильской полярной мгле, в кругу лагерных интеллигентов — собеседников Льва Гумилева, звучали имена Декарта и Канта, Ницше и Шопенгауэра, Джеймса и Дьюи. Там он сблизился с выдающимся ученым-астрофизиком Николаем Александровичем Козыревым, осужденным в 1937-м на норильскую каторгу по «пулковскому делу». В лагере Козырев рассказывал своему другу об уникальных физических свойствах времени и возможности его движения вспять. (30 лет спустя, в 1970-м за свою парадоксальную физическую концепцию Времени ученый Козырев удостоен был золотой медали с бриллиантом от Международной академии астронавтики).
Пятилетний срок заключения Гумилева закончился 10 марта 1943 года. Шла война — невиданная в истории человечества — Вторая Мировая. И тогда Лев решился на отчаянный поступок. Он уговорил местного военкома отправить его добровольцем на фронт и даже пригрозил в случае отказа вскрыть себе вены. Войну завершал он в зенитной батарее на Зееловских высотах под Берлином. «Я воевал в тех местах, где выживали только русские и татары — вспоминал Гумилев. — Войны выигрывают те народы, которые могут спать на голой земле. Русские и татары — могут, а немцы — нет».
От войны остались у него шрамы на лице, котомка за плечами и две боевые медали на груди — «За взятие Берлина» и «За победу над Германией».
Несколько послевоенных лет — до второго его лагерного срока (с ноября 1949-го) — показались Гумилеву краткой передышкой, за которую успел он сдать экстерном экзамены за 4-й и 5-й курсы университета и получить диплом, поступить в аспирантуру Института востоковедения и защитить кандидатскую диссертацию, посвященную истории Первого тюркского каганата. Он торопился завершить все свои научные дела, словно предчувствуя дальнейший ход событий.
И гроза разразилась: 14 августа 1946-го было принято и опубликовано печально знаменитое постановление ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград»», содержащих разнузданную критику Анны Ахматовой и Михаила Зощенко. Автоматически обернулось это и против Льва Гумилева. Его изгоняют из Института востоковедения, а затем и арестовывают по сфабрикованному обвинению в антисоветской деятельности. («Ученые сажали ученых» — вспоминал он). От Лефортовской тюрьмы, из Москвы путь бывшего фронтовика лежал в исправительно-трудовые лагеря Казахстана и Западной Сибири, куда отправили Гумилева отбывать 10-летний срок. А прокурор прямо сказал ему в глаза: «Вы опасны, потому что грамотны». Но и там, в тюремно-лагерной клоаке, Лев Гумилев неустанно занимался наукой — работал над монографиями, посвященными древней истории гуннов (хунну) и тюрок. Письма его из лагеря тех лет полны просьб прислать ему необходимую научную литературу. Со смертью Сталина и арестом Берии затеплилась надежда на пересмотр дел политических заключенных. Однако холодным летом 1953-го амнистировали только уголовников.
Между тем, здоровье Гумилева неуклонно ухудшалось. Все чаще оказывался он на больничной койке. Давали знать и травмы шейных позвонков, полученные им в 1938-м от побоев при допросах во внутренней тюрьме НКВД на Шпалерной в Ленинграде. Последствия этих побоев чувствовал он до конца своей жизни. Но и в предчувствии смерти его, тяжко больного политзаключенного, утратившего надежду на освобождение, тревожила, прежде всего, судьба его научного труда «История Хунну», написанного в концлагере «для собственного удовольствия и утешения души», как он выразился в своем «Завещании для оперуполномоченного» от 25 марта 1954 года, в котором Гумилев просит «…в случае моей смерти, прошу рукопись не уничтожать, а отдать в Рукописный отдел Института востоковедения АН СССР, в Ленинграде». Но главное в этом потрясающем человеческом документе — его слова об авторстве своего труда: «…авторство мое может быть опущено; я люблю нашу науку больше, чем собственное тщеславие».
Анна Ахматова немало сделала, чтобы помочь сыну. Еще в 30-е годы обращалась она с письмом к Сталину, надеясь на чудо. Обращалась к писателям и ученым. Участие к судьбе Гумилева проявили Михаил Шолохов, Илья Эренбург и Алексей Сурков. Академик В.В. Струве без раздумий написал от своего имени ходатайство, характеризуя Гумилева как талантливого ученого-востоковеда. Подавал письмо-прошение и академик Н.И. Конрад, писал в «инстанции» академик А.П. Окладников, хлопотал о пересмотре дела Гумилева директор Эрмитажа М.И. Артамонов.
Однако, ветер перемен неохотно проникал в запретные зоны ГУЛАГа: на верхних эшелонах власти шла невидимая «подковерная» борьба. Ситуация кардинально изменилась лишь после ХХ съезда КПСС, на котором Никита Хрущев разоблачил культ личности Сталина и осудил репрессии. Уже весной 1956-го по всему ГУЛАГу заработали комиссии по пересмотру дел политических заключенных. Одна из таких комиссий приступила к работе в Омске, где отбывал свой срок узник Б-739.
И в мае 1956-го пришла, наконец, справка о реабилитации, где он признан был невиновным по всем статьям. Лев Гумилев обрел долгожданную свободу.
ЭПОХА ПЕРЕМЕН
Он вернулся в Ленинград, «свой город, знакомый до слез»; он жадно вдыхал в себя свежий невский воздух. Еще в лагере посвятил он неласковому, но такому любимому городу своей юности — Санкт-Петербургу-Ленинграду душевные строки: «…Мне кажется, что нет иного счастья, / Чем помнить город юности своей…»
После устройства на работу он получил малюсенькую комнатушку (12 м2) в типично ленинградской коммуналке, перенаселенной и в самом конце Московского проспекта. Впервые в жизни появилось у него собственное жилье, которое сумел он превратить в настоящую лабораторию творческой мысли. Здесь суждено ему было довести до конца свой научный подвиг, начатый еще в зоне: издать две уже написанные в лагере книги — «Хунну» и на основе второй из них («Древние тюрки») подготовить к защите докторскую диссертацию. И пришлось столкнуться ему с такими препятствиями, по сравнению с которыми трудности лагерной жизни просто померкли.
В 1961 года Гумилеву удалось успешно защитить докторскую диссертацию, а после ее утверждения в ВАКе (Высшей аттестационной комиссии) его пригласили в Институт географии при Ленинградском университете. Его лекции пользовались огромной популярностью. Блестящий полемист он просто гипнотизировал аудиторию своей духовной мощью и невероятной эрудицией. «…Он был мастер словесной научной дуэли, — вспоминал о Гумилеве Андрей Зелинский, (сын знаменитого ученого-химика Николая Зелинского). — … из которой он практически всегда выходил победителем. Быть научным оппонентом Льва Николаевича было достаточно бесперспективно…»
Продолжалась публикация его трудов, посвященных истории Евразийской степи и ее древних народов. Выходили в свет книги его «Степной трилогии» — «Хунну» (1960 г.), «Древние тюрки» (1967 г.), «В поисках вымышленного царства» (1970 г.), в которых ученый утверждал, что все народы и цивилизации подвержены всем превратностям их возрастных изменений — от рождения и детства — до старости и смерти.
По Гумилеву, эпоху перемен диктуют пассионарные толчки (взрывы), которые рождаются в недрах космопланетарных систем Вселенной. Именно им человечество обязано появлению на Земле беспокойного племени пассионариев, рождению новых этносов и цивилизаций. Жизнь любого этноса протекает в пространстве природного ландшафта и укладывается во временной интервал от 1200 до 1500 лет в рамках описанной им схемы: пассионарный толчок — энергетический подъем — перегрев (войны, революции) — упадок — затухание процесса. Таковы ритмы истории…
Известность и популярность Льва Гумилева и его книг вызывали недобрые чувства его научных коллег. Не могли ему простить оригинальности суждений и выводов. Безуспешно баллотировался он в Академию Наук СССР: там сочли всемирно известного ученого не достойным звания члена-корреспондента. Претензии своих коллег популярно изложил Гумилеву академик В.Г. Трухановский. «Вы пишете, — сказал он, — оригинальные вещи,… Хуже другое: вы доказываете ваши тезисы так убедительно, что с ними невозможно спорить, и это непереносимо. И наконец, третье: оказывается, что мы все пишем наукообразным языком, считая, что это и есть наука, а вы свои суждения излагаете простым человеческим языком, и вас много читают… Кто же это может вынести…»
А затем, в 1980-м, последовал запрет на публикацию научных работ Гумилева и активная антигумилевская кампания в прессе, инициированная свыше. Странным образом совпало это с выходом в свет романа-эссе «Память» Владимира Чивилихина, в котором писатель обрушился на ученого с жесткой критикой его историософской концепции евразийства. Обиднее всего то, что Гумилева фактически «лишили слова» — т.е. элементарной возможности дать достойную отповедь зарвавшимся оппонентам: его письма в редакции газет и журналов «клались под сукно». (С Чивилихиным за блестяще выполненный им «социальный заказ» расплатились сполна — Государственной премией).
Впрочем, Лев Гумилев и раньше не питал особых иллюзий насчет своих научных коллег. Он прекрасно понимал, что они преследовали его вовсе не из любви к истине, а социальная система создавала благоприятную почву для подпитки их темных страстей.
ЗАКАТ ЕВРОПЫ?
Лев Гумилев умирал вместе со своей страной. В 1990-м у него был инсульт, он сильно сдал, плохо работала рука, а надо было еще править гранки книг, шедших в печать.
Что-то мистическое было в этом ударе судьбы: его инсульт совпал с распадом великой страны СССР. Однако, его по-прежнему волновали судьбы России и населяющих ее народов в переломную эпоху начала 90-х. Он говорил о гибельности европоцентризма, а новые русские молились на Европу и Америку. В последних его интервью четко звучал мотив евразийства: «Россия — это… не страна вовсе. Россия — это целый континент по имени Евразия». Он сокрушался, что «Планше и Бонасье вытесняют д'Артаньянов и Атосов», т.е. субпассионарии-обыватели оттесняют пассионариев от штурвала общественной жизни. Но дело было пострашнее. «Россия потерпела поражение этническое, — с горечью констатировал он. — А это невосполнимо. Молодые люди у меня на лестнице живут, мечтают стать греками или турками».
Чтят, однако, его народы России. В Санкт-Петербурге, на доме, где разместился мемориальный музей-квартира Гумилева, появилась памятная доска с символической надписью: «Выдающемуся ученому-тюркологу от Республики Татарстан». А в Астане, столице Казахстана, учрежден Евразийский национальный университет имени Гумилева.
Жизнь многих европейских народов подходит к концу. И это шокирует многочисленных оппонентов Льва Гумилева, притом, что о закате Европы впервые заговорили еще полтора столетия тому. Это видно из трудов Н.Я. Данилевского, Освальда Шпенглера и Арнольда Тойнби, посвященных истории европейской цивилизации.
«Все народы стареют Все! Без исключения!» — восклицал Лев Гумилев. И поныне, в ІІІ-м тысячелетии актуально его учение: оно дает богатейшую пищу для размышлений о судьбах личности, народа и цивилизации.
«СМ-Украина». Владимир Скрынченко, журналист. Киев
