Шурка слезла с печи и, коснувшись ладонями холодных кирпичей, покачала головой, недовольная собою. Сунула ноги в катаники и зашаркала к окошку: сквозь тонкую оттаявшую кромку вверху стекла было видно, как ветер швырял горстями снег, приваливая тропинку.
Растопила плиту и, поставив на неё полный холодянки чайник, засдоблялась на улицу. Сняла домашний передник, привычным движением накинула ситцевую косынку, подвязала поверх серый шерстяной платок и уже в дверях, застегивая фуфайку, услышала, как оторвавшаяся пуговица звонко покатилась по голым половицам и стихла, провалившись в щель, на земляном полу подпола.
Шурка сомкнула плотнее губы, взяла лопату и вышла во двор. Тихонько поохивая, принялась раскидывать пуховой снег от крылечка. Спина, уставшая за годы от тяжелой крестьянской работы, отдавала болью с каждым наклоном, и Шурка, однажды неловко разогнувшись, охнула так, что старый кобель, лениво наблюдавший за ней из своей будки, приподнял уши и сдвинул седые брови, искренне, с пониманием, сочувствуя.
Продвигаясь к калитке, Шурка всё чаще разгибала спину, отдыхала, опираясь на лопату, и оглядывалась назад, чувствуя внутри полузабытое шевеление удовольствия от проделанной работы.
Закончив, она, понимая, что к утру, вероятно, метель не успокоится, подвязала калитку к забору, чтобы без препятствий уйти утром на кладбище, и потопала по чищеной тропинке обратно, уже не замечая боли в размятых косточках, как вдруг, будто запнувшись за что, брякнулась на землю, ударившись локтем о лопату.
Насилу поднявшись, Шурка села среди пухлых сугробов и огляделась - подшитая подошва на носке левого валенка торчала, оттопыренная забившимся снегом.
- Вот, Коленька... - разомкнула Шурка губы. - Не могу я без тебя ничего. Да и не надо-то мне без тебя ничего. Забрал бы уж к себе, коли так.
За тридцать девять дней со дня смерти мужа, Шурка не проронила ни единой слезы. На похоронах и поминках соседи с пониманием перешептывались, не узнавая темпераментную Шурку: "уж как жили с Николаем - душа в душу, видать, у ей всё оборвалось..."
Прихрамывая, Шурка зашла в избу. Сдвинула к краю плиты закипевший чайник, расшевелила прогоревшие угли и, скрыв печь, развесила сырой платок и фуфайку, перекинув через перильца лежанки.
Мысли роились в голове. Лежать и ждать смерти - так она решила, когда овдовела. И вот за столько дней смерть ни разу не заглянула к Шурке. И ей, от природы звонкой и энергичной, уныние ожидания было ещё тягостнее от того, что избавления от жизни не наступало.
- Надо жить... - прошептала Шурка, подходя к комоду, в ящике которого хранились шило и суровая нить, которыми муж обычно подшивал обутку. И едва дёрнула старый ящик на себя, взвизгнула гармонь Колина, что стояла, закрытая, на комоде возле карточки мужа и поминальной стопки.
- Надо....