Олзобой совершенно не подозревал, что по его вине был жестоко выпорот треногой атаман Жимба. Сбежав тогда с поля драки, Олзобой в дверях юрты чуть не сбил с ног бабку, губы его дрожали, из глаз катились слезы. Старая Дыма так ничего и не поняла из его отрывистых ответов. Решив, что вместе с Насато был побит и ее сиротка, она бросила все дела и кинулась к родителям Жимбы искать справедливости.
На другой день Олзобой беззаботно отправился с Насато к амбарам — обычному месту сборища ребятни. Сегодня для него был великий день: в кармане его штанишек впервые в жизни лежали костяные бабки. Их было три: басагашка — крупная и продолговатая, подаренная ему Насато, которую он собирался нынче сделать «стукачом», и две небольшие обгоревшие добела хубушки — короткие бабки: их Олзобой нашел вчера в золе за соседней юртой и горел желанием поставить на кон.
Ребята у амбаров только начали игру.
Нимбу, мальчишка с удивленно выпученными глазенками,и засохшей в носу козявкой, желая угодить атаману Жимбе, торопливо и испуганно крикнул:
— Найденыш бабки Дымы идет!
Ватаге уже было известно о «ябедничестве» Олзобоя.
В синей тени сарая на голой земле в длинный ряд, как солдаты, выстроились бабки: кон. Жимба, только что собиравшийся прокатить свой залитый свинцом стукач, резко оглянулся на подходивших друзей. Остальные ребята, все, как один, оставили игру и молчаливо застыли в выжидательных позах.
— И мы с вами,— сказал Насато и еще на ходу достал из кармана бабки.
Ему никто не ответил. Неловкая и томительная тишина воцарилась у амбара, вид у Ватаги был отчужденный, недобрый. Все насторожённо поглядывали на Жимбу. В груди у Жимбы боролось два противоречивых чувства. Ему и очень хотелось бы проучить «сопливого ябеду» Олзобоя, и он боялся тронуть его хоть пальцем — уж во второй раз отец задаст не такую порку! Он видел, что Ватага ждет его слова, и, подкинув в руке тяжелую бычью бабку, искусно залитую, расплавленным свинцом, стукач, решительно сказал:
— Ябедников принимать не будем,— и повернувшись к Насато, милостиво разрешил.— Ты можешь ставить.
Игра продолжалась.
Олзобой не сразу сообразил, что его отвергли. Он тоже было сунул на кон свою бабку-хубушку, но один из мальчишек ловко поддел ее ногой, и хубушка отлетела далеко в траву. Лишь тогда Олзобой понял, что слова Жимбы относились именно к нему. Он покраснел, шмыгнул носом и растерянно отошел в сторонку. Что случилось? Почему Насато приняли в игру, а его нет?
Никто из увлекшихся ребят не обращал на него внимания. Олзобой почувствовал себя совсем заброшенным. Переступая с ноги на ногу, он медленно перебирал в кармане свои сокровища. Ничего не поделаешь, если уступаешь в силе. Неписаный закон сильного высоко почитался амидхашинскими мальчишками. Олзобой впервые испытывал на себе всю тяжесть его воздействия. Даже Насато безмолвно подчинился этому закону и не выступил, как вчера, на защиту.
Игра становилась все более шумной, азартной. То и дело разгорались споры.
Вот, выстроившись за чертой у кона, ребята в который уже раз принимались катать своих стукачей. Тот, кто изловчится кинуть стукача удачнее других, получал право первым бить по мишени.
Здесь существовали свои правила. Игрок, стукач которого приземлялся «животом вниз», получал право бить раньше тех владельцев, чьи стукачи падали «животом вверх». Из одинакового положения первым бил по кону тот, чей стукач прокатился дальше. Если же стукач приземлялся в стоячем положении, что случалось так же редко, как, скажем редко человек может заснуть стоя, то это давало неотъемлемое право на удар. Случалось еще, что кинутый стукач застывал головой вниз; тогда его счастливый обладатель просто забирал все выставленные бабки и пересыпал их себе в карман. Но подобные чудеса случались так редко, что удачливый игрок становился знаменитостью среди ребят улуса.
Когда все ребята прокатили свои стукачи и стремглав кинулись смотреть, у кого и как он упал, длинный Бальчин, мальчишка в порыжевших вельветовых штанах, увидел, что его стукач лег животом вверх. Минуту назад он уже мысленно представлял, как метко ударит по бабкам, ополовинит кон, и, не желая расстаться с этой мечтой, с ходу легонько и неприметно толкнул свой стукач большим пальцем ноги и перевернул.
— Животом вниз!— заорал он из всей мочи.
Следовавший за ним по пятам редкозубый Эрдэни заметил его проделку, протестующе закричал:
— Брешешь! Сам поправил. Лопни глаза, сам!
— Я поправил? Дам вот тебе в зубы, ещё реже станут!
—- Гляди не схвати сдачу!
Длинный Бальчин божился, что стукач его так и лег «пузом книзу». Эрдэни не менее горячо доказывал, что тот ногой перевернул свою свинчатку. Спор грозил перейти в драку. Вмешался Жимба и приказал Бальчину кинуть стукач еще раз.
Тот стал за черту возле кона и вновь бросил его. Счастье и на этот раз ему изменило: стукач ударился о землю, прокатился и вновь застыл животом вверх — как чаще всего и ложатся бабки.
— Что?! — возликовал Эрдэни.— Выкусил? Брехня всегда вылезает наружу!
—- Прикуси язык. Дождешься когда-нибудь у меня.
И Бальчин, уже сам поверивший, что первоначально его стукач упал «пузом вниз», снял все свои четыре бабки с кона.
— Коли так, играйте сами.
Этим, однако, он ничего не добился. Жимба вернулся к месту, где лежал его стукач, на ходу бросил: «Без тебя обойдемся», и игра Продолжалась своим чередом.
Маленький Олзобой, не видевший, как на самом деле приземлился стукач Бальчина, посочувствовал ему и обрадовался; теперь ему уже не придется скучать одному. Он хотел потихоньку пересесть поближе к Бальчину, когда произошло новое событие, привлекшее внимание всей ватаги. Его друг Насато вконец проигрывался. Полкармана бабок, которые он принес из дому, были на исходе. Глаза у Насато горели, он часто, облизывал, губы. Видя, что ему отчаянно не везет в дальнем броске, он решил попытать счастья в броске ближнем: пусть будет бить последним, зато с расстояния в два-три шага, где легче подобрать хоть остатки кона, чтобы получить возможность продолжать игру.
Тут-то судьба и улыбнулась ему неслыханной удачей. Торопливо и небрежно кинув, стукач, он вдруг заорал не своим голосом:
— Застыл стоя!