Миниатюрный, всего-то на 500 шагов, островок с клумбами, деревьями, лавочками теряется на фоне соседних с ним исполинов – Тверским и Гоголевским бульварами. Он и в ширину невелик, зажат местной застройкой, утыкается в подземный туннель, куда торопятся плотные ряды автомашин. Человек приезжий еще и плечами пожмет… Разве это бульвар? На него еще и попасть надо через три перехода, каждый из которых снабжен светофором. Никитский бульвар? Это который раньше был Суворовский? Сам граф Суворов-Рымникский жил рядом? Что вы говорите…
Текст: Павел Васильев, фото: Александр Бурый
Площадь со странным названием – «Никитские Ворота» – не для пешеходов. Да и где она, собственно говоря, эта площадь? Вот на этом вот перекрестке улиц? А где ворота? В самом деле, ворот давно нет, да и площадь на площадь мало похожа. Скорее, развилка. Своеобразной буковкой «У» делится здесь Большая Никитская улица, словно устав, запыхавшись, подниматься от Кремля, на Большую и Малую, ну и Тимирязев глядит с Тверского бульвара задумчиво. И машины! Слева, справа, вверх, вниз, прямо, с поворотом – во все стороны – машины, машины, машины.
Если уж выбрался на Никитский бульвар – самое время отдышаться. Посидеть, покурить, подумать… К примеру, о тех временах подумать, когда все в мире было как-то потише. Никитский бульвар, доложу вам, к раздумьям медленным располагает. Лавочку выбрать легко, пустынен сегодня бульвар, как необитаемый остров.
***
«Въезд в Москву запрещен, и вот я заперт в Болдине. Я совсем потерял мужество и не знаю в самом деле, что делать? Ясное дело, что в этом году (будь он проклят) нашей свадьбе не бывать. Мы окружены карантинами, но эпидемия еще не проникла сюда. Болдино имеет вид острова, окруженного скалами. Ни соседа, ни книги. Погода ужасная. Я провожу мое время в том, что мараю бумагу и злюсь. Не знаю, что делается на белом свете. Я становлюсь совершенным идиотом; как говорится, до святости».
Это письмо пишет Александр Пушкин из Болдина в Москву 11 октября 1830 года. Пишет именно сюда, на Большую Никитскую, где проживает семейство Гончаровых. Ах, как холодны ответные письма Натальи Николаевны, холодны и коротки, и редки… Пушкин уехал в Болдино в растрепанных чувствах. Будет ли свадьба? Даст ли согласие мать невесты? Будут ли деньги? А тут еще и холера свирепствует по всей стране и в самой Москве. Вот в таких условиях идет его знаменитая Болдинская осень – «мараю бумагу и злюсь».
И вот 9 декабря он пишет своему издателю и другу Плетневу уже из Москвы и совсем иным тоном.
«Милый! Я в Москве с 5 декабря. Нашел тещу, озлобленную на меня, и на силу с ней сладил, – но слава богу – сладил. На силу прорвался я и сквозь карантины – два раза выезжал из Болдина и возвращался. Но слава богу, сладил и тут. Скажу тебе (за тайну), что я в Болдине писал, как давно уже не писал…».
Дом, где жили тогда Гончаровы, не сохранился. Но что с того? Вот она – Большая Никитская, здесь он ходил, сюда приезжал, писал письма на этот адрес.
Здесь они и венчались. Венчались в церкви Большого Вознесения, что красиво стоит – точнее, не стоит, а царствует! – в большом сквере рядом с площадью. Конечно, внешний вид церкви тоже существенно поменялся с 1831 года… Но что с того?
«Я женат – и счастлив. Одно желание мое, – чтобы ничего в жизни моей не изменилось: лучшего не дождусь», – пишет он Плетневу.
Наблюдательные современники тоже не молчали.
«Во время обряда Пушкин, задев нечаянно за аналой, уронил крест. Говорят, при обмене колец одно из них упало на пол… Потом у него потухла свеча…
– Все это плохие знаки, – прошептал Пушкин».
***
6 июня 1999 года, к двухсотлетию поэта, у церкви Вознесения открыли фонтан-ротонду «Наталья и Александр». Почему-то появились сразу критикующие голоса… Мол, размеры не те, не те параметры… Еще что-то не так…
А мне вот нравится. Композиция добавила веселости, света, праздника этому месту. Да и лавочки, люди кругом – плохо ли? У нас любят показать писателя нахмуренным, задумчивым, мрачноватым, а то и больным. Словно писатель, как всякий человек, не имеет права порадоваться жизни, а должен только писать, гневаться, без выходных переживать за народ.
Так и вспомнишь сильно «образованную» официантку из фильма «Дайте жалобную книгу!». Помните, как она говорит подругам о журналисте, блестяще сыгранном Олегом Борисовым: «Что-то он там пишет… Писатель… Тимирязев…»
***
Большая Никитская – а тогда улица Герцена – стала первой из центральных городских улиц, что я изучил досконально. Я слушал подготовительные лекции по истории и литературе на журфаке МГУ и в перерывах между лекциями выходил погулять, ближайшая улица, сразу за углом, оказалась Герцена.
Совсем иная архитектура… Причудливый набор вывесок. В нашем районе как? «Продукты», «Вино», «Ремонт обуви», «Парикмахерская», «Кулинария», «Пельменная», «Булочная», «Почта», «Библиотека», снова «Вино», дальше «Пиво» и «Пончики»…
А тут – иначе… Зоологический музей, «Кафе», юридический факультет МГУ, театр-студия МГУ, Театр имени Маяковского, Консерватория, памятник Чайковскому, Кинотеатр повторного фильма, магазин «Ноты»… Из знакомого – только магазин «Овощи» и еще, чуть повыше, «Свет», позже снятый в эпизоде фильма Эльдара Рязанова «Забытая мелодия для флейты».
Гуляя по Герцена, я лучше ощущал героев недавно слышанных лекций, настолько дворянскими казались мне окрестности. Ну а позже, конечно же, зачастил я на эту улицу с определенной целью. То за билетами в Маяковку, которые было трудно достать. То на сеанс в Кинотеатр повторного фильма, куда тоже лучше было приехать заранее, а не за десять минут до начала. Однажды был я и в модном театре-студии МГУ, но мне не слишком понравилось, хотя аплодисментов хватало. Мне показалось, что артисты и зрители друг друга отлично знают, а я ни при чем, я с другой улицы… Не раз собирался в зоологический музей, где из огромных окон виднелся скелет огромного динозавра… Но, кажется, так и не сходил. В Консерваторию не сходил тоже… Но тоже собирался.
Но более всего меня привлекал, как я ныне понимаю, именно внешний вид улицы – ее классический, парадный стиль, ее несомненное дворянское происхождение. Не улица, а произведение культуры!
Теперь Большая Никитская стала краше. Расширились тротуары. На фасадах заиграли краски. Появились очень разные многочисленные учреждения «на посидеть» – ресторанчики, кофейни, закусочные…
Но и дух улицы поменялся. Пришла вдруг некая попсовость, массовость… Очень много официантов, зазывал и снеди.
А вот избранность, строгость, интеллигентность куда-то исчезли… Раньше казалось, что из любого подъезда может выйти Александр Сергеевич. Теперь же… Пушкина давно нет дома.
***
О Кинотеатре повторного фильма нужно сказать особо. Он показывал фильмы, как говорится, не массовые. «Москва слезам не верит» там, к примеру, не шла. А вот фильмы Анджея Вайды или Андрея Тарковского – шли. И зритель тут подбирался особенный. Зальчик был небольшой, камерный…
Напомню, именно в этом здании в 1913 году был открыт московский кинотеатр «Унион». В 1909 году на Арбатской площади, что неподалеку, был открыт другой кинотеатр, или электротеатр, как тогда говорили. Это нынешний «Художественный». Кстати сказать, это было первое в городе специально для кино построенное здание. Получается, Никитский бульвар соединяет пионеров столичного кинематографа. В начале века в столице работало более 50 кинотеатров.
Теперь у Никитских Ворот кино не показывают. Зато играет спектакли одноименный театр-студия. Само же здание, к счастью, внешне совсем не изменилось.
Кстати сказать, в советские времена находилось неподалеку и еще одно приметное культурное заведение. И тоже не для всех, а для своих, знающих. На улице Качалова, а теперь Малой Никитской, работал единственный в своем роде букинистический магазин иностранной литературы. Публика там собиралась особенная. Желающая и умеющая прочитать то, что у нас в стране не печаталось.
***
В сквере, который я уже упоминал, перед церковью, не может не привлечь внимания памятник Алексею Толстому, «красному графу». Поставленный в 1957 году памятник этот характеризует совсем иную эпоху. Эпоху, с которой Алексей Николаевич сроднился, жил, выжил, и непросто выжил, а выстоял, победил. Он и изображен победителем. Вальяжен, сидит по-барски, нога на ногу. Он солиден, с блокнотом, карандашом, задумчив и умен.
Создатель многих жанров советской литературы последние годы жизни провел в этих краях, на задворках знаменитого дома Горького, на Спиридоновке, в собственном доме, в величии, при всей положенной тогда роскоши.
Иван Алексеевич Бунин, вспоминая свою встречу с Толстым в Париже в ноябре 1936 года, приводит такие его слова: «Ты и представить себе не можешь, как бы ты жил, ты знаешь, как я, например, живу? У меня целое поместье в Царском селе, у меня три автомобиля… У меня такой набор драгоценных английских трубок, каких у самого английского короля нету… Ты что ж, воображаешь, что тебе на сто лет хватит твоей Нобелевской премии?
Я поспешил переменить разговор…»
Бунин не был бы Буниным, если бы в одном предложении не выделил бы главное в натуре «красного графа».
«Он был даже удивителен сочетанием в нем редкой личной безнравственности <…> с редкой талантливостью всей его натуры, наделенной к тому же большим художественным даром».
Тезис свой Бунин иллюстрирует яркими житейскими примерами, вновь выделяя, подчеркивая главное в этом человеке, с которым долго дружил: «Он, повторяю, приспособлялся очень находчиво».
Вот один из примеров находчивости: «Переселившись в Москву и снявши квартиру на Новинском бульваре в доме князя Щербатова, он в этой квартире повесил несколько старых, черных портретов каких-то важных стариков и с притворной небрежностью бормотал гостям: «Да, все фамильный хлам», – а мне опять со смехом: «Купил на толкучке у Сухаревой башни!»
Ну и, конечно, не может не привлекать расположенный в тенистом саду и выходящий парадным крыльцом на Малую Никитскую знаменитый особняк в стиле модерн, построенный архитектором Федором Шехтелем по заказу миллионера Степана Рябушинского.
Нам он более известен как Дом-музей Горького или просто как дом Алексея Максимовича Горького, где пролетарский писатель проживал после возвращения из Италии. Дом этот Горький, к слову сказать, не жаловал. Горький называл его нелепым. Тем не менее, сделав выбор в пользу возвращения, остальные возможности выбора Горький утерял. Именно в этом доме состоялись встречи Сталина и других руководителей партии и государства, включая чекистов, с писателями, именно из этого дома вылетела в частности, ироничная крылатая сталинская фраза: «Это посильнее, чем «Фауст» Гёте».
Разумеется, на этих встречах, да и просто в гостях у Горького, неоднократно бывал признанный при жизни классик советской литературы Алексей Николаевич Толстой.
В этом доме-дворце есть на что посмотреть.
***
Ах, хороши, хороши и разнообразны окрестности Никитского бульвара! Как говорится, на любой вкус.
Кого-то привлечет здание ТАСС.
Кого-то Музей искусства народов Востока, славный своими тематическими выставками. Вспоминаются длиннющие очереди на что-то самурайское… И не подозревал столь могучего интереса москвичей к таким далеким и суровым людям…
Кто-то обратит внимание на желтую громаду Дома полярников, где жили и живут теперь не только покорители Арктики. А кто-то на бывшую городскую усадьбу, где хозяйствует теперь Дом журналиста, а некогда выступали Владимир Маяковский и Сергей Есенин…
Но если вы переполнены литературными ассоциациями, как я сегодня, то путь ваш лежит в сохранившуюся усадьбу графа Александра Петровича Толстого, где провел последние четыре года жизни Николай Васильевич Гоголь…
Во дворике стоит знаменитый памятник скульптора Николая Андреева, где Гоголь похож на большую израненную черную птицу. Именно этот памятник стоял прежде на Гоголевском бульваре, но однажды был заменен на более величавый и оптимистический.
Это решение подвергалось и подвергается критике, мол, настоящий Гоголь спрятан подальше. Мне кажется, Гоголю в исполнении Андреева во дворе уютнее, именно здесь он на своем месте.
Памятник Андреева – это памятник человеку. А памятник Николая Томского на Гоголевском бульваре – памятник таланту.
В доме своего друга Александра Толстого Николай Гоголь читал друзьям первые главы второго тома «Мертвых душ».
12 февраля 1852-го он сжег их, а 21 февраля 1852 года умер.
Василий Андреевич Жуковский в письме Петру Александровичу Плетневу поставил грустный диагноз.
«Какое пустое место оставил в этом маленьком мире мой добрый Гоголь! <...> для нашей литературы он потеря незаменимая. Но жалеть ли о нем для него? Его болезненная жизнь была и нравственно мучима. Настоящее его призвание было монашество: я уверен, что если бы он не начал свои «Мертвые души», которых окончание лежало на его совести и все ему не давалось, то он давно был бы монахом и был бы успокоен совершенно <…> Его авторство по особенному свойству его гения, в котором глубокая меланхолия соединялась с резкостию иронии, было в противоречии с его монашеским призванием и ссорило его с самим собой. <…> Гоголь, стоящий четыре дня на коленях, <...> окруженный образами и говорящий кротко тем, которые о нем заботились: «Оставьте меня, мне хорошо», – как это трогательно! Нет, тут я не вижу суеверия: это набожность человека, который с покорностью держится установлений православной церкви. <…> путь, которым он вышел из жизни, был самый успокоительный и утешительный для души его. «Оставьте меня, мне хорошо».
…Мне хочется навестить находящуюся неподалеку Поварскую. Взглянуть на памятник любезному Ивану Бунину, завернуть потом в Борисоглебский на короткое свидание с Мариной Цветаевой, а далее и до лермонтовской Молчановки рукой подать… Сделать нашу прогулку сугубо литературной…
Или лучше пройтись по Спиридоновке до Патриарших прудов? По следам Михаила Афанасьевича Булгакова и его героев? Кажется, именно в Ржевском переулке познакомился Булгаков с Еленой Сергеевной Шиловской, автором знаменитых дневников?
Но жена призывает вернуться в XXI век. Мы же сегодня на Никитском бульваре по срочному делу. Магазин «Ноты» с бывшей Герцена куда-то переехал. А внуку очень нужен учебник по сольфеджио в музыкальную школу. Что ж, как говорится, будем искать.
