Джозеф ласково погладил фюзеляж старушки Холмс и, опустив голову, коснулся лбом железа. Иногда он начинал говорить с этим потрепанным бомбардировщиком, но это было очень редко. Он снова провел рукой. Холмс была уже далеко не той машиной, которую он увидел в первый раз. Но это ничего не меняло. Наоборот. После такого долгого периода отношений он бы ни за что не променял её.
Еще бы. Семьдесят вылетов, десять возвращений на двух винтах. Почти оторванный хвост. И дыры, столько дыр, что сложно понять, где кончалась, целостная обшивка и начиналось испещренное войной решето. И каждый раз, каждый раз она тащила их домой, выдерживая адовый огонь асов люфтваффе.
Впрочем, что можно тут назвать адом? Небесный гул тысяч машин? Покрытую черными ямами землю? Сброс бомб, от которых не видно ничего кроме огня? Что именно можно назвать адом на этой чертовой войне? Наверное, истребление, наверное так.
Он постучал по толстому брюху Холмс. Несмотря на явную уязвимость, в него практически не стреляли. Наверное, это было самое непотрепанное место, а потому он с особой любовью гладил именно его.
— Капитан, — раздался голос механика, — вас зовет полковник Джеферсон.
— Ого, наверно, это важно, — сухо ответил капитан. — Джон, посмотри, люк. Кажется, с ним что-то не в порядке.
— Конечно. Минуту, капитан.
Развернувшись, Джозеф пошел к штабу. Он примерно понимал, о чём пойдет речь. Ведь за эту чертову неделю, они сделали уже около тысячи вылетов, а значит, нужно сделать ещё. Чтобы навсегда сравнять все заводские мощности фашистов. И все же: они слишком дорого платят за эту союзническую помощь. Во всяком случае, пока их не сопровождают истребители.
***
Привычный. Немного утомительный и важный словесный марафон. Казалось бы, всем всё давно известно, но полковник никак не может это понять. Талдыча одну и ту же истину. Шахматный порядок, прикрытие бортов, неустрашимость в бою. И всё вроде бы верно, но только вот зенитный огонь плевал на эту шахматную позицию, вырывая куски металла из их летающих подруг.
Джозеф тихо вздохнул, посмотрел на Хоккинса. Тот привычно, по-издевательски, улыбался, также внимания слову полковника. Хотя, на самом деле, Хоккинс нисколько не иронизировал, просто, по какой-то своей чудодейственной природной сути, его улыбка выглядела именно так. И, что самое страшное, он почти её не замечал.
С полосы слабым, едва различимым звуком донеслось: «Мери, где ты детка? Где твой утренний кофе и большая тарелка, а также вкусные, несомненно, вкусные бобы». Капитан сделал несколько шагов с края палатки. Это была его любимая песня, на этой кровавой, далекой войне. И все, наверное, потому, что его жену тоже звали Мери.
***
— Слышал, что они сделали с Гарри? — тихо спросил Хоккинс, перенимая сигарету, после того как полковник выпустил из палатки. — Чертов ас прошил ему лобовое, припечатав двух пилотов к стенке. А потом еще снизу. Но там все равно глухо. Впрочем… А к черту! Ты как?
— Нормально. У меня только Сэм.
— Это бортовой?
— Да.
— Хороший парень. Признаться, я хотел забрать его себе.
— Да, хороший, — согласился Джозеф, выдыхая дым. — И, наверно, действительно, лучше бы забрал его себе.
Он посмотрел на взлетную полосу. Весь его экипаж методично, внимательно обхаживал Холмс, готовя её к очередному вылету. Казалось бы, всё вполне буднично, но на душе почему-то скребли кошки.
— Что-то у меня плохое предчувствие, Бен, — задумчиво сказал Хоккинс. — Всю неделю нас кидают в это пекло, а на моей девочке ни одной новой дырки. Это неспроста.
— Она у тебя всегда была везучей, — потушил сигарету Джозеф. — Просто доверься ей. Это единственное, что ты можешь сделать.
— Да. А ещё держаться левого крыла, верно? — Хоккинс похлопал его по плечу. — Ладно, там разберемся, к чему эти нервы. А пока, пойду замотивирую ребят. Что-то они у меня немного расклеились.
— Да. Давай, — Джозеф посмотрел вслед своему товарищу. Знакомство с этим человеком, было единственно хорошим, что показала ему эта война.
***
Гул, равномерный гул тысячи движков. Он был словно хоровое пение, словно небесный орган, исполняющий свою небесную мелодию. Джозеф посмотрел в сторону Бронски: штурман задумчиво жевал жвачку, высматривая черных демонов, которыми он привычно именовал мессершмитты люфтваффе.
— Не зевать! — растворилось воздухе, подражая стандартностью всем остальным небесным звукам. — Скоро налетят. Держим высоту.
Но только ли. Только ли это главное? Если твоя задача донести нужное количество бомб. Джозеф потрогал левый карман. Она была с ним. Его малышка Мери. На потрепанном цветном снимке, который они сделали перед самой его отправкой. Он посмотрел в лобовую полусферу. Скоро, совсем скоро, начнется очередная небесная трель.
Так и случилось. Словно вой бешеных черных пчел, адские машины фашистов облепили их строй. Мощь, гул, взрывы, скрежет — все это разом наполнило разряженный воздух. Каждую секунду давая по хлопку, выстрелу, попаданию. Бронски выплюнул жвачку и, сжав курок, выдал первую очередь. В каком-то плане он был полностью неустрашим, выцеливая летящих в лобовую мессеров.
Как же это звучит. Кажется, плотный заградительный огонь. Именно так надо обозначать то безумие, которое творится в этом белом от взрывов небе. Да. Правильно. Надо давать четкие формулировки. Иначе ведь не описать, не обозначить. Или же нет. Может, надо просто увидеть? Джозеф посмотрел на первый сбитый Б-17. Кажется, это было далеко. Но по факту, он рассмотрел всё до мелочей.
Бронски добавил огня. Потом застрекотали боковые, затем вакханалию поддержал подфюзеляжный, и, наконец, последним вошел в бой бортинженер, отдав должные почести верхним истребителям. Но по факту, они били не своих врагов. Секрет успеха был в том, чтобы защитить Хоккинса, самолет которого шел слева.
***
Третий. Кажется, это был третий двигатель. Перешагнув через лежащего Барни, Джозеф посмотрел в иллюминатор. Точно. Вот она — черная, предательская полоса. Он снова вернулся в кабину. Из действующих остались лишь Бронски и Хадсон, привычно потрескивающий снизу. Впрочем, это тоже длилось не долго. Спустя несколько минут он тоже замолчал. Капитан посмотрел на самолет Хоккинса. Его правый борт был полностью открыт.
— Бронски.
— Да, капитан.
— Левая турель. Надо помочь Хоккинсу.
— Капитан. Там Джеймс. Да и лобовая. При всем моем уважении, пилота надо охранять.
— Джеймс мертв. Бронски, мы оба это знаем, — сказал Джозеф, не сводя взгляда со своего яростного штурмана. — Иди. Я справлюсь.
— Но сэр, при всем моем уважении. Эти твари, они просто повадились сюда. Я правда давно не встречал таких настойчивых ублюдков.
— Бронски, не заставляй меня, повторять одно и то же. К тому же, там тоже достаточно жарко.
Он посмотрел в лицо штурману. Этот взгляд. Похоже, в кои-то веки, он смог увидеть некую нерешительность в лице своего главного стрелка. Но только вряд ли это из-за боязни смерти. Он просто хотел умереть в своем кресле, до последнего защищая симпатичную мордашку Холмс.
Джозеф потянул штурвал. Главное ведь — это сохранять высоту и держать строй. Иначе всё это мероприятие полетит ко всем чертям. Закончив разом и звуковое сопровождение, и яркие красочные фейерверки, капитан посмотрел на Бронски. Ему вдруг показалось, что он сказал эти слова вслух, обращаясь к изодранному пулеметами пилоту.
***
Джозеф сглотнул кровь и улыбнулся. Все же самое славное при возвращении домой — это небо. В облаках или совершенно чистое. Или непривычно бирюзовее, когда начинает приближаться вечер. Оно всегда прекрасно, едва только исчезнут следы от этих пороховых вспышек.
Он повернул голову к Марти, что крепко сидела на метле у «летающей крепости» Хоккинса, и над которой, по личному признанию капитана, трудился самый настоящий художник. Только вот задница — очень уж она была ненатуральна. Словно перед творчеством творец всадил изрядную порцию пива.
Джозеф тяжело вздохнул. Они все же справились. Справились со своей задачей, привычно вывалив на очередной немецкий город две тонны свежих бомб. И вот теперь можно и домой. Он прислушался. Нет. Кажется, все же это не Бронски. Впрочем, глупо ожидать его здесь, особенно когда замолчал его пулемет, хотя они еще не вылетели из-под обстрела.
Он вытащил фотографию. Мери. Как же странно видеть его любимую Мери в этих красных, залепивших всё её лицо разводах. Она так боится крови. Джозеф скривился. Нет. Нет, только не сейчас: старушка Холмс никогда не любила сопливых мужиков. К тому же ее ревность просто не знает границ. Он мотнул головой. Нет, он должен, должен вернуться. Ведь, помимо трупов и долга, он обязан довести эту девочку домой.