Глава 9
Данило резко повернулся к двери, но она, хлопнув, уже закрылась.
В комнате было душно, по запотевшему окну стекали извилистые ручейки.
Данило подошел к окну, прижался горячим лбом к холодному стеклу. Закрыв глаза, представил белокурую девушку, сидящую на ступеньках разбитого снарядами вокзала.
Разорвал пакет с сургучными печатями, прочитал приказ полтавской группе и спрятал его за пазуху.Надо спешить. Хоть бы хлопцы поскорее пришли.
Данило тряхнул головой, раскрыл глаза. В окно был виден далекий холм, а за ним — пламенеющий горизонт. Мимо холма мчался на коне Петр Ляшенко. Привет, переданный им от Ольги Павловны, согревал и радовал Данила.
В комнату вошел Павел: Наскоро одетый, он потирал от холода руки.
— Вот, брат, зашел посоветоваться с тобой. Знаешь, как-то неудобно сегодня уходить...
— Нет, Павел идти, надо.— Данило отошел от окна и так потянулся, что кости затрещали.
— Надо торопиться, потому что Веремеевка заговорит вскоре по - иному.
— Чепуха, Данило! Выйди во двор да послушай.
Будто вороны со всего света слетелись к нам в перелесок и оглушают своим карканьем. Что это за всадник поскакал из села?
В хату вошла сестра Данила Софья.
— Хлопцы, новость... Этой ночью кто-то убил Панченко и подстрелил Одаркиного отца. Его ранило в левую ногу выше колена, пуля застряла в кости. Звали Петра Сильвестровича. Делал перевязку, сказал, что, возможно, придется делать операцию. Панченко на лодке повезли в Белев. Говорят, всю ночь кричал и помер...
— А я думал, не из Веремеевки ли пришла эта новость...— тяжело вздохнув, Данило сел на скамью.
— Говорят, что Одарка горько плачет. Это случилось еще вечером, за огородами, в камышах. Шарапин Андрей да двое веремеевских на рассвете принесли его чуть живого. Водой, передают, Южима отливали.
— А где сейчас Шарапа, не слыхала?
Они теперь не скрываются. Говорят, Оникий всех их к себе возьмет. Ждут с нетерпением.
Данило и Павел переглянулись. У них зародилась мысль: пойти к Южиму в ригу и поймать безоружного Шарапу.
Солнце бросило в окно красный сноп утренних лучей, которые светлыми, мелькающими бликами легли на белую печь.
Раздался звон большого церковного колокола и спустя немного затих.Данило подмигнул Павлу, тот лукаво прищурил глаз.
Над окном висел браунинг, Данило встал на цыпочки, протянул к нему руку и вдруг замер на месте, глядя в окно.
Не живописный пейзаж приковал взор Данила...
— Павел! Мы опоздали...— Бросив Софье кобуру от браунинга, тяжело опустился на скамью.—Спрячь! Потом вернешь...—резко произнес он. Вытащил приказ из пакета и его отдал Софье.— В печь, сожги!
Софья все поняла, выбежала из комнаты,
Павел, как завороженный, подошел к окну. Тяжелое «а-ах» вырвалось, как стон, как душевная боль. Из-за угла быстрой рысью один за другим выезжали всадники в низеньких круглых шапках-кубанках.
«В погонах, проклятые»,— думал Павел, тревожно глядя в окно.
Вернулась Софья. На ее побледневшем лице отражался ужас.
— Ой, горе нам, хлопцы! — полушепотом сказала она.— Вся околица забита конницей. По большой улице лавиной движутся казаки. Развеваются знамена с орлами, играет оркестр. Прячьтесь поживее.
Данило выпроводил побледневшего Павла подальше от хаты, попрощался с ним, указав путь через сад, а сам зашагал к сараю. Матросский костюм на нем сиял на солнце, но с улицы деникинцы не могли его заметить. Не глядел на них и Данило,
Из хаты выбежал старый отец без шапки бросился к сыну.
— Я все сделаю сам,— с притворным спокойствием бросил Данило.— Одевайтесь, вам пора в церковь.
Старик понял, что своей излишней суетой он может навредить Данилу. Ведь ему надо сейчас выдавать себя за работящего мужика. Но на нем матроска...
За плетнем шла соседка Параска, жена Дениса. Красивая, молодая, трудолюбивая женщина. Данило порой заглядывался на нее, невзначай скользил глазами по ее стройной фигуре. Денис привез ее откуда-то издалека, она в селе чужая, робкая, со всеми приветливая.
— Чего это ты, парень, ходишь в матроске? — сказала молодица, испуганная тем, что большевик Данило оказался дома, когда пришли деникинцы.— Немедленно сними! Софья, принеси ему соломенную шляпу...— и, быстро подскочив к нему, сорвала с головы бескозырку.
В это время ехавший по улице деникинец заметил матросскую куртку и, сдерживая гнедого, остановил своих конников, рукояткой нагайки показывая на Данила.
Данило все это видел...
У его ног стояло ведро с водой. И не опомнилась бедная Параска, как полное ведро воды было выплеснуто прямо не нее.
Щ у-у-ух!.. Чтоб ты пропал! Полная па-зу-у-ух-ха!
Данило притворно хохотал во все горло, хватаясь за живот от смеха, и шепотом произнес:
— Так нужно, молодица! Не сердись, смейся, потому что на меня смотрят деникинцы. Пускай думают, что мы свои, балуемся.
Параска с визгом бросила бескозырку Данилу в лицо и, сгорбившись, оттягивая от тела мокрую сорочку, направилась к удивленному отцу Данила. Данило шел следом за нею, искоса следя за каждым движением деникинца, а голова разрывалась от мыслей: «Что дальше делать?»
Деникинцы захохотали, пожирая взглядом обтянутую мокрой одеждой фигуру молодицы, и вдруг, сорвавшись с места, бросились догонять свой рассеянный по селу отряд.
Данило быстро снял матроску. Натянув отцовскую вышитую полотняную сорочку, сдвинул на затылок широкую отцовскую соломенную шляпу, перелез через плетень в соседский огород.
Соседу не понравились такие «шуточки», он не знал: ругаться ему или тоже хохотать?
— Не сердись,— бросил Данило,— так было нужно. Пускай Параска переоденется, возьмет у Софьи спирта и разотрет тело, чтобы, случаем, не простудилась.— И зашагал в огород, будто действительно вокруг было так спокойно, что торопиться в воскресенье крестьянскому парню не было нужды.
«Что делать? Куда девался Павел? Почему не приходит Михаил?» — роились в голове тревожные мысли. Сарай, куда случайно вошел Данило, стоял на углу улицы. Сосед Лаврентий видел, как встревоженный Данило вошел в сарай, понял — зачем.
— В сарае есть кострика... я замкну его,— будто про себя бубнил Лаврентий, заметив у ворот гарцевавших деникинцев на конях.
О, он хорошо знает жандармов и казаков! Еще в пятом году, работая грабарем в Кривом Роге, попробовал казацких плетей. Революционером он себя не считал, а только сочувствовал забастовщикам, понимая, что они борются и за его благополучие. Советовал хлопцам бросить лопаты и присоединиться к тем, что шли с красными знаменами. Вот тут и налетели на них жандармы и казаки... Пришлось бежать в скалы Саксагани, спасаться кто как мог... Знает он этих слуг помещиков и господ!
— Запирать не надо,— послышалось из сарая.
Лаврентий вздохнул и пошел в хату.
Данило припал к щели в сарае и смотрел, как черной отарой деникинцы гонялись за крестьянскими лошадьми. Часть их поймали и вели в поводу. С главной улицы, которую отделяли два огорода, доносилась громкая музыка. Духовой оркестр наяривал «Наурскую».
Невольно всплыли в памяти ритмы и слова знакомого мотива, который хлопцы шутливо напевали Лопаткину:
Отчего ты бледный?
Патаму што бедный...
И другое:
Раньше был я дворник в вашем огороде,
А теперь я прапорщик, ваше благородие...
И вдруг увидел развевающееся черное знамя с белыми буквами.
«Махно! — мелькнула тревожная мысль.— Батько Махно... Тоже «революционер», шиворот-навыворот!..»
С поля мимо сарая скакали всадники.