— Смотри-ка, Отто — сказал штурман, стоявший позади него.— Смотри! Купка входит в канал с двумя баржами. Да как здорово! И, видать, не боится!
Дрожь прошла по телу Отто он вздернул подбородок.
— Я и сам вижу, заячья твоя душонка. Думаешь, я слепой, думаешь оттого, что мне шестьдесят у меня катаракты на глазах?
Шайдель снова взял штурвал, нос его опустился чуть не до верхней губы, когда он ухмыльнулся:
— А я, уважаемый штурман, я, Отто Шайдель, пройду с тремя. Баста! — Он долго и громко смеялся покуда его не одолел кашель.
Когда пришло время, он взял три тяжело груженные широкие баржи, которые не так-то легко было тащить. Их еще приходилось упрашивать. Он долго и тщательно крепил их, что вообще-то было не в его привычках, при этом он не торопил команду, не злился на машинистов и долго смотрел в бинокль: вверх по течению реки, на входной канал, на баржи и даже на буксирную гавань где, кстати сказать, стояла и «Селенга». Купка сидел на мостике в расстегнутой куртке, потягивал пиво и время от времени тоже смотрел в бинокль на входной канал.
Все было готово. И баржи и буксир. Уровень воды вполне благоприятный, течение не слишком сильное. Толстый капитан «Оки» встал на больверке и вытаращил глаза. На мостике «Селенги» собралось несколько человек. Бинокль пошел по кругу.
Шайдель дал сигнал. Ветер отнес горячий пар в рубку, но он даже не зажмурился. Обе его руки сжимали штурвал. Он заставил «Амур» резко перескочить через сильное поперечное течение и смотрел при этом только вперед.
Куда девался отрешенный взгляд, которым он обычно смотрел на реку, прежде чем войти в гавань? Деревянный, за долгие годы до блеска отполированный руками рулевых штурвал перестал с тихим жужжанием проскальзывать между пальцами его правой руки. Левый локоть больше не торчал беззаботно из открытого окна рубки. Фуражка не была сдвинута на затылок. Шайдель, весь скрючившись, навис над колесом штурвала. Видна была только его напряженно вытянутая вперед голова.
Все баржи, с глухим шумом бороздя воду как по ниточке следовали за «Амуром». Во входном канале Отто все рассчитал до миллиметра. Никто другой на это бы не отважился. Да и не стоило отваживаться. Стальная шпунтовая стенка и большая скорость. Чуть заденешь— фланги сорваны. Авария — и тебе крышка. Никто на это не шел.
Купка на «Селенге» опустил бинокль, когда увидел, как идет Отто. Полным ходом в миллиметре от шпунтовой стенки. Сталь к стали. На Одере никогда еще так не ходили. Разве что в Роттердаме или в Гамбурге при разгрузке океанских лайнеров. Полным ходом, без оглядки — сталь к стали.
Когда «Амур» прошел и шпунтовая стенка осталась позади — баржи как по ниточке следовали за ним,— Отто дал отбой. Маневр удался! Баста! Вот что значит сноровка! Баста! Длинная корма парохода просела, баржи подталкивали ее.
— Дальше! — крикнул штурман.— Дальше, Отто! У тебя длинная корма, это ведь не самоходная баржа с рубкой на корме!
— Заткнись! — рявкнул Отто, потому что понял, что сейчас произойдет. Командуя «полный вперед», он уже знал, что это слишком поздно.
— Скорей. Отто!
— Заткнись!
Отто как бешеный вертел ручку, топал ногами, дергал штурвал, выкрикивал какую-то похабщину.
Сквозь плеск гребных колес, сквозь шум машины, сквозь собственную ругань он услышал скрежет. Сталь о сталь! Скрежет сказал ему все. Этот звук пронизал его до мозга костей, отдался в голове, в пальцах, везде.
Третью баржу он, видно, недостаточно укрепил потому что вел «Амур», как свою самоходную баржу, которая управлялась с кормового поста.
Отто еще раз попытался выровнять караван, а когда ничего у него не вышло, высадил кулаком стекло в рубке.
— Я никудышный старый болван,— произнес он тихо, увидев, что в ящик с цветами закапала кровь.
Я больше ничего не могу. Как раз теперь, когда мне это так необходимо. Отто спустился вниз, предоставив штурману идти к шлюзу. На барже, как он между тем узнал, только краска ободралась. Все еще хорошо обошлось, думал Отто, обматывая носовым платком пораненную руку. Ничего не обошлось. И уже не обойдется. Но вслух он ничего не сказал.
Этот страшный скрежет все еще пронизывал его до мозга костей. И внизу, когда Отто уже лег. скрежет терзал его. рвал на части. Он так и не заснул, когда через два часа «Амур» причалил рядом с «Селенгой» и в каюте стало темно. Там, на палубе, выпивали и смеялись, им было над чем посмеяться. Отто .задраил все иллюминаторы.
Теперь надо бы пойти домой, подумал он, и лечь спать в кухне на диване если Бертль еще читает. Спать, да. Люди стареют. Я, Отто Шайдель, тоже старею. И уже разучился водить судно.
Он взглянул на свою окровавленную руку. Что я скажу Бертль? Нет. Этого сказать нельзя. Куда там!
На следующее утро он опять был прежним Отто. Сыпал проклятиями, ко всем придирался и командовал, как в лучшие свои дни. Махнув на все рукой, громко смеялся, когда кто-то хотел напомнить ему о вчерашнем.
— Маленький шрам, вот и все. Ошибка художника. Каждый мо жет расквасить себе нос. Но надо встать и идти дальше. Бас га! Что вам еще? Кто остался без дела, немедленно доложить мне ясно? Шесты должны быть закреплены! А там что за куча дерьма? И вообще, почему везде валяется проволока? Где это видано? С сегодняшнего дня на судне опять будет полный порядок! Лентяи! Новое стекло вставить? Ни к чему, я свежего воздуха не боюсь. Не такой я неженка как вы. молодые парни. Бумагомаратели, а не речники! Отложим до зимы, и хватит разговоров! Живо за дело! Через час снимаемся с якоря. Идем за баржами вниз по реке. Пошевеливайтесь! Живей, живей! Я сейчас пойду за документацией. Чтобы к моему возвращении? все было на мази, а не то я вам такую взбучку задам...
Он еще раз ухмыльнулся. Весело и воинственно погрозил кулаком пароходу и, держась прямо как только мог, пошел в гору по направлению к пароходству.
Теперь вид у него опять был суровый он ни с кем не здоровался шел опустив голову, похожий скорее на быка, чем на орла. Он не говорил: «Эй ты. дурак!», не щелкал пальцами в карманах брюк, фуражка низко надвинута на лоб. так что видны только маленькие злые глаза. Юркий настороженный готовый к прыжку он никого не подпускал к себе
Но, вернувшись, еще на трапе напустил на себя важность, чтобы на палубе разразиться бранью. А там стояла его жена и. смеясь, разговаривала со штурманом, который держал ее тяжелую сумку.
- Что это значит? — спросил Отто.— Мы сейчас отчаливаем.— Он стоял на трапе перевязанной рукой прижимая к груди бумаги с еще не просохшими печатями.— Что...
Отто поднялся на борт и взял из рук штурмана сумку.
— Пойдем-ка сперва вниз.— сказал он и открыл дверь.
«Амур» отчалил с опозданием на два часа. Бертль осталась на борту. Когда Отто вновь появился на мостике благодушно ворча на Штурмана его правая рука сияла свежей белизной повязки.
Штурману не на что было пожаловаться в этом рейсе ему немало приходилось стоять у руля, особенно в послеобеденные часы когда Бертль внизу, в капитанской каюте, наводила свои порядки а Отто спал на диване.
Однако наверху никто не знал, что капитан среди бела дня должен спать только потому, что такова воля его жены. Сам Отто в это тоже не верил покуда не засыпал. Среди бела дня. а судно шло и шло.
После кофе Отто сменял своего заместителя виновато улыбался и не поднимал глаз, когда Заячья Душонка докладывал ему о новостях и спрашивал что еще нужно сделать до ужина.
— Ничего,- отвечал Отто,— ничего. Доставь себе приятный часок. Ты же знаешь, где у меня холодильник.