Та бабулька начала разговор так:
— Оо, да ты не молодая…
— Что, простите?
— Я думала, тебе лет 18, походка-то легкая…
— При чем здесь мой возраст?
— Дак ведь молодую послать легче!
Эм.. что?
…Новодевичье кладбище в Санкт-Петербурге находится позади женского монастыря. Есть там могила генеральши Анны Вершининой. Умерла Анна за три года до революции. Безутешный муж-генерал заказал итальянскому скульптору красивое надгробие со статуей Иисуса Христа.
Каким-то чудом бронзовая статуя уцелела во все лихие годы. Пережила и революцию, и войны, и блокаду, и перестройку. Сейчас люди приходят на могилу Вершининой молиться об исцелении и исполнении желаний. Целуют руку Иисуса Христа и вкладывают ему в ладонь записки с просьбами. А потом обливают статую водой и собирают то, что стекает с пальцев, в отдельную емкость. Вроде как целебная вода получается, избавляет от болезней.
Так вот. В конце августа я собралась на пленэр рисовать и отправилась на это кладбище. В поисках натуры прошла мимо могилы Вершининой. Там всегда чисто прибрано, установлены скамеечки для посетителей, вазоны для цветов, футляры для лампад и свечей.
Смотрю, на скамеечке напротив Христа пристроились три бабушки. Я обошла их по большой дуге, чтоб не беспокоить, — может, они там молятся. Сфоткала статую — красивая! — и двинулась дальше. И слышу:
— Девушка! Поди сюда.
Оборачиваюсь — одна из бабулек, побойчей, манит к себе рукой, жжет черными глазами из-под косынки:
— Можешь помочь?
Две других, в одинаковых красных кофтешках, молча наблюдают. Кажется, прямо друг друга локтями подпихивают: что будет-то?
Я человек простой. Помочь могу. Подхожу:
— Здравствуйте. В чем дело?
Тут бабулька и огорошила меня сентенцией по поводу моего возраста:
— Оо, я то-думала, ты молодая, а ты…
— В смысле? Какая нахрен разница, молодая я или нет?
А она все липнет ко мне взглядом. Оглядывает, оценивает. Вываливает на меня ворох умозаключений:
— Я-то думала, ты молодая. А ты нет. Ты и откажешься поди. Да тебе и не поднять. Да вот и они — кивает на товарок — говорят мне, что ты не пойдешь, а я говорю, что пойдешь, а теперь уж и думаю, что нет... Али как?
— Да что надо-то?! — чувствую себя сбитой с толку, но все еще пытаюсь понять, чем могу помочь.
И бабулька выдает такое указание:
— Воды мне надо принести. Вон баклажка в кустах — 12 литров. Ты принеси воды мне! Да ты 12 литров-то не поднимешь, ну треть хотя б принеси. Отдыхай по дороге. Да ты вот как сделай: ты зайди сначала в трапезную, попроси у них стаканчик. Они, конечно, не дадут, ругаться будут, потому что стаканчики выносить из трапезной нельзя. Но ты не слушай, все равно возьми. Потом иди в туалет, и там из-под крана стаканчиком в баклажку набери. Потому что баклажка под кран не поместится... А потом неси воду сюда. Я сама-то не могу. Мне-то тяжело. А ты сходишь. Или нет? Молодая-то сходила бы. А ты поди не пойдешь.
Вы не представляете, какой могильной гнилью на меня пахнуло. В какую болотную вязкую дрянь я окунулась на мгновение. Даже отступила на пару шагов, только потом сказала: «Извините, нет. Не пойду».
Нет, дело не в том, что я не могу. Я МОГУ принести воды. Физически. Но НЕ ХОЧУ это делать — вот по такому алгоритму. Вот с такими посылами. Вот с такой манипуляцией. С намеками на возраст. С подначкой. Грязно. Противно.
Вот этой бабушке, например, помогать было весело. А тут — бррр!
А что — вы на моем месте пошли бы?