Так сильно в последнее время физически устаю, отвыкаю от живого общения, замыкаюсь в квадрате квартиры, что выходя на улицу, во-первых, чувствую свою непричастность к людям, штормовой волной затопляющим вечерний город, а во-вторых, неотступно чувствую, будто забыла надеть какой-то элемент одежды или, напротив, выскочила из дома чёрт знает в чём.
Каждый раз с тревожной внимательностью оглядываю себя, ожидая увидеть на одной ноге кроссовок, а на другой — туфлю, или, допустим, вместо вязаной шапки — соломенную шляпку с лентами, которую носила по весне на острове.
И ладно бы со мной случилась только усталость. Но ведь к ней в придачу идёт эта темень... Эта вечная петербургская темень, которая давит на глаза, густеет, нефтью затекает через нос, уши и рот в самый мозг и отравляет организм изнутри.
Город за последний месяц стал походить на висельника: выпученные блёклые глаза-фонари, костлявые руки-деревья, мёртвенная бледность и холод. Этого покойника зарыть бы поглубже, но он упрямый, он как у Маркеса, уже лежит в гробу, но не желает уйти насовсем и изо всех сил пытается казаться живым.
К чести Петербурга, он умирает вот уже триста лет и делает это профессионально, не жалея ни себя, ни людей, топчущих его землю.
Испытываю отвращение с примесью восхищения.