Начало - здесь. Предыдущая глава - тут
Что посеешь, то и съешь
Двадцать пятого марта 1939 года начальник УРБ УНКВД Кустанайской области Матвей Фадеевич Синцов сел в спецвагон скорого поезда и отправился в Москву. Этому событию предшествовал неожиданный вызов из Москвы. Железный нарком спустя год молчания вдруг вспомнил о Синцове и срочно потребовал его прибытия в столицу.
Радоваться или паниковать Матвей ещё не определился. С одной стороны им овладела хоть слабая, но всё же надежда, что, наконец, Великий Магистр разобрался во всём и понял, что он, Синцов, единственный кому можно доверять. Понял с кем можно идти до конца, до полной победы в священной борьбе с инопланетным вторжением. Это был бы самый приемлемый вариант из возможных. Он давал хоть призрачный, но всё же шанс остановить тот кровавый кошмар, который окутал страну, пока Синцов отбывал ссылку-командировку в Кустанае.
С другой стороны им овладевал страх. Здесь постаралась та часть личности, что звалась Андреем Кузнецовым. Последние десять месяцев тревога и ожидание беды не покидало эту личность ни на минуту. Наблюдая, как сбываются самые худшие опасения Андрей жил в этой отупляющей тревоге приближающегося конца. И сейчас этот вызов в Москву не сулил для него ничего хорошего. Как никогда была высока вероятность ареста.
Оставшись в своём купе в одиночестве, Синцов вытянулся на полке и погрузился в свои невесёлые мысли. В любом случае ссылка, продлившаяся двенадцать долгих месяцев, подходила к концу. Дни действительно тянулись на редкость долго и безотрадно. Глухая провинциальность и ожидание беды сделали своё грязное дело, превратив службу в каждодневную пытку. Единственное, что промелькнуло, озарив беспросветную ночь светом, но тут же погасло, была встреча с ней. Синцов влюбился. Влюбился сразу и бесповоротно. Впрочем, начиналось всё с разгрома очередных врагов.
***
Синцов прибыл в Кустанай в разгар так называемого первого удара по правому и левому подполью. Начальник УНКВД области Ерыгин не был членом Ордена, но был наслышан о Матвее как о приближённом Железного Наркома, с которым лучше всего считаться. Поэтому выразил своё уважение, приготовив Синцову «подарок» - арестовал пятнадцать человек, якобы ярых сторонников Бухарина. Как сам и пояснил: «Чтобы новому начальнику УРБ было с чего начать разоблачение окопавшихся в области врагов».
Изучив материалы оперативной разработки и, лично допросив арестованных, Матвей понял, что эти люди имели такое же отношение к правым, как и к пришельцам, то есть - никакого. Но, если об инопланетных захватчиках местный начальник НКВД знать не мог, то уж о невиновности арестованных должен был догадаться.
Небольшой нажим возымел действие и Ерыгин сознался, что особо в дело не вникал, а арестовал людей, на которых ему указал первый секретарь Кустанайского обкома Партии Капустин. Как показала дальнейшая проверка теперь уже в отношении Капустина, все арестованные оказались людьми крайне неудобными и даже опасными для первого секретаря. Они неоднократно критиковали и писали в ЦК Партии Казахстана о многочисленных нарушениях и произволе со стороны первого секретаря и его прихлебателей.
Собственно всё происходило, как и в большинстве других областных городов. Капустин став первым секретарём Кустанайского обкома в обход основного партийного принципа выборности применил излюбленный бюрократами приём - кооптацию. То есть, игнорируя выборы, назначал на все ответственные посты в Обкоме своих людей, создав партийный костяк лично преданный только ему.
Впрочем, ничего нового Капустин не придумал, а делал то, что делали другие первые секретари в большинстве других областей страны. Новая кустанайская партийная элита тоже хотела хорошо жить и ни в чём себе не отказывать.
Конечно в отличие от того же Горового местный барин Кустаная был невинным ангелочком. Никаких заговоров не плёл, людей в рабство не загонял, убийств неугодных граждан не совершал. Просто жил как умел в суровых условиях провинциальности и подготовки к Мировой Революции. Брал взятки и вёл разгульную жизнь, покрывал своих подельников казнокрадов и слыл ярким представителем нового класса советской бюрократии. Но на этом, пожалуй, все его прегрешения и заканчивались. Да и те полтора десятка человек, что чуть было не стали врагами народа и революции были отправлены им на эшафот из соображений защиты своего высокого положения и статуса.
Впрочем, и этих небольших прегрешений с гаком хватило бы на высшую меру социальной защиты. Разложенцы-бюрократы всегда считались Партией и товарищем Троцким главными врагами Мировой Революции.
В итоге, разобравшись с этим делом, Синцов провёл, как говорят в шахматах - рокировку. Пятнадцать невинно арестованных правдолюбцев вышли на свободу, а на нары отправилось порядка тридцати представителей партийной элиты Кустаная во главе с теперь уже бывшим первым секретарём обкома Капустиным. Такое разоблачение перерожденцев-бюрократов пришлось по душе и наркому Ежову. Николай Иванович лично поздравил Матвея с очередным успешным делом. К слову сказать, для Синцова это было последнее личное общение по телефону с Наркомом за всю дальнейшую командировку.
Всех арестованных тут же перевели в Алма-Ату, где уже чекисты республиканского наркомата продолжили раскручивать Капустина с его командой, превратив «гнездо разврата» в право-сталинистский террористический центр.
Эта успешная операция проведённая Синцовым, как говорится с корабля на бал и стала отправной точкой главных событий этой ссылки.
У арестованного первого секретаря Капустина была жена. Екатерина Андреевна, так звали эту прекрасную женщину, была полной противоположностью своего неудачливого супруга. Пословица «Муж и жена – одна сатана» была явно не про эту странную пару. Активный, жизнелюбивый, громкий и тяжеловесный супруг был словно «медведь в лавке». Его появление можно было сравнить со свинцовой грозовой тучей, что закрывала всё небо. И тихая, скромная, хрупкая, удивительно мягкая и светлая супруга. Её появление представлялось скорее лучом света в этом царстве тьмы и серости.
Беседуя с Екатериной Андреевной после ареста её начальственного мужа, Синцов не переставал удивляться кротости и смирению, что проявляла она, столкнувшись с такой бедой. Нет, в её речи, в её поведении не было ни грамма страха или заискивания перед следователем, ни грамма осуждения или презрения к мужу. Не было ни грамма тех проявлений человеческой натуры, с которыми он сталкивался постоянно, допрашивая близких людей арестованных врагов народа. Эти вполне объяснимые и уместные в подобной ситуации проявления не имели ничего общего с её утончённой натурой.
Тихо и спокойно приняв это страшное известие, перечёркивающее всю её жизнь, она произнесла одну единственную фразу: «Ну что ж тут поделаешь, на всё Воля Божья». Затем, ответив на все вопросы Синцова, вздохнула и спросила: «Что со мной? Меня ожидает та же участь?» Матвей потрясённый её кротостью и смирением горячо заверил Екатерину Андреевну, что ей опасаться нечего, что она к делам мужа отношения не имела, и никто её не собирается ни арестовывать, ни привлекать к суду. После чего тепло распрощавшись с ней, отправил её домой.
Эта встреча с Екатериной Капустиной так запала в душу Синцова, что он просто не смог уснуть в тот день. Проворочался всю ночь, прокручивая в памяти вновь и вновь, а к утру понял, что влюбился и дальнейшей жизни без Катеньки не представляет.
Любовь, словно лавина, затопила Синцова, и на какое-то время он забыл вообще про всё. Словно автомат руководил чекистами на работе, допрашивал арестованных врагов, подписывал какие-то бумаги. Всё вокруг стало ненастоящим, фальшивым. Настоящими были только Катя и их роман. Она ответила взаимностью. Наверное, не такой пылкой, как у него, но нежность, которой она одаривала Матвея, буквально растворяло его в этих волнах счастья.
Время потеряло для Синцова смысл. Вообще всё кроме Катеньки потеряло смысл: священная борьба с пришельцами, Орден, предательство Ежова и коварство Огневого. Обиды, жажда мести, неудовлетворённость - всё это оказалось ненастоящим и исчезло из жизни Матвея. А остались бесконечные ночи с любимой и столь же бесконечные расставания днём. Остался запах её волос, её кожи. Остались влажные желанные губы и волшебство прикосновений.
***
Всё закончилось третьего июня тридцать восьмого года. Эта «чёрная» дата, словно острый нож располосовала душу Синцова. В конце мая в НКВД поступил совершенно секретный приказ Ежова о начале массовых операций в отношении контрреволюционного элемента. В областных, краевых, республиканских наркоматах предписывалось создать специальные оперативные группы и приступить к репрессированию бандитов, кулаков, бывших белогвардейцев, жандармов и прочих категорий контрреволюции. На местах создавались внесудебные тройки в составе начальника НКВД, прокурора и первого секретаря обкома, крайкома Партии. Эти тройки рассматривали дела на арестованных врагов и выносили приговоры, отправляя людей на двадцать лет в лагеря либо на расстрел.
Начинали сбываться самые страшные опасения Андрея Кузнецова. В стране раскручивался маховик репрессий, от которого можно было ожидать только самое худшее. Обеспокоенный и вырванный из иллюзии счастья и любви, Синцов был отправлен в командировку по районным отделам, на местах разъяснить указания центра и проверить готовность работы чекистов в новых реалиях.
Третьего июня Синцов вернулся в Кустанай, проведя десять дней вдали от дома, от Кати, с которой не имел никакой связи. Не заезжая домой отправился доложиться Ерыгину. То, что произошло в кабинете начальника НКВД, до сих пор вызывало боль и отчаяние. Синцов, в который раз передёрнулся от наседавших эмоций и вновь погрузился в воспоминания.
«Матвей Фадеевич я должен сказать… Её больше нет… Понимаешь...Её больше нет…» - эти слова Ерыгина потрясли Синцова, всё одномоментно рухнуло. Не в силах стоять на ногах Матвей опустился на стул. Внутри стало пусто. Затем непреодолимая боль стала заполнять эту пустоту. Он в тот момент желал лишь одного - исчезнуть навсегда, совсем, чтобы не испытывать то, что теперь терзало его душу. Боль превратилась в столь нестерпимую, что, не выдержав Матвей заорал, затем вскочил на ноги и, врезав кулаками по крышке стола, устремил налитые кровью глаза на Ерыгина: «Как?!!! Кто?!!!»
Начальник НКВД с трудом утихомирил его и, напоив водкой, рассказал трагическую историю Капустиной Екатерины. После отъезда Синцова в командировку, в управление поступила очередная шифровка из Москвы. Нарком НКВД СССР приказывал приступить к репрессированию членов семей врагов народа и революции, находящихся под следствием или осужденных народными судами. Надлежало произвести аресты близких родственников, в отношении которых имеется информация, что они могут нанести ущерб Советскому государству и делу Мировой Революции своими клеветническими измышлениями или совершением иных преступлений.
Шифровка была передана на исполнение начальнику секретно-политического отдела УРБ Антипенко. А тот рьяно взялся за дело, начав аресты почему-то с бывшей жены первого секретаря обкома Капустина. «Формально он кончено прав - выполнял приказ наркома, но вот почему именно Катерина, я не знаю» - оправдывался, как мог Ерыгин. Арестованную Капустину допрашивал лично Антипенко, но во время допроса она неожиданно и для него самого умерла. Вскрытие показало остановку сердца, при этом никаких повреждений на теле девушки не нашли. Получалось, что Антипенко её и пальцем не тронул, точнее не успел.
Первой реакцией Синцова была попытка найти эту сволочь и тут же расстрелять как конченую тварь прямо в кабинете, но Ерыгин сумел остудить этот порыв Матвея. Уже утром, протрезвев, Синцов понял, что чуть не попался в ловушку явно подстроенную специально для него. Сомнений не было! Это очередная провокация Огневого! Ну не мог сам по себе Антипенко сотворить такую мерзость. Подозрения Синцова подтвердились через месяц, когда он, выждав время, нанёс ответный удар и арестовал начальника СПО по поступившей в НКВД пустяковой жалобе.
Уже на первом же допросе Антипенко ползал на коленях и молил Синцова простить его. Говорил, что лишь выполнял личное указание председателя ЦИК и Совнаркома СССР товарища Огневого, который приказал разобраться с поступившей в Москву информацией о связях начальника УРБ с врагами народа и революции. Конечно, Антипенко врал. Не мог Огневой вот так взять и поручить эту провокацию незнакомому начальнику отдела НКВД. Он был явно связан с главным врагом Матвея, на этот счёт никаких сомнений не было. И вся эта подлая акция с Катей была организована с единственной целью - уничтожить его, Синцова.
Даже само признание Антипенко об участии Огневого, уже говорило о многом, подтверждая все подозрения. Всё стало прозрачно и явно - его главный враг никогда не успокоится, и будет пытаться раз за разом устранить его. Судьба же самого Антипенко была предрешена, спасти от расстрела эту гадину не смогли никакие силы. Уже через месяц, приговорённый к высшей мере тройкой, бывший начальник СПО был умерщвлён лично Синцовым выпустившим пулю в ненавистный затылок.
Собственно с момента смерти Катерины Синцов и впал в то состояние, в котором теперь пребывал постоянно. Когда боль утраты чуть притупилась, пришёл постоянный фоновый страх и тревога. Эти отупляющие разум состояния не давали ни минуты передышки. И если сначала жажда мести и потребность наказать Антипенко как-то приглушали их, то после расправы с прислужником Огневого не осталось никакой защиты. Конечно, забыться на время помогала водка, но это была не свобода, а забытьё которое, улетучиваясь, лишь усиливало этот каждодневный кошмар.
Все эти страхи касались в первую очередь той части личности, что считала себя Андреем Кузнецовым и выходила на первые роли в основном тогда, когда Синцов оставался один на один с собой и своими мыслями. Но и в те моменты, когда главенствовал Матвей, страхи не исчезали, а продолжали давить исподтишка, не давая расслабиться ни на минуту. Так и жил Синцов до вызова в Москву.
***
Печальные думы Матвея были прерваны появлением в купе первого секретаря Кустанайского обкома Наливайченко. Новый вождь кустанайской партии большевиков сменил расстрелянного Капустина и слыл человеком недалёким, но хитрым и исполнительным. Плотно опекаемый ревбезопасностью не был замечен в перерожденчестве и других грехах. Людей своих в область практически не тянул, взяток почти не брал. Возглавив Кустанайский обком в такое трудное время, активно включился в разоблачение врагов, очистив парторганизацию от недобитых «капустинцев». А когда пришло время для нанесения «второго удара», не пропустил ни одного заседания тройки.
Сейчас Наливайченко вместе с Синцовым отправился в Москву, чему Матвей был, несомненно, рад. Благодаря этому событию, ему досталось целое купе в спецвагоне первого секретаря с ванной и собственным буфетом. Игнат Антонович, так звали Наливайченко, был уже навеселе, и ему явно хотелось продолжения и задушевных бесед с таким важным попутчиком. Синцов не стал отказываться, хотелось поскорее заглушить терзающие его мысли и, не теряя времени, отправился вслед за Игнатом Антоновичем в буфет, где уже всё было готово к застолью.
Выпив за товарища Троцкого и Мировую Революцию, первый секретарь поднял стакан за Ежова:
- А теперь, Матвей Фадеевич, давай выпьем за твоего учителя и наставника, за Железного Наркома, за товарища Ежова! Чей пронзительный взгляд видит врага насквозь! Чьё имя наводит смертельный ужас на наших врагов! На врагов Мировой Революции и товарища Троцкого! Пусть всегда стоит он на страже нашей страны и Партии! И как сказал наш народный поэт Джамбул:
Враги нашей жизни, враги миллионов,
Ползли сталинистские банды шпионов,
Бухаринцы, хитрые змеи болот,
Националистов озлобленный сброд.
Они ликовали, неся нам оковы,
Но звери попались в капканы Ежова.
Великого Троцкого преданный друг,
Ежов разорвал их предательский круг.
Раскрыта змеиная вражья порода
Глазами Ежова - глазами народа.
Всех змей ядовитых Ежов подстерёг
И выкурил гадов из нор и берлог.
Разгромлена вся скорпионья порода
Руками Ежова - руками народа!
- Золотые слова! Как считаешь, Матвей Фадеевич? – продолжил Наливайченко.
- Золотые? Да нет, Игнат Антонович, не золотые, маху ты дал. Платиновые, брильянтовые слова о товарище Ежове Джамбул сочинил, - ответил Синцов, а про себя отметил, что с этим хохлом нужно держать ухо востро.
- Что если не секрет в Москву едешь? – поинтересовался Наливайченко.
- От тебя же хрен что утаишь! Товарищ Ежов вызвал, вот и еду, а сам-то зачем?
- На повышение пойду! Мне там человечек верный шепнул, но это секрет, так что никому...
- Ну! Я же не из болтливых, ты же меня знаешь.
- Знаю, потому и говорю. А ещё знаю, что ты близкий товарищу Ежову человек, так что надеюсь, что ежели спросит тебя Николай Иванович обо мне, то ты уж скажешь ему правду. Всю как есть правду! О моей честности и порядочности, о преданности делу Ленина-Троцкого и Мировой Революции.
- О чём речь! Конечно, скажу! Дам тебе, Игнат Антонович, самую что ни на есть правдивую характеристику.
- И не забудь про борьбу мою с врагами сказать. Сколько я лично разоблачил, знаешь? Нет? А я скажу - пятьдесят пять! Окопались, понимаешь в обкоме да райкомах, а я их на чистую воду! У меня не забалуешь! Я может и не такой проницательный, как товарищ Ежов, но всё равно врага вижу. Или ты сомневаешься?
- Да ну что ты, Игнат Антонович, какие сомнения! Молодец ты - прямо скажу. Не каждый чекист столько выявить может.
- Вот! А ты говоришь, да я брат, знаешь какой! Да я в той же тройке знаешь, сколько смертных приговоров врагам вынес? От скольких иродов землю нашу многострадальную избавил? Человек четыреста уже расстреляли! А сколько по этапу вражин пошло, тысячи полторы уж точно будет! Ты пойми, я контрреволюцию бил, бью и бить буду! Пока жив! Пока рука моя крепка!
- Да-а-а, наслышан я о твоём героизме, о твоей непримиримости к врагам. А ты вот скажи, Игнат Антоныч, что за повышение тебя ожидает?
- А-а-а, заинтриговал я тебя, Матвей Фадеич? Никому бы не сказал, но тебе как близкому к товарищу Ежову человеку скажу. В Москве меня хотят оставить, в самом ЦК работать буду… может и комиссию партийного контроля возглавлю, но об этом молчок.
- Да всё понял я, давай покурим и ещё по маленькой…
***
Так незаметно за разговорами под рюмочку и пролетела дорога.
В Москву прибыли рано утром. На вокзале Синцов заметил эскорт из людей в меховых кожанках. Внутри всё опустилось и руки начали предательски дрожать.
«Всё… это конец… это за мной…» - крутилось в голове. Матвей начал лихорадочно соображать, что делать и есть ли возможность сбежать, как-то обмануть «встречающих». Но как назло в голову ничего не лезло. Пока Синцов пытался что-то предпринять, борясь с предательским тремором и слабостью в ногах, люди в кожанках вошли в спецвагон.
«Застрелиться! Не даваться живым!» - мелькнула предательская мысль Матвея, но страх и страстное желание жить Андрея Кузнецова заблокировал её в самом начале развития.
Между тем чекисты, не обратив на Синцова никакого внимания, прошли в купе к Наливайченко и минут через десять выволокли Игната Антоновича под руки, так как самостоятельно передвигаться, он видимо не мог. Перебирая непослушными ногами, первый секретарь Кустанайского обкома, словно рыба на берегу хватал воздух широко открытым ртом и вращал полными страха и отчаяния глазами. Охрана Наливайченко скромно стояла в стороне, не вмешиваясь в действия столичных чекистов.
Один из сотрудников группы захвата видимо знавший Синцова в лицо подошёл к нему и, поздоровавшись за руку доверительно сообщил:
- Вот, Матвей Фадеевич, очередного врага разоблачили. Хотел Кустанай фашистам продать. Сам Лаврентий Палыч приказ отдал.
- Постой-постой, какой такой Лаврентий Палыч? – удивился Синцов.
Знакомый чекист как-то странно посмотрел на Матвея, потом неожиданно рассмеялся и, хлопнув себя по лбу, сказал:
- Вы же, Матвей Фадеевич, в командировке длительной были, новостей и не знаете. Лаврентий Павлович Берия – он уже три дня как исполняет обязанности наркома.
- А Ежов???
- Николай Иванович сейчас на новое дело поставлен. Водный транспорт поднимать…
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...
Это был отрывок из книги "Термидор Андрея Кузнецова"
Книгу можно приобрести тут .
О самой книге можно более подробно почитать здесь