V.
Однажды, он в очередной раз подошёл к книжной полке, что бы поменять прочитанную книгу на новую, и, вытаскивая томик Мопассана, заметил толстую тетрадь в коричневой коленкоровой обложке, которая завалилась за книги. Заинтересованный, Пилюгин взял её, и, смахнув пыль, открыл пожелтевшие страницы. С первых же строчек он понял, что перед ним отчасти дневник, отчасти просто личные записи какого-то человека. В конце тетради, он увидел прикрепленный канцелярской скрепкой простой почтовый конверт, на котором вместо адреса было написано:
«После моей смерти, просьба передать Елене Свентицкой. Город Борисовск, улица Весенняя шесть».
Пилюгин решил начать с него. Поудобнее устроившись в кресле и отхлебнув вина, он начал читать.
«Здравствуй милая моя Леночка, любимая моя девочка, пишу тебе это письмо, которое ты, возможно, никогда не прочтёшь, пишу просто так, для себя, потому что только бумаге я могу доверить самые сокровенные мои мысли и тайные желания.
Прошли годы со дня нашей последней встречи в том, уже далёком 45-м, встречи тяжёлой и жутко болезненной для нас обоих. Но сейчас я не об этом. Ты помнишь наш старый двор, где мы с пацанами, сидя в беседке, курили тайком, скрытые зарослями дикого винограда?
Ты жила в соседнем дворе и была совсем маленькая тогда, но боже, до чего же ты была красива!
Дорога в школу проходила через наш двор, и я каждый день тайком, прячась в беседке, наблюдал за тобой, как ты идёшь своей лёгкой, невесомой походкой как маленькая фея.
Зимой - в смешной куцей шубейке, на которую падал снег, и она искрилась словно обсыпанная бриллиантами, летом - в детском коротеньком платьице, таком коротеньком, что когда дул ветер, то были видны твои заштопанные чулочки.
А ведь ты так и проходила до самого десятого класса в странной полудетской одежде, и может быть именно поэтому, была так очаровательна.
Ты помнишь наш первый поцелуй? Я тогда приехал в отпуск из училища, а ты только закончила восьмой класс. Я не видел тебя целый год и поразился тому, как ты выросла и похорошела. Я пригласил тебя в кино на «Путёвку в жизнь» и ты согласилась. Мы сидели близко-близко друг к другу, и я слегка наклонившись, вдыхал запах твоих волос, от этого у меня кружилась голова, и хотелось кричать от счастья, весь фильм я смотрел только на тебя и не мог оторвать глаз. А потом я проводил тебя до подъезда и впервые поцеловал, невинно, почти по-братски, и от счастья снова чуть не потерял сознание.
Потом мы много целовались и бродили по вечерним улицам, и были клятвы в вечной любви и верности, и было много чего ещё, но тот первый поцелуй я не забуду никогда.
А помнишь май 41-го? Я тогда приехал в свой первый отпуск уже лейтенантом НКВД, помнишь, как восхитительно пахла новенькой кожей моя портупея, и как весело поскрипывали хромовые офицерские сапоги? Я читал восторг и восхищение в твоих глазах и сделал тебе предложение, ты кинулась мне на шею и согласилась.
Ты сбегала домой и вернулась с паспортом, и мы пошли в ЗАГС, но день был неурочный, и сердитая заспанная тётка никак не хотела нас расписывать. Но все-таки, видимо, грозный вид офицера НКВД подействовал на неё, и нас расписали.
Потом мы сняли маленькую комнатку в старом скрипучем доме и целую неделю любили друг друга до полного изнеможения, а когда я уезжал, ты прямо на вокзале, рыдая, встала на колени, и, не стесняясь никого, целовала мои руки. Ты плакала и обещала ждать - но ты не ждала меня ни одного дня! Наша любовь разбудила в тебе женщину, и ты уже не смогла остановиться.
Началась война, и ты ушла жить к завбазой, хитрому и жадному прощелыге, а когда того посадили – к богатому дантисту, после него к пожилому полковнику-тыловику, затем к известному конферансье, потом были инженер, врач и много кого ещё. Ты порхала по мужчинам как бабочка с цветка на цветок, жила одним днём и наслаждалась жизнью. Поверь, я не осуждаю тебя, но и простить не могу.
Я тихо и мирно, по письменному запросу, оформил развод, и постарался забыть тебя.
Летом 45-го я приехал навестить маму на один день, ты откуда-то узнала и прибежала ко мне прямо среди ночи, плакала и умоляла тебя простить, а я грубо вытолкал тебя за порог, не сказав ни слова.
Я знаю, ты тогда всю ночь просидела у моих дверей плача и всхлипывая, как больной котёнок. Ты тихо шептала моё имя и молила о прощении. Ты не знаешь, но я ведь тоже, всю эту ночь просидел у той же самой двери, я знал, чувствовал, что ты там, рядом, всего в нескольких сантиметрах от меня, моя единственная любовь, моя мечта, моя Леночка. Тогда я тоже плакал, первый и последний раз в жизни. Я понимал, что стоит мне открыть замок, и я вновь обрету своё счастье, но в тот момент нас разделяла не только эта реальная преграда, нас разделяла твоя измена, и то, что я никогда не смогу простить тебя.
Утром я пошёл на вокзал, а ты всю дорогу брела за мной следом, как побитая собака, а потом долго бежала вслед уходящему поезду, пока он не скрылся из вида. Если бы ты знала, как разрывалось тогда моё сердце от чувства щемящей жалости к моей маленькой девочке, как всё моё существо стремилось к тебе, как мне хотелось прижать тебя и целовать, целовать твои заплаканные глаза, твоё лицо, руки, всю тебя, и любить, любить до бесконечности.
С тех пор мы ни разу не виделись, я не знаю что с тобой, и где ты, но хочу верить, что у тебя всё хорошо и ты нашла своё счастье, но знай, что не было в моей жизни ни одного прожитого дня, что бы я не думал о тебе. Я любил, люблю, и всегда буду любить только тебя одну. Прощай и прости, девочка моя.
Твой Лёша. 14.01.1950.»
Пилюгину почему-то стало грустно, он отложил в сторону тетрадь, налил полстакана коньяка и залпом выпил. Потом закурил сигару и мысленно стал анализировать прочитанное.
История конечно грустная, и в чём-то даже похожа на его, Пилюгина, собственную любовь, но дело не в этом.
Понятно, что автор письма был тут, внутри, иначе как бы здесь оказалась его тетрадь. Он её спрятал, рассчитывая, вероятно, вернуться и продолжить записи, следовательно, у него был ключ от входной двери, и он был тут главным. Автор - офицер НКВД, а именно это ведомство могло построить такой бункер, к тому же, судя по письму, войну он начал лейтенантом и по тылам не отсиживался, значит, в пятидесятых годах должен быть уже в немалых чинах. Следовательно, код на сейфе, установить мог только он. И логично было бы выбрать кодом имя любимой девушки, жены.
Лена, Елена, Леночка и прочие варианты.
Да, но код то цифровой, блин…
И тут в мозгу Пилюгина промелькнула смутная догадка. Он торопливо взял карандаш и на клочке старой газеты большими печатными буквами написал: ЛЕНА. Он понял, как перевести буквенные значения в цифровые, надо просто посчитать их положение в алфавите, начиная с первой. Л – двенадцатая, Е – шестая, Н – четырнадцатая, А – первая. Пилюгин выписал их в ряд, и получилось 126141.
Схватив листок он бросился к сейфу, и ещё не веря в удачу, набрал код и повернул ключ, дверца тихо тренькнула и скрипя отворилась.
Первое что он увидел, был большой хромированный ключ замысловатой формы, схватив его он, бросился к входной двери. Вихрем промчавшись по гостиной и коридору Пилюгин сходу вставил его в замок и повернул, горизонтальные пластины засовов пришли в движение и вышли из пазов, одновременно разблокировав штурвал. Он повернул его и потянул дверь на себя, она довольно туго, но бесшумно открылась, и Пилюгин осторожно высунул голову наружу.
Тусклый свет лампочек из коридора осветил стены то ли пещеры, то ли какой-то штольни, далее была беспросветная темнота, тем не менее, он понял, что теперь путь в большой мир свободен. Нестерпимо хотелось выйти наружу, но Пилюгин пересилил себя и закрыл дверь.
Вспомнив, что в спешке он так и не осмотрел содержимое сейфа, он вернулся и увидел небольшой деревянный ящик с брезентовыми ручками по бокам, он потянул его на себя, но ящик, несмотря на небольшие размеры, оказался на удивление тяжёлым. Пилюгин выволок его на середину комнаты и с трудом поставил на стол. По его прикидкам ящик весил не менее сорока килограммов.
Откинув крышку, Пилюгин оторопел, в ящике дьявольским манящим светом сверкало золото, он до краёв был наполнен червонцами царской чеканки.
Теперь у него были деньги и выход на свободу, и нужно было спокойно, не торопясь оценить сложившуюся ситуацию.
Пилюгин сел в кресло, и потягивая лёгкое вино, стал смотреть телевизор.
Выход в большой мир Пилюгин продумал основательно. Выйти ему нужно обязательно днём, но день должен быть пасмурным, так как за время своего заточения он совсем отвык от солнечного света. Логично было бы выйти ночью, но он не знал, куда ведёт лаз тайного хода, а свет фонаря мог привлечь нежелательное внимание. Поэтому он стал внимательно отслеживать прогноз погоды, ожидая дождливого и пасмурного дня.
Как назло начало апреля выдалось тёплым и солнечным, и отчасти что бы скоротать время, отчасти заинтригованный судьбой автора письма, и, надеясь найти хоть какие-то сведения проливающие свет на предозначение своего странного убежища, Пилюгин принялся читать записи в старой коленкоровой тетради.