Предосенняя деревенская жизнь полна всяческих трудов и забот. Сосед, например, скашивает ботву с небольшого картофельного квадрата, а вместе с ней и дружно вскочившую над пожухлыми ветками картошки траву. Семена дурнотравья до поры до времени таятся в сухой почве, но, разбуженные ливнями, покрывают гряды живучей дремучестью так, что её не сразу берет и бензокоса. Мотор приглушенно воет в стылом переплетении «американки», невесть какими путями пробравшейся на поля отечества. От влажных соков перемолотой леской чужеродной травы кружится голова. Дух от этой зеленой «диверсантки» густ и тяжел. Сосед косит и выплескивает на оккупационную траву все возможные русские ругательства, которые помнит его голова. В перерывах, когда сосед дает отдых себе и нагревшемуся мотору, он курит, плюется в перемолотую зелень и грозится кулаком неизвестно кому - в набухающие сумраком холмы.
К вечеру на околотке затихает надрывное жужжание, и всё вокруг покоряется вечереющей тиши. Солнечный шар плавно катится в холмы за речкой Свапой. Фиолетовый туман у их основания становится молочным по цвету, будто кто-то опрыскивает или опушает его чем-то белым.
А над кромкой остывающих от зноя холмов плавно взлетает легкое малиновое покрывало. И от этого где-то под сердцем селится печаль. Как будто и не в тягость, но она окутывает душу. Вероятно, это происходит оттого, что душа любит всё живое вокруг, которое рождается, живет, а потом обязательно, увядая, умирает? Объясняющую мысль гонишь, стараясь не вникать в то, почему саднит под сердцем. Хотя понимаю, что в душу «поселилась не на день тоска заброшенных усадеб, печаль забытых деревень»
Но ни к чему в эти минуты не хочется испытывать неприязни. На закате ведь легко думается и мечтается обо всём на свете; над тобою повисает трепещущий навес из первых звёзд; уже зажигается над храмом обомлевшей тишины яркая лампада ущербного месяца, чистого, словно его омыли родниковой водицей. Кажется, что уже ничего светлее душе и не надо: она озарена до глубины удивительным светом любви и благодати…
Но та мысль, что мы с соседом в деревне люди временные, гложет. Приехали, уехали. Как гости. Как «временщики». И деревня остается сиротой. Как беспричинно покинутая или овдовевшая женщина.
Краснодарский поэт Виктор Лозовский о таком душевном смятении по поводу забытых деревень сказал проникновенно, как раз так, как чувствуют многие «деревенщики»:
А на душе открылась рана
Незаживающей вины,
И лёг на голову так рано
Нежданный иней седины.
С тех пор и в буйной пляске свадеб
Меня преследует, как тень,
Тоска заброшенных усадеб,
Печаль забытых деревень.