Глава 7.
Открывая массивную дверь в подъезд Маши, Бахметов столкнулся с Почечуевым, тащившим за руку своего старшего сына. Морщинистое лицо олигофрена подрагивало от горловых спазм.
– И вы сюда, Сергей Александрович? – сторонясь, слащаво заговорил Почечуев. – Давненько не виделись, и как полжизни прошло; полноценной и очень конфликтной, не приведи, Господь, жизни – обхохочешься! Не реви ты, – кося глазами на Бахметова, обратился он к сыну, – а то лицо растает. Смотри, как к месту прикипел, и уходить не хочет. Сестра ваша, благодетельница, пожаловала десять тысяч рублей на разные расходы, за что ей – признательность. Когда денег много, чего ж не дать убогому? Раньше Любушка всё помогала, да вот сейчас уехала и пропала. Я был у неё перед отъездом-то, она всё ирисками да зефирами угощала, а потом и выпроводила – ждала кого-то.
– В тот самый вечер?
– Не знаю, в какой тот самый, а, может, и в другой. Перевернули вверх дном всю её квартиру – искали что-то. Может, она из-за этого и уехала, как думаете, Сергей Александрович?
– Милиция перевернула?
– Может, милиция, а может, и не милиция. Те потом уже всё перевернули – тоже искали. А зачем всё переворачивать – пакостят, и только, а убирать кому? Кому убирать? Сколько можно пакостить, сколько можно искать? – почти закричал Почечуев и через секунду вздохнул.– Бедная Люба – пропала куда-то, и с концами. Почти бедная Лиза, верно? Не плачь, сынок, не стоят они все твоих слёз. Пойдём…
Олигофрен вдруг зарыдал в голос. Бахметов выгреб из кармана все лежавшие там деньги и, сунув их в руку уходящего Почечуева, быстро побежал вверх по лестнице. На звонок дверь открыла сама Маша. Пряча заплаканное лицо, она крепко прижалась к телу брата.
– Здравствовать вам, Сергей Александрович, и гнать от себя всякие хвори, – загремел голос стоявшей в конце коридора Поли, – а мы думали, что сумасшедший этот решил назад вернуться. Рано, рано его отпустили.
– Не сумасшедший, а очень несчастный,– вздохнула Маша.
– Несчастный! Чуть квартиру не разнёс, даром, что из больницы. А, может, он оттуда сбежал? Вы не видели, как он тут Марью Владимировну за её добро перечестил и руками размахивал, ирод! А как деньги дали – запел овцой и чуть ли не ноги целовал. Забрал все пирожные и конфеты и ушёл. А всё-таки его не долечили, хоть убейте – замучает он Генку!
– Я шепнула Гене, чтобы он ко мне приходил, – закрывая за собой дверь в гостиную, сказала Маша и невесело усмехнулась.– Видел бы ты, как он обрадовался. Он спал у нас в столовой – сам захотел, и даже Поля не была против. Как я рада, родной, что ты уже здесь и глаза твои опять прежние. Перепугал ты всех, но, слава Богу, что всё прошло. Ты знаешь, Серёжка, как-то я вдруг устала от всего – идти никуда не хочется, ни говорить, ни делать; вроде говорю что-то и делаю, а всё как будто через силу и не я.
– Это, может, к лучшему, – со странным и непонятно откуда взявшимся облегчением приговорил Бахметов и расцеловал Маше глаза. – Мне кажется, то, что как будто и не ты – к лучшему.
– Через неделю свадьба, – устало улыбаясь, и не слушая брата, продолжала Маша,– и Раевский,– ты видишь, Серёжа, я и по имени-то его никак назвать не могу – и Раевский уже делает какие-то распоряжения насчёт гостей, а меня это будто не касается – хожу по квартире и думаю непонятно о чём. Ты не пропадай теперь, понял, Серёжка? Хочу, чтобы ты был рядом и слушал мой бред.
– Буду, обязательно буду, – серьёзно сказал Бахметов. – Сделаю кое-какие дела и приду. Ты мне можешь помочь, Маша, и серьёзно помочь. Нет, родная, не сегодня – позже. Тут неподалёку живут дети – брат и сестра, – хорошие детки, и бесконечно добрые. Сердечки их невинны, но они уже «подходят», как выразилась их бабушка, к взрослым. Понимаешь, что это значит? Очень нелепая ситуация. Ну, вот, у тебя опять в глазах слёзы. Как-нибудь бы нам вытащить их из этой жижи.
– Я сделаю всё, что ты скажешь, – сжав ладонь брата двумя руками, через силу проговорила Маша, – всё, что ты скажешь. Если б ты знал, Серёжка, как я тебя люблю!
Бахметов прочувствованно поцеловал щёку Маши.
– Серёжка, скажи, отчего так много зла на земле? Ну, чего бы людям не жить в любви и радости?
– Это невозможно – всем жить бы стало сразу скучно,– пробурчал Бахметов и усмехнулся, – а ведь каждому хочется веселья! Веселья, понимаешь? Меня в эти недели другой занимает вопрос – если знать, например, заранее, что зло, в конце концов, победит в масштабах мирового пространства, то какими способами держать его и давить из последних сил – все ли средства хороши или только опробованные историей нравственные добродетели?
– Что ты говоришь, Серёжа? Какое зло, в каком мировом пространстве?
– Да об этом говорит всё, оглянись вокруг, и даже твой отец Иннокентий – дело это решённое, а вопрос только в сроках. Порядок на земле держится недолго и всегда взрывается хаосом. Зря я, наверное, говорю, хотя… Предупреждён – вооружён!
– Говори, говори, так хорошо, когда ты говоришь!
– Что тут хорошего? – замороченно покачал головой Бахметов. – Да и говорить, по-моему, не о чем. Книжки любил читать в детстве, и одна сценка долгое время не давала покоя. Был у римлян герой, спасший город от галлов – да ты помнишь историю с гусями! Гуси разбудили Марка Манлия, тот сбрасывал галлов с верхней площадки крепости, пока не подоспели товарищи; ну, и далее в том же духе. Так вот, благодарные римляне выделили Манлию половину всего съестного, что имелось в осаждённой крепости – хлеба, сыра, вина. Галлы ушли, город выстоял, а Марк Манлий был самым популярным гражданином. Прошли годы, и Манлий вдруг решил возвыситься над римлянами не только через авторитет, но и политически – так, по крайней мере, показалось жившему позже Ливию. Герой стал раздавать подарки и посулы плебеям, привлекать на свою сторону патрициев; одним словом, интриговать. И чем закончилось дело? По решению Сената Манлия сбросили вниз с той самой площадки, с которой он когда-то сбрасывал галлов. Республика защитила себя, уничтожив признанного героя римлян. А не возвышайся! Всё бы ничего, но через триста лет эта цитадель демократии полетела в тартарары и какой-нибудь Калигула уже заставлял воинов хлестать цепями тела самых родовитых патрициев, пока у них, например, не начинал гнить мозг или насиловал на посещённой им свадьбе невесту благородных кровей, а заодно и жениха… Обычный римский блуд времён Империи! Меня озадачила, может, и не сама картинка с Манлием, как оскал последующего витка истории. Понятно, что всё не вечно, но почему всегда заканчивается оскалом? Ты расстроилась, – вдруг спохватился Бахметов. – Как я глуп! Извини, меньше всего хотел тебя расстроить. Хочешь, я разыщу Тёму и приведу сюда?
Маша отвернулась в сторону и кивнула головой. Раздался звонок в дверь. Через минуту на пороге комнаты стоял Евгений Александрович Раевский.
Продолжение - здесь.