Трицератопс, погрузив зелёно-кожистую, в буграх и наростах морду в заросли папоротник, обкусывает сочные листья, и даже хвост его мелко подрагивает от наслаждения.
Он не слышит тяжёлого гула, мощного движения, он почти пропустил приближение гигантской живой массы, тяжёлого массива плоти – тираннозавра.
Могучие нижние лапы выдирают когтями почву и мелкие корешки, а огромная пасть с кинжалами зубов уже раззявлена и нависает над увлёкшимся пищей трицератопсом. Он, однако, успел увернуться от челюстей гиганта, и, поднырнув под желтоватое брюхо последнего, поддел того рогом, неровно торчащим с клювообразного носа. Тираннозавр отступил на шаг, и вновь попробовал впиться в спину травоядного – так, чтобы хрустнул хребет, переломилась кость, и жаркое, пышное мясо дымно обнажилась, давая собой великолепную трапезу; но трицератопс успел увернуться, хвостом двинул по нижним лапам гиганта, и снова попробовал воспользоваться рогом… Он промахнулся, и третья попытка тираннозавра была успешной: кровь потекла по бокам противника, он захрипел, застонал…
Солнце густо, как расплавленное золото.
Вдалеке от битвы двух ящеров детёныш тираннозавра – беззащитный ещё – вышел на небольшую полянку, и страшный птерозавр, заметив его, приземлился, сложив крылья…
Ни тень, падающая с небес, ни сам спустившийся гигант не испугали несмышлёныша, он даже не успел задрать голову – длинный клюв захватил его, взметнул в высоту, и птерозавр заглотнула сытный комок плоти.
Ах, напрасно тираннозавр отец одолел сильного трицератопса! Детёнышу больше не нужна пища! Он сам стал ею! Несчастный малыш, которому не удалось вырасти…
Водные резервуары кипят жизнью – изгибается змея: о нет! Змей ещё не придумали – это шея плезиозавра, и хищная пасть распахнётся сейчас, ловя добычу…
В озёра, гладко отливающие синевой, заходят лениво-важные ходячие горы: диплодоки: никто не атакует их, хотя, казалось бы, такие массивы мяса, такой избыток гуляющей пищи…
Тянутся шеи, гиганты выходят на сушу, объедают листья, и хвосты волочатся за ними, оставляя длинные следы на песке…
…марки рассматривал в детстве: в советском, радужно-пионерском, сияющем детстве: марки с динозаврами любил чрезвычайно, и отец, стимулировавший всякое его увлечение, покупал их у спекулянтов, на набережной Шевченко, у магазина Филателия, где незаконность операций, придавая оттенок риска всему мероприятию, точно повышала ценность не частых серий с динозаврами…
Помнится только одна из них – Сан-Марино, марок пятнадцать было, не крупных, в однотонном стиле выполненных, и рассматривал долго-долго, сравнивал, пытался представить невозможную, доисторическую жизнь…
- Эй, папа, не цесно! – кричит его малыш: ибо ныне он (выросший ребёнок) и его сынок играют пластмассовыми динозаврами в футбол.
- Динозавробол у нас! – смеётся отец, построив воротца из двух конструкторов, и шесть динозавров, купленные утром, переходят из больших рук в маленькие и назад.
- Что не честно, малыш? Скорей лови шарик…
- Папа, эот поал! – мальчишка гордо поднимает вверх тираннозавра, чьим хвостом только что закатил в мячик в воротца.
- Молодец, сынок!
- Эот слоал! – и малыш поднимает стегозавра, хвостом которого были обрушены пёстрые кубики…
Марок нет давно – продал в своё время, нуждаясь в деньгах.
Игрушечных динозавров, или марок, да хоть и монет с их изображениями теперь полно.
Апрель выдался холодным, серым, мокрым; и сейчас дождит, и малыш сидит дома.
Он поднимает одну из игрушек, рассматривает внимательно, как отец в детстве рассматривал марки, потом тянет к отцу.
- Это ко?
- Это трицератопс, малыш! – отвечает отец, поглаживая красно-белую, бугристую спину, трогая маленький рог на носу – пока в абсолютно условном времени травоядный гигант поглощает папоротники, не ожидая нападения.