Перед нами портрет. На фотографии — лицо уставшей женщины лет тридцати, Маргариты Кирилловны Морозовой, урожденной Мамонтовой. Одно плечо выше другого, спокойный взгляд, косметики, похоже, нет вообще, прическа — какая-то хала школьной училки. Брови чересчур густые и короткие. Неулыбчивая.
В наши дни ее не поместили бы на обложку и не подпустили даже близко к конкурсу «Мисс Москва». Даже не верится, что в прошлом веке эта женщина сводила с ума всю мужскую часть Москвы, включая Андрея Белого, Валентина Серова и Михаила Врубеля. Неужели так меняются каноны красоты? Да, вероятно.
Маргарита Кирилловна родилась в 1873 году в семье потомственного почетного гражданина и разорившегося картежника Кирилла Николаевича Мамонтова. Денег было мало, зато в дальнем родстве — первейший галерейщик Павел Третьяков. За неимением доступа к дорогим удовольствиям девочка развивалась интеллектуально. В частности, в 12 лет ей посчастливилось стать одной из первых зрительниц картины Ильи Репина «Иван Грозный и сын его Иван». Впечатлений хватило надолго: «Мы онемели от ужаса… Казалось, что убитый сын Грозного лежал на полу комнаты, и мы с ужасом стремглав пробегали мимо, стараясь не смотреть на картину».
Полотно действительно стояло на полу — Александр III от греха подальше запретил его вывешивать в общедоступных залах: «Не допускать для выставок и вообще не дозволять распространения ее в публике». На родственников царские запреты не распространялись.
Кроме походов в гости «к тете Вере Третьяковой» были посещения другого родственника, «дяди Ивана Николаевича Мамонтова». Там запросто бывали музыкальный критик Кашкин, книгоиздатель Юргенсон и писатель Алексей Толстой. Картиной не пугали, говорили о концертах. Дружили с братьями Жемчужниковыми, соавторами нашумевшего проекта под названием «Козьма Прутков».
В 18 Мамонтова увлеклась театром. Малый, Большой, а также Русская частная опера дяди, Саввы Ивановича Мамонтова. Через Савву Ивановича образовались знакомства с художниками — Коровиным, Серовым и Врубелем. В то время когда сверстницы из ее круга скучали в биаррицах, баден-баденах, карлсбадах и виши, юная Маргарита путешествовала по художественным выставкам, премьерам, музыкальным вечерам и, в общем-то, неплохо проводила время.
Одним из первых красоту барышни Мамонтовой заметил Михаил Абрамович Морозов. К красоте соблазнительным бонусом прилагались изящество манер, художественный вкус и полнейшее отсутствие даже намека на избалованность. Михаил Абрамович умел все это оценить — его матерью была еще одна патентованная московская красавица, умница и содержательница салона — Варвара Алексеевна Морозова.
Про Варвару Алексеевну один из современников писал: «Величественно-прекрасная жена, бойкая купчиха-фабрикантша и в то же время элегантная, просвещенная хозяйка одного из интеллигентнейших салонов в Москве, утром щелкает в конторе костяшками на счетах, вечером — извлекает теми же перстами великолепные шопеновские мелодии, беседует о теории Карла Маркса, зачитывается новейшими философами и публицистами».
Венчались Михаил Абрамович с Маргаритой Кирилловной в университетской церкви на Большой Никитской, свадьбу сыграли в ресторане «Эрмитаж» на Трубной площади. Молодые еле досидели до окончания праздника и сразу же уехали в Санкт-Петербург справлять медовый месяц. Молодому был всего 21 год, а молодой и вовсе 18. После Санкт-Петербурга — Париж, далее — Ницца и Монте-Карло. Все это Маргарите Кирилловне было в диковинку, но не сказать, чтобы особо впечатлило. Монте-Карло так и вовсе вызывало нехорошие ассоциации с покойным папинькой, продувшим за зелеными столами состояние и подарившим таким образом семейству очень скромное существование.
После возвращения в Москву и нескольких лет жизни на съемной квартире счастливая семья в 1894 году въезжает наконец в собственный особняк на углу Смоленского бульвара и Глазовского переулка. Это был градостроительный шедевр. Стоящий на одной из оживленных улиц Садового кольца, он был построен как дворянская загородная усадьба. Огромный двор с фонтаном, полукруглая терраса с портиком ионического ордера, над террасой — такой же полукруглый балкон.
Жили Морозовы на широкую ногу. Денег было много — что же их жалеть? Маргариту Кирилловну обшивали лучшие портные, завивали лучшие парикмахеры. Увлечение театром сохранилось, только из кресел для бедных родственников молодая барыня переместилась в собственные ложи бенуара. Остались и художественные выставки, только вместо извозчика-ваньки был собственный выезд. Один из двух, судя по настроению. Собственные повар, кондитер, буфетчик, кучер и швейцар. Даже часовщик был собственный. И собственный электрик — в особняке действовала собственная электростанция. Самой колоритной же персоной был так называемый кухонный мужик в кумачовой рубахе — он занимался самоваром.
Но при этом — тот же нежный, робкий овал лица, тот же внимательный, слегка печальный взгляд, полунамек на улыбку — то ли есть она, а то ли ее нет. Несколько ниток жемчуга. Скромное платье.
По моде того времени хозяйка особняка становится хозяйкой салона. В основе его старые знакомые — Коровин, Врубель и Серов, кстати, написавший знаменитый портрет хозяина дома. Серову позировал и сын Маргариты Кирилловны и Михаила Абрамовича — так появилась не менее известная картина под названием «Портрет Мики Морозова».
Часто бывали братья Васнецовы, Остроухов, Паоло Трубецкой (когда бывал в России), композитор Скрябин. С ним отношения особенно заладились — Александр Николаевич «ставил ей руку», а она восхищалась и Скрябиным-сочинителем, и Скрябиным-исполнителем: «Сколько красоты, нежности и певучести было в звуке, какое pianissimo, какая тонкость нюансов, какая нездешняя легкость, как будто он отрывался иногда от земли и улетал в другие сферы “к далекой звезде”».
Полная версия материала на сайте Москвич Mag