«Вечер. Обещал быть томным!
Гости навалились толпой — смеющейся, галдящей. Обвешанной авоськами со спиртным и жрачкой. Пока выдвигались из двух авто. Пока выгребали из багажников баулы с вещами — приехали, гады, на все выходные. Перетявкались с благоверными. Перекурили, одёрнули замятые в дороге штанцы и юбоньки. Переглянулись с чужими. Настрой на кутёж и бесчинства был готов. Как хозяйская длань — для поджопников детям. Которые высыпали из дома и облепили приехавших.
Женщины принялись гоношить на стол. Резать колбасы и сыры. Терзать свежайшую ветчину, на кусманы. Рубить салаты, хлебы, вскрывать консервы. Протирать, редко доставаемые из серванта, рюмки. И чаще — фужеры. Извлекать из дальних ящиков и считать вилки. Большие ложки пихать в салатники. Расставлять и раскладывать всё это разножопство по длинному верандному столу. Приносить стулья и табуреты. Оправлять скатёрку и занавески. Присаживаясь регулярно на скамью, издревле стоящую возле переплётчатых окон. И отправляя в рот маслинки и оливки, перебрасываться крайними новостями. И репликами — по поводу и без.
Мужчины, не мешкая, приступили к шашлыкам. День летний, хоть и долгий. И сумерки светлы. Да и нетёмная ночь длится до зари. Но пятница — истощающая трудящихся уже до самого дна — звала быстро накатить. Закусить. Потрендеть. Позлить, разведя на лёгкую ревность, законных. И рухнуть спать. В отведённых — для оного — местах.
Часа через полтора — после перебрёхов и жжёных об уголья пальцев — наконец сели. Расположились — не паспортно. По интересам. И зачастили! К одиннадцати, дамы осмелели. А кавалеры начали путать своих и пришлых. Несколько раз вспыхивали споры и мгновенные перебранки — о работе, политике, «бабках». Куда без этого?! Но и чахли скоропостижно — говорю ж, пятница. Даже, на вспоминания о «задравшем в люлю шефе» — голос не окрепнет. Не то что, на друганов старинных! И однако, перманентно наливаясь и трезвея, сообщество неуклонно двигалось в непонятную сторону. Словно, сбитое изначально, оно кренило разговоры, взгляды, манёвры. В плоскость телесную и скользкую. Стали прислонятся невзначай. Приобнимать походя. Касаться щёк, шей, спин, ляжек. Не положенных по брачному уговору.
Вечер. Так мог бы закончиться. Ничем. Если бы одна из дев. Не скользнула в amoral окончательно. И не решила тряхнуть чреслами. Сидя напротив мужа, уже тёплого и задумчивого. Она — без оглашения намерений — вдруг развернулась, к рядом сидящему. Чужому мужу. Обняла — с ходу! — за плечи. Притянула к себе. И принялась целовать. Да, перед этим они выпили на брудершафт. Но, тоже, как-то спонтанно. Скомкано и тихо. По крайней мере, всё собрание очнулось, именно, на поцелуях. Муж — отринутый прилюдно — побагровел. Ещё один товарищ. Тайно влюблённый, в бесстыдницу, — не так уж и тайно! — поперхнулся закусью. Притулившаяся — дальше, по цепочке — жена, обцелованного мужа. Смолчала. И будучи, по совместительству, и владелицей избы в деревеньке. Расположенной среди привольных лесов, щедрых урожаями полей и журчащих рек. Продолжила, как ни в чём не бывало, общаться с гостями. Не обратив внимания, на демарш.
Вскоре, народец совсем обмяк. И захотел «баиньки». Со стола быстренько убрали. «Павших» довели до коек. А хозяйка поманила приятельницу — вон, из дома. Через полисад, створку в заборчике. Прогуляться, по улочке пасторальной.
Дошли до конца деревни. Развернулись. Потопали обратно. Всё без слов, идя рядом. Но не вместе…
«Если я захочу. То не только мой со мной останется. Но и твой — моим будет», — невзрачно проговорила, оскорблённая в лучших гостеприимных чувствах, жена. И оставив, униженной, прыткую девицу. Неспешно двинулась к калитке.
Мир не рухнул. Но дружба. Умерла тогда!»