...а ещё скажу вам, разлюбезная Екатерина Матвевна... Эх, Катюха! Если бы ты знала, как меня достали эти пески с верблюдами! Вся душа моя, израненная, рвётся к вам, а вы неизвестно где. Известно, конечно, это я черти где, очень далеко от вас, через пустыню идти надо. Там где вы, хорошо, там сиренью пахнет и кошки живут. Кстати, Ваську, кота нашего, ещё не кастрировали? Если нет, то зря, не затягивайте с этим. А то он всех деревенских кошек перепортит, и за другую живность примется.
А здесь, единственная и незабвенная, Екатерина Матвевна, ни коты, ни кошки не водятся. Здесь верблюды водятся – редкостная сволочь, доложу вам. Не далее как третьего дня, иду по барханам этим проклятым до родимой сторонушки, к вам, бесценная Екатерина Матвевна, а он стоит, сволочь… Мало того, что стоит, так он ещё и смотрит. А морда у него, любезная Екатерина Матвевна, до того наглая, что хочется сначала в неё плюнуть, а потом набить её, от души набить, по–нашему. Все мои мысли и желания рядом с вам, ненаглядная Екатерина Матвевна, а он стоит и смотрит, да так, что всё желание пропадает…
Эх, Кэтрин! Если бы ты знала, как мне тогда хотелось взять что–нибудь подлиннее и потяжелее, ту же оглоблю, да по морде его наглой, по морде. Но оглобли здесь не растут. Здесь вообще ничего не растёт! Здесь только песок и верблюды. Интересно, кто это столько песка сюда привёз и зачем? Извините, небольшая заминочка...
***
...отвлекли, разлюбезная Екатерина Матвевна, ну не дают мне спокойно, и самое главное, быстро, дойти–долететь до вас. Такое впечатление, что на тысячу вёрст вокруг один товарищ Сухов и есть. Впрочем, всё по порядку. Иду значит, о вас думаю, незабвенная Екатерина Матвевна, потому что вся моя душа уже давным–давно рядом с вами, только я здесь один остался. Смотрю, чалма из песка торчит. Чалма, это если простыню скомкать–скрутить и на голову одеть, только черного цвета. Шапки у них здесь такие носят. Значит, торчит из песка шапка эта. Наверное опять Джавдет Саида закопал. – думаю. – Только странно. Прошлый раз Саид без шапки был, одна лысина из песка торчала. А теперь стало быть в шапке. То ли Джавдет расщедрился, то ли Саид спёр где–то. Ладно, не мое дело. Какая разница в каком виде его откапывать, в шапке или без? Подхожу поближе. Мать честная! А это сам Чёрный Абдулла из песка весь закопанный торчит! Неохота конечно, контра всё–таки, но делать нечего, надо откапывать. Давно закопали? – спрашиваю. – А он смотрит на меня и ничего не говорит, только слёзы текут». И такие дела, ненаглядная Екатерина Матвевна, здесь происходят почитай каждый день. Восток, мать его...
***
Товарищ Сухов подошел к торчащей из песка голове Абдуллы и присел рядом:
– Давно закопали?
Абдулла, непонятно, то ли от избытка чувств, то ли от обиды, ничего не говорил, а только плакал, молча плакал. Слёзы текли, и всё.
– Ты что же, Абдулла, воду направо–налево расходуешь? Или думаешь, что прорастёшь? Ладно, сиди, не дергайся, сейчас выкопаю.
– Саид...
– Что Саид?
– И Джавдет тоже...
– Что Джавдет? Говори толком!
– Закопали меня, шакалы. Сговорились и закопали.
Товарищ Сухов сказанному Абдуллой нисколечко не удивился. Когда на войну забирали, дед Пахом, в прошлом первый на деревне бабник, сказал ему:
– Запомни Федька! Попадёшь на Восток, там дело тонкое, вернее, тёмное...
Слова дедовы товарищ Сухов крепко запомнил, поэтому ничему, происходящему здесь, не удивлялся, с первого дня своего пребывания среди песков и верблюдов.
– Ладно, не дёргайся, а то ненароком задену что–нибудь, а у тебя гарем.
– Нет у меня больше гарема, Саид забрал. Всё забрал, одну чалму оставил. – Абдулла опять было попытался заплакать.
– Ты вот что, – товарищ Сухов протянул Абдулле чайник. – если будешь реветь, я тебя по–новой закопаю, только на этот раз, ногами вверх.
Видимо подобная перспектива не особо прельщала Абдуллу, потому что плакать он тут же перестал и даже попытался улыбнуться.
– Саид говорил мне, что ненавидит Джавдета. – товарищ Сухов присел на песок и тоже попил водички, жарко всё–таки.
Наверное самое главное достоинство песка в том, что на нём можно сидеть сколько хочешь и не бояться задницу отморозить, потому что он тёплый. Правда потом штаны замучаешься отряхивать. Ну и что? От снега штаны тоже надо отряхивать, а он, снег, мокрый и холодный.
– Он тебе наврал. – Абдулла насколько смог стряхнул с себя песок и присел рядом. – Он всем врёт, и всегда.
– Понятно. – задумчиво сказал товарищ Сухов и зачерпнул ладонью всё тот же песок.
Песок предпочитал вольную жизнь, поэтому быстренько просочился между пальцами товарища Сухова и вернулся к себе домой.
– Прав был дед Пахом. Восток, мать его...
– Что?
– Да ничего. Это я так...
Посидели, помолчали. Наверняка каждый думал о своём, о чём–то дорогом. Товарищ Сухов, скорее всего, думал об Екатерине Матвевне, хотя, не факт. О чём или о ком думал Абдулла, так и осталось неизвестным.
– Что делать думаешь? – спросил товарищ Сухов.
– Не будет на земле покоя, – Абдулла был похож на египетского сфинкса. – пока эти два шакала по земле ходят.
– Понимаю. Ладно, пойду я. Подзадержался с тобой. – товарищ Сухов положил рядом с Абдуллой нож. – Пригодится.
Подожди! – Абдулла схватил товарища Сухова за руку. – Пойдём к Верещагину, тут недалеко. Верещагин – настоящий мужчина, джигит, он мзды не берёт.
***
...милая сердцу Екатерина Матвевна, извините, придется малость подзадержаться. Местные товарищи просят помочь. А поскольку я здесь один товарищ Сухов, то никуда не денешься, придётся помогать. Народ здесь в общем–то хороший, только уж очень нервный, а потому странный. Ничего не поделаешь, жарко тут, да ещё песок с верблюдами вокруг, сами понимаете. Так что, золотая моя Екатерина Матвевна, хоть ноги идут в обратную сторону, душа моя летит на родимую сторонку, к вам.
Здесь, помимо песка с верблюдами, яхонтовая моя, Екатерина Матвевна, ещё другие стыд и срам, а также непотребства всякие творятся. Совестно говорить, здесь мужчина может сразу несколько жён иметь и жить с ними открыто. Говорю же, стыд и срам! Вы, бесценная и единственная, Екатерина Матвевна, не подумайте чего такого. Вся моя душа только и делает, что мечтает и рвётся к вам, и до других женщин ей нет никакого дела, а мне, тем более.
Сюда бы деда Пахома! Кстати, жив ли старик? Если живой, кланяйтесь от меня при случае. Вот он бы здесь развернулся во всю ширь души своей. Хотя нет, здесь обязательно жениться надо, а он жениться не любит, ему так подавай. Но я не такой как дед Пахом, всецело разлюбезная Екатерина Матвевна. Я всей своей душой, и не только ей, с вами и больше ни с кем. А самое главное, чтобы детишек побольше. Люблю я их, детишек–то. Извините, опять небольшая заминочка вышла...
***
Преревалив очередной бархан, товарищ Сухов и Абдулла вышли к морю. Почти на самом его берегу которого стоял дом, окружённый высоким забором.
– Верещагин дома, – сказал Абдулла. – видишь, одно окно открыто?
– Может он его забыл закрыть. – усмехнулся товарищ Сухов. – Откуда ты знаешь?
– Знак это у него, – как–то зачарованно глядя на открытое окно сказал Абдулла. – чтобы контрабандисты боялись.
– И что, боятся?
– Боятся. Верещагин мзды не берёт. Сейчас увидишь.
Калитка оказалась незапертой. Двор можно было назвать даже уютным. Росли какие–то деревья, не яблони, ихнее что–то, товарищ Сухов не особо в этом разбирался. Был даже бассейн и в нём что–то плескалось, не иначе как рыба. А вот живности никакой не было. Ни тебе цыпочек или уточек, поросёнок, тоже не похрюкивал. Даже кот на завалинке не сидел, да и завалинки–то никакой не было.
«Странно люди живут, не по–нашему. Прав был дед Пахом, восток, что с него возьмёшь? – осматриваясь, подумал товарищ Сухов».
– Пошли в дом, – сказал Абдулла. – там он...
«Во дворе не как люди живут, а в сенцах как люди, чудно. – размышлял товарищ Сухов во время блужданий по сеням».
Кстати, именно он опрокинул что–то, а оно, опрокинутое, в свою очередь, противно так, загремело. Неприятное, надо сказать, ощущение: как будто в чужой сарай залез чтобы стырить чего–нибудь и сам себя выдал.
В комнате, за столом и спиной к вошедшим сидел хозяин дома – Верещагин. Был он дядькой из себя видным и наверняка для женщин, начиная лет этак с шестнадцати, представлял известный интерес даже в том состоянии, в котором находился сейчас.
Неизвестно почему, но женщины не любят пьяных мужчин, а Верещагин был пьян. Но был он не буйно и не сопливо пьян, а, как бы это сказать, наверное, тоскливо пьян. В этом состоянии, как известно, водка не берёт. Сколько не выпей, остаёшься в одном и том же состоянии, тоскливом. Правда Верещагин водку не пил, потому что пил самогонку.
Так что, когда товарищ Сухов и Абдулла вошли в комнату, Верещагин пил самогонку и ругался матом...
– Абдулла, ты что ли? – не оборачиваясь спросил Верещагин.
– Я. Здравствуй.
– Здорово. – Верещагин налил самогонки в пиалу и в граненый стакан. – Пить будешь?
– Ты же знаешь, Павел Арсентьевич, – Абдулла старательно выговаривал имя–отчество Верещагина.
«Сразу видно, что нерусский. – подумал товарищ Сухов. – И чалму не надо показывать».
– Непьющий я.
– Помню. – Верещагин взял пиалу. – Молодец! Уважаю! А я выпью. Злой я сегодня, Абдулла, на дружков твоих злой. – Верещагин выпил, и «закусил» рукавом рубахи.
– А жена твоя где? – спросил Абдулла.
Спросил он это так, на всякий случай, а за одно чтобы не показать вида, что ему интересно, чем, нетрудно было догадаться кто, обидели Верещагина? Итак было видно, что жена Верещагина куда–то отлучилась, и надолго.
Тут дело такое. В округе Верещагина боялись все: начиная от сопливых ребятишек и заканчивая древними стариками. Больше всех остальных Верещагина боялись контрабандисты, потому что был он здесь самым главным таможенником.
Кто–то усмехнётся, мол, ну и что, что таможенник? Таможенники, они тоже люди, тоже, как все, на земле грешной живут. Все верно, Верещагин тоже был человеком и тоже жил вместе со всеми на этой, трижды грешной земле. Дело в том, что таможенник Верещагин, Павел Арсентьевич, мзды не брал, все брали, а он не брал, честно жил.
Все мы, – взрослые люди и прекрасно понимаем, что если уж надумал жить честно, то о «палатах каменных» и прочих грешных прелестях, забудь даже мечтать. А Верещагин и не мечтал, он жил, служил–работал и никакой за это мзды не брал. Не сказать, чтобы жил он уж совсем бедно, что ещё один маленький шажок, и с сумой по добрым людям, нет конечно. Но и то, что имел, богатством назвать, язык не повернётся. И всё бы хорошо, если бы не жена, Настасья. У неё, в отличии от Верещагина, относительно мзды, были соображения и несокрушимые доводы в оправдание этих соображений.
***
В семейной жизни часто бывает, воюют меж собой муж с женой, на протяжении всей своей семейной жизни воюют, а победителя как не было, так и нет. Неизвестно почему, но известно точно: нет, не было и не будет. Видать жизнь так распорядилась, победителя в этой «войне» не определять. А может быть она, жизнь, до чужих семейных скандалов любопытная очень, вот и наслаждается, кто знает? По разному бывает, но у мужика в этой «войне» шансов победить нет никаких вообще. Что он может противопоставить жене со всей её изощренной фантазией? Да почти ничего! Почитай, что голыми руками «сражаться» приходится. Что он может? Ну, ничего не делать, вообще. И не потому, что лентяй, а потому что это «оружие» у него такое. Еще что? Может молчать, что чаще всего и происходит, а может ругаться на чём свет стоит, что тоже иногда случается. Ну и самое, казалось бы, «грозное оружие» у мужика – жену побить. Вроде бы нет противоядий от этого. Ага! Как бы не так! Приспособились, а значит обезоружили. Наверняка Всевышний, Сам удивляется и не может понять, что же такое у него получилось, в смысле, женщина, когда Он её создал и посмотрел что она начала вытворять. Женщины выкрутились казалось бы из безвыходной ситуации, противоядие придумали – «Бьёт, значит любит!» Каково, а?! Скажите на милость, может быть я чего–то просто не в состоянии понять, человек способен до такого додуматься?! Ясно дело, не способен! Всем известно, бьют – беги, а тут, всё наоборот. И уж верх кощунства и издевательства – некоторым женщинам это даже нравится! Вот она, «война» эта бесконечная какая. И чего греха таить, хоть и держится мужик, из последних сил держится, не сдаётся, шансов у него никаких. Грустно? Конечно грустно, поэтому и выпить не грех.
***
Разумеется Верещагин жену свою, Настасью, не бил и не ругался на неё, не кричал. Павел Арсентьевич молчал. Молчал и делал своё дело – работал и не брал за это мзды. Вот как раз последнее уж очень сильно раздражало и огорчало Настасью. У всех мужья как мужья, сами по–людски живут и другим жить не мешают. А тут досталось такое, что так и прибила бы... Перед людьми стыдно, особенно перед теми, кто по–людски живёт. И сделать, ничего не сделаешь. Бросить его к такой–то матери?! Ещё чего! Отвернуться не успеешь, как подберут и уведут, как пить дать, уведут. Неважно, что видный из себя, это как раз, особого значения не имеет. Значение имеет, что женой брошенный, а значит, бесхозный. А если бесхозный, значит мой, потому что я первая увидела. Бабы, они так и думают, поэтому остаётся одно – терпеть и жаловаться неизвестно кому на долю свою несчастную, потому что женскую. Но Настасья, на то и женщина, нашла выход казалось бы из сплошного тупика и лабиринта. Будучи женщиной мудрой, умных женщин не бывает, мудрые бывают, а умные – нет.
Так вот, будучи женщиной мудрой, Настасья, не стала ежедневно и постоянно пилить своего Верещагина. Тем более она не стала устраивать ему скандалы по поводу, без повода и цепляться к каждой мелочи, толку–то! Она поступила умнее, пардон, мудрее. Настасья запретила Павлу Арсентьевичу водку пить! Вот это удар так удар! Не каждый мужик такое коварство выдержит, не сорвётся… Но Верещагин держался, пока держался. Знамо дело, при жене, ни–ни, приходилось употреблять на стороне. Но всё равно, домой–то идти надо. А дома из Павла Арсентьевича начиналось «вытягивание жил» и прочих внутренностей, но пока терпеть было можно, вот он и терпел. Но успехов и немалых успехов, Настасья всё–таки добилась. Точно также, как все вокруг боялись Верещагина, сам Верещагин боялся своей жены, Настасьи. Вот оказывается в какие дебри и хитрости «война» эта мужика затащить может. Поэтому, уже то, что Верещагин пребывал мало того, что во хмелю, да ещё и дома, говорило о том, что жена его куда–то уехала и кажись надолго.
– В Астрахань поехала, к родственникам. – Верещагин налил себе ещё и выпил. – А дружки твои, Абдулла, все–таки сволочи изрядные. – сказанное, не иначе было чем–то вместо закуски..
– У меня нет друзей и ты это знаешь. – ледяным тоном произнёс Абдулла.
– А Саид с Джавдетом?
– Они не друзья, они шакалы! – несмотря на полумрак комнаты, было видно, что Абдуллу всего аж затрясло. – Поймаю, на куски порежу. Товар забрали, жён забрали, меня в песок закопали.
– Тебя?! В песок?! – Верещагин был мужиком здоровым, поэтому и смех был соответствующим.
– Не смейся, – Абдулла сжал кулаки. – я их найду и уж тогда им никто не поможет!
– Может и найдешь, – похоже, что Павел Арсентьевич воспринимал происходящее как бесплатное развлечение, неведомо откуда свалившееся, потому что даже выпить забыл. – Только вот искать долго придётся.
– Неважно сколько, всё равно найду. – внезапно Абдулла как бы застыл, видать догадка какая–то посетила. – Верещагин, только честно, ты их что, того?
– Если бы. – развлечение закончилось, потому что Павел Арсентьевич вспомнил о самогонке. – Я бы с удовлльствием. Хитрые они, как ты говоришь, шакалы эти. Покуда я в посёлок за самогонкой ходил, они твой товар на баркас погрузили и поминай как звали. Да хрен с ним, с баркасом этим, они у меня павлина стырили, последнего, представляешь?
Павел Арсентьевич наконец–то повернулся к Абдулле, но товарища Сухова почему–то не заметил, в комнате темновато было.
– А ты откуда всё знаешь? – спросил Абдулла.
– Мне Петруха рассказал.
– Это местный красноармеец. – пояснил товарищу Сухову Абдулла.
– Он твоих жён у них отбил. Сейчас они в музее, у Лебедева. Иди, забирай своё счастье.
– Потом заберу.
И только сейчас Верещагин заметил, что Абдулла пришел не один:
– А это кто с тобой?
– Это товарищ Сухов. – почему–то прошептал Абдулла.
– Товарищ Сухов. – представился товарищ Сухов.
– Сухов говоришь? – усмехнулся Верещагин и долил стакан, предназначавшийся Абдулле до полного. – Сейчас мы посмотрим. Осуши, раз уж ты Сухов.
Разумеется товарищ Сухов в инстиутах благородных девиц и в консерваториях разных не обучался, тем не менее, осушил стакан самогонки до того красиво и культурно, что любая благородная барышня, не говоря уж о дипломатах, удавилась бы от зависти.
– Теперь вижу, что Сухов. – одобрительно сказал Верещагин. – Садись, поговорим. Да, Абдулла, Петруха жён твоих отбил, потому что на Гюлчатай глаз положил, нравится она ему. Говорит, жениться хочет.
– Пусть забирает, – махнул рукой Абдулла. – Я себе еще найду…
Казалось бы, вот оно, счастье неяркое, мужское, наступило: есть что и есть с кем, чего ещё мужику для счастья нужно? Но всё–таки сволочная штука жизнь, очень сволочная, потому что...
***
На подоконнике «хрюкнула» и «зашипела» радиостанция:
– Лебедь двенадцатый, Лебедю двадцать третьему. – сказала радиостанция.
Верещагин выругался, встал и подошел к окну:
– Чего тебе?
– Здорово, Пал Арсентьич.
– Привет. Что случилось?
– Случилось, Пал Арсентьич, – радостно заговорила радиостанция. – баркас тормознули, а на нём Саид с Джавдетом и товара полный трюм.
– Верещагин, отдай их мне! Клянусь, не пожалеешь! Товар забери, весь забери, только отдай их мне! – Абдуллу было не узнать. Человек моментально превратился в дикого и смертельно опасного зверя.
– Абдулла, ты же знаешь, я мзды не беру. Мне просто обидно, – Верещагин подошел к столу, налил самогонки, себе и товарищу Сухову, выпил. – что дрянью всякой заниматься приходится, бумажки писать. – и показал на шкаф, в котором стояло десятка три толстенных папок.
– Пал Арсентьич, ты где? – закричала радиостанция.
– Здесь я. – Верещагин вернулся к подоконнику. – Чего тебе еще?
– Говорят за Саидом и Джавдетом Абдулла охотится, даже награду объявил. Ты давно его видел?
– Недели две назад. – как ни в чем ни бывало соврал Верещагин и посмотрела на Абдуллу так, что тому стало ясно, не достанутся ему ни Саид, ни Джавдет. – Говорили, он через пески за кордон ушёл, новый канал создаёт.
Абдулла было хотел что–то сказать, да промолчал. Что толку если Верещагин мзды не берёт?
– Вот что, мужики, – Верещагин налил себе ещё самогонки. – вы лучше идите, не обижайтесь. Сейчас погранцы припрутся, задержанных привезут, бумаги надо будет оформлять...
– Понимаем. – сказал товарищ Сухов.
– Под горячую руку и вас могут загрести. – Верещагин посмотрел на Абдуллу. – А у тебя, – это уже товарищу Сухову. – так вообще, вон, маузер на поясе болтается. Могут и повязать.
...добрый день, веселая минутка, здравствуйте бесценная Екатерина Матвевна...