Мария закончила РГГУ, потом училась и работала в Венеции, а теперь уже шесть лет живёт в Берлине и переводит психотерапию для русскоязычных беженцев из Чечни и Дагестана. О том, какую этику должен соблюдать переводчик, почему переводить беженцев бывает непросто, как дистанцироваться от непростых историй, а также о том, как меняется мировоззрение в ходе работы, - читайте в нашем интервью.
Расскажите, как вы пришли именно к переводу. Почему решили продолжить учебу в Италии и как оказались в Берлине?
Я училась в Москве на филологическом факультете, я филолог-германист. За время университета мне удалось освоить итальянский гораздо лучше, чем немецкий (грустная история), и поэтому, когда мне предложили работу в Италии, я, недолго думая, переехала. Еще в Москве я хотела учиться в аспирантуре, заниматься русской литературой в Венеции казалось абсурдом, так что я решила поступить на искусствоведение. Уже в аспирантуре недовыученность немецкого языка все время не давала мне покоя, поэтому я сначала просто подала на языковую программу DAAD, не получила стипендию, но все равно решила организовать себе совместное руководство с Германией и уехала в Берлин.
Чем учеба в Италии отличается от учебы в Германии?
В Германии уровень аспирантов и обучения несравнимо выше итальянского. Если сравнивать с моим московским опытом, то я бы сказала, что русское обучение по уровню где-то посередине между итальянским и немецким. Кроме того, в Германии искусствоведение – элитная дисциплина, туда идут лучшие из лучших, наверное, потому, что научная традиция очень старая и почетная (искусствоведение родилось в Германии, привет Буркхардту). Поэтому в немецком коллоквиуме требования были несоизмеримо выше, и если в Венеции я чувствовала себя очень уверенно, то в Германии казалась себе недоучкой. Зато в немецких библиотеках были все книги по дисциплине, в итальянских библиотеках книги были в основном итальянские, найти английскую книгу по теме было задачей нетривиальной, не говоря уже о немецких книгах, которых в Италии почти не было. Короче, я бы никогда не написала свою диссертацию без немецких библиотек.
Чем занимается НКО Ксенион, где вы работаете? Как вы начали сотрудничать с данной организацией?
После защиты диссертации я очень хотела дальше заниматься искусствоведением, но денег не было, поэтому я стала искать работу. Первое предложение пришло от НКО Ксенион, нужно было переводить психотерапию. Ксенион занимается помощью беженцам – консультациями по социальным вопросам (правовой статус, получение пособия), психиатрической и психологической помощью. Русскоязычные беженцы обычно приезжают из Чечни и Дагестана. Так я пришла переводить свою первую психотерапевтическую сессию.
В чем заключается ваша работа? Как обычно выглядит ваш день?
Сейчас я работаю в Ксенионе два полных дня в неделю. Я перевожу в основном психотерапию, но иногда и у психиатра, и социальные консультации. Обычно у меня по 4-5 терапий в день (сессия длится 1 час), а в остальное время я перевожу в приемной, телефонные разговоры и все, что горит.
С какого на какой язык вы переводите? В чем, как вам кажется, сложность перевода именно психотерапии?
Я перевожу с русского на немецкий пациента и с немецкого на русский терапевта – то есть я осуществляю коммуникацию полностью. Переводить терапию – задача очень тонкая. Пациенты рассказывают очень чувствительные истории (тяжелые, стыдные или интимные), обычно такие, которые они не рассказывают никому, кроме терапевта. И я – первый человек, который эти истории слышит без фильтра. При этом моя главная задача – осуществлять коммуникацию, донести до терапевта рассказанное в наиболее близком к тексту виде. И я не имею права реагировать, потому что отношения с пациентом выстраивает терапевт, а я как бы отсутствую. Поэтому первое – и самое сложное, что я делаю – это так называемое контейнирование. Если пациент рассказывает, скажем, про войну, смерть, бомбежки и изнасилования (а все наши пациенты пережили войну, так что каждый из них об этом рассказывает) – я должна сама перерабатывать свои эмоции и не выражать их. Особенно сложно это дается с грустью и гневом – часто хочется посочувствовать пациенту или разозлиться за него, но этого делать нельзя, потому что очень важно, чтобы эмоциональные отношения сложились у пациента с терапевтом, а не со мной. Так что постоянно приходится сдерживаться.
С переводчиками психотерапии случаются разные интересные психологические фокусы. Скажем, с одним пациентом, который постоянно садился на пол и жаловался на свою беспомощность, у меня было ощущение, что он висит на всех моих чувствах и силах, поэтому я бесконтрольно засыпала прямо во время перевода. Терапевт, которая его вела, была неопытной, и не очень умела реагировать на его беспомощность, а мне реагировать было нельзя, поэтому мой организм просто отключал меня. Не помогали даже стакан горячего чая и колючий мячик в руке. Теперь этот пациент перешел к другому, более активному терапевту, и засыпать я перестала.
У нас, клинических переводчиков, есть разные трюки, с помощью которых мы не допускаем, чтобы переводимые истории нас слишком трогали (у переводчиков может даже развиться посттравматический синдром, если слишком близко к сердцу все воспринимать). Самый простой трюк – это во время чувствительной истории отодвинуть стул назад. Это удивительно хорошо работает, потому что создает дистанцию с пациентом. Еще можно, скажем, положить подушку на колени, не смотреть пациенту в глаза, или любым доступным способом создавать дистанцию.
Переводчик, который переводит консультацию, должен соблюдать ту же этику, что и психотерапевт?
У переводчиков отдельная этика. Как и терапевтам, нам запрещено рассказывать личные подробности о пациенте кому бы то ни было, но еще нам запрещено иметь с пациентом любые отношения. Один раз у одного из наших пациентов, которого я уже год перевожу, родился сын, и он стоял у нас в фойе, а мне было запрещено даже спросить, все ли хорошо с ребенком. Пришлось взять специальное разрешение у терапевта и таки спросить у пациента про сына. Очень сложно все время играть бесчувственную стену, да и пациенты сами не знают про наши правила и очень удивляются, когда мы, переводчики, с ними почти не здороваемся.
Каковы особенности перевода для беженцев?
Чеченцы и дагестанцы часто говорят в семье на родном языке, а русский у них школьный, выученный, и кроме того, многие из них закончили только несколько классов школы. Поэтому конструкции на русском языке у них очень путаные и часто обрывочные и неправильные. Добавьте в это сочетания ПТР (посттравматическое расстройство), при котором пациенты часто перескакивают с события на событие вообще без всякой очевидной логики, депрессию, из-за которой многие говорят себе под нос, непредсказуемую эмоциональность, - и теперь представьте, что все это вам надо передать терапевту в наиболее близком к оригиналу виде. Не всегда выходит блестяще.
Что вас радует в вашей работе?
Я очень люблю психологию и очень рада, что я могу помогать людям. К тому же людям из моей страны, особенно из таких тяжелых регионов, как Чечня и Дагестан. Мне в эмиграции всегда тяжело было, что я не могу ничего отсюда для моей страны сделать, и вот моя работа дает мне ощущение, что все-таки что-то могу.
Что вас удручает в ней?
Удручает безвыходность. Германия не дает политического убежища чеченцам и дагестанцам, объясняя это тем, что Россия большая, они могут и в другом регионе жить. Так что многих из наших пациентов депортируют, другим запрещают работать, и они уезжают сами от безвыходности, остаются только самые стойкие и смелые, такие, которые могут пережить 5 попыток депортации, постоянные унижения в гос. ведомствах, жуткое давление со стороны местных и родственников на родине.
Как изменила вас работа за эти два года? (Мировоззрение, отношение к переводу, немецкому, беженцам...)
Я стала гораздо больше понимать и принимать других людей. Наши пациенты, например, верят в действие разных трав и масел, они очень религиозны. Как человек научный, я раньше была категорически против всяких «верований», но теперь я поняла, что вера действительно помогает людям, потому что она внутри них, и никто не может ее у них забрать. Так что даже в самых тяжелых условиях они продолжают молиться и надеяться. Более верующей я не стала, но стала гораздо более открытой и терпимой.
Берлин - это любовь? :)
Берлин – это любовь!
Вопросы задавала Ксения Шашкова
Я в Телеграме:
Канал о переводе и языках - https://t.me/vinegretdushi
Канал для изучения немецкого - https://t.me/alles_klar