«Вот и забыл я твои глаза и твой голос. Время подхватило все и унесло в неведомую даль. Но руки твои, как руки матери, мне, наверное, не забыть.
Я помню синие жилки на них, белые длинные пальцы, когда они ловко снимали повязку или тревожно касались раны, когда они нежно, но настойчиво заставляли успокоиться и опуститься на подушку.
Я помню руки твои, медсестра! Я помню и тот синий вечер, и чистое небо с яркими звездами и северным сиянием. Помню, как звучала музыка. Это в госпитале начинались танцы.
Странное зрелище они представляли. Раздвигались столы, на почетное место усаживался гармонист. Вздыхали меха, и рождалась музыка. Никто не хотел выходить первым. Но стоило какой-то паре сделать два круга, как раненые срывались с места, те, кто, конечно, мог двигаться. Самыми заядлыми кавалерами были раненные в руки. Их называли «летчиками», потому что уложенная в гипс рука покоилась на специальном устройстве и напоминала крыло самолета.
Рангом ниже шли выздоравливающие. Танцевать они могли по-настоящему. Но это были не постоянные партнеры – завтра – послезавтра опять уходили на фронт. Туда, на войну.
Ну, за ними шли мы, – те, кому много двигаться было запрещено.
– Ну, что, пойдем, – сказала ты и спохватилась: – Ах да, тебе нельзя… Ничего…
Но я - то знал, как ты хотела туда, где музыка и смех.
– А знаешь, давай, я посмотрю твою ногу, – вдруг предложила ты.
– Ладно, посмотри.
Мы вошли в перевязочную, ты зажгла лампу, опустила ее на пол. Я сел на стул. И ты стала привычно разбинтовывать мою ногу. Картина открылась неприглядная. Около раны вздулась шишка.
– Осколок выходит, – определила ты.
– Болит, спасу нет, – признался я.
– Еще больней будет, – «успокоила» ты.
И тут меня осенило:
– А знаешь что, сестричка, давай его вырежем…
– Ты что, с ума, я же не врач.
– А что со мной будет? Завтра покажу врачу, и дело с концом.
– Тебе с концом, а меня под суд.
– Так уж и под суд, – неуверенно возразил я.
Но нам было по двадцать, а там, внизу в зале, как фалды фраков, в бешеном танце развевались полы халатов. И мы не могли пойти туда, не могли окунуться в это веселье из-за какого-то ржавого куска железа, которому именно сейчас вздумалось выходить.
– Режь! – скомандовал я. – Кто старший по званию?
– Здесь ты раненый, а я медсестра.
– Все равно режь, там разберемся.
Видно, ты прониклась моей уверенностью, взяла скальпель, еще какие-то блестящие штучки и поставила кипятить. Помазала рану, достала скальпель, и вдруг вспомнила:
– Послушай, нужно же обезболивающие уколы.
– Режь, нечего медлить, потерплю!
– Ну, держись, – скомандовала ты. И резкая боль откинула меня на спинку стула. Из раны ударил фонтан. Это выходил гной вместе с осколком.
– Как, жив? – спросила ты, улыбаясь.
– Жив, – ответил. – Тогда пошевели пальцами ноги.
Пошевелил.
– Работают, – обрадовалась ты. – Теперь дело привычное.
Ты ловко стала обрабатывать рану, а я все боялся, что не выдержу. Наконец, моток бинта начал летать вокруг ноги. Боль постепенно утихла. Мне стало легче. Я попытался встать, но ты удержала. А мне хотелось идти. Было радостно, что ты сделала операцию и сейчас нежно смотришь на меня. Наконец, я поднялся. Встал и пошел. А ты бежала следом и спрашивала: «Ну, как? Ну, как?» Мы шли на танцы. Мы кружились и смеялись. От счастья.
На следующий день, когда мою ногу ты разбинтовала, врач повернулась ко мне и спросила: «Ну, как ваш осколок? Очень болит?».
– Какой осколок? – изумился я. – Анна Сергеевна, так вы вчера его, того…
Ты низко опустила голову и стала разглядывать рану.
– Молодые люди, – между тем, сказала врач, – я ничего и никогда не забываю, когда что делаю.
Она долго рассматривала рану, затем заглянула в историю болезни и сказала: «Странно, очень странно. Почерк мой, а когда удалила осколок, хоть режь, не помню».
– Вы очень куда-то спешили, – еще раз соврал я.
Ты так нежно посмотрела на меня, а потом на доктора, которая уже согласилась, что это делала она и операция получилась. Рана в порядке.
Вот и забыл я твои глаза и голос. Но руки твои, медсестра, как руки матери, наверное, не забуду никогда. Руки твои и доброе нежное сердце!»
Эта книга написана Николаем Степановичем Фарутиным участником Великой Отечественной войны .
Для этого он освоил компьютер, сам ее набрал и распечатал на принтере, когда ему был 81 год. Всего 25 экземпляров, можно сказать библиографическая редкость, которая хранится в нескольких библиотеках Вологды и Мурманска. С 1939 года по 1946 гг. служил на Северном флоте в береговой артиллерии на 988-й батарее 113-го Краснозаменного Печенгского артдивизиона береговой обороны Северного флота, защищал полуостров Рыбачий. Оформлял «Боевой листок», писал стихи, был военным корреспондентом краснофлотских газет «Североморец» и «Красное знамя».
Вот что он пишет:
«Память – категория не пассивная. Она будоражит, заставляет вспомнить, вытаскивать на божий свет пожелтевшие от времени письма и блокноты, браться за перо, возносить мужество и патриотизм солдат сороковых годов …
… Надо знать и о том, каких жертв нам стоила эта война, какие разрушения она принесла, оставила раны в душах людей и на теле земли, какой ценой мы прошли эти победы. В таких вопросах не должно и не может быть забвения».
В этой памяти о Великой Отечественной войне, о его боевых товарищах была вся его жизнь.