Глава 13.
Козни врагов приводят князя Михаила на его Голгофу, в лагерь Узбека.
Степь выла как живое страдающее существо. Снежный ветер слепил глаза и заставлял татар плотнее закутываться в полушубки и жаться к огню. Невдалеке от охранников сидел князь Михаил. Руки и ноги его были продеты в деревянные колоды, одежды не было. Синюшная кожа обтягивала кости, голова была запрокинута, и князь видел только мерцающие в глубине неба звезды. Он сидел, прислонясь к стенке мазанки — единственно возможное положение, при котором тело отдыхало. Так уже не первый месяц возили Михаила по степи вслед за кочующей ордой. Ужасно было то, что, несмотря на голод, холод и издевательства, Михаил не умирал. Многие поражались живучести и здоровью тверского князя, жалели его, но никто не решался нарушить приказ Узбека, и помочь ему уйти из жизни.
Послышался шорох.
— Тогрул, иди посмотри, — приказал начальник маленького отряда.
Толстый монгол, кряхтя и поругиваясь, поднялся и растворился в ночи. Через пять минут вернулся, закрывая от ветра лицо.
— Чего там?
— Сайгаки.
— Чего хрипишь, выпей кумыса.
Главный протянул чашу, и голова его покатилась прочь от тела по земле. Другие двое не успели крикнуть, к каждому подкрались сзади две темные фигуры и перерезали горло. Поддельный Тогрул снял шапку, и под ней оказалось лицо Дмитрия Грозные Очи. Подошел к отцу, освободил от оков. Тот долго разминал затекшие руки, после чего заключил сына в объятия. Одна из темных фигур подошла ближе.
— Идти быстрей надо, скоро Ясы проход в горы закроют, пропадем в степи.
— Пойдем отец, кони ждут, с горцами договорились - не выдадут. А если чего Узбек зубы об их твердыни обломает.
Михаил глядел на сына, гладил лицо.
— Люблю я тебя, но не пойду.
— Как же отец? Все же сделали! С горцами договорились.
— Ну, ты сам подумай, если бы хотел я бежать, то неужели не мог из Твери этого сделать, в тот же Псков, а потом в Ливонию или Литву? Но тогда бы Узбек со всей силой мстить пришел, а ему еще помогал бы этот прихвостень Юрий, да глупые новгородцы и псковичи, которых Бог покарает. Уж лучше одному претерпеть муку, чем видеть страдания народа своего, который мне как дети. Поэтому, сам рассуди, стоит ли мне сейчас бежать, не дойдя до конца пути моего. Но ты не зря пришел, если поклянешься выполнить две моих просьбы к тебе.
— Клянусь батя, — Дмитрий достал из-за пазухи крест и поцеловал его.
— Знаю, с Ксенией не сложилось у тебя. В том нет моей вины, я бы не препятствовал, если чего. Даже рад был бы; она же мне как дочь. Не препятствуй и им с Данилой, с ним она будет счастлива.
Дмитрий сжал кулаки и склонил голову.
— Не могу встать поперек твоей мести — ты князь тверской и сын мой, а значит должен до дна испить чашу нашего рода. Видно много грешили предки наши перед Богом, землей Русской и людьми. Резали своих, не жалели смердов, нарушали крестные клятвы, все было, а мы платим. Ты уйдешь, и недолго ждать придется брата в чертогах небесных: тоже примет смерть лютую. Сделай так, чтобы за смерть Юрия одному платить, не тащи с собой никого на плаху. Особливо Данилу. Знаю я его, пойдет с тобой на любое дело, не отвяжется; так свяжи его или в поруб засади.
— Это что же, я на смерть, а он...
— Делай, как считаешь нужным, но учти, второго предательства не прощу, и Бог не простит.
Вспомнил Дмитрий Нижний Новгород, как уводил полки и ждал всего, даже смерти. Поддался увещеваниям московского ставленника: митрополита Филиппа. Может он действительно околдовал его, но это не оправдание для воина. От стыда и страха не мог поднять глаза, а отец лишь сказал:
— Умный поп, знает, чему вас здесь учат.
Дмитрий вспомнил, и кивнул головой в знак согласия.
— Ну, теперь сын оставь мне чего-нибудь закусить, чтоб кровь забурлила. Обнимемся, и езжай быстрей, а то себя подведешь и товарищей.
Княжич вскочил на коня, последний раз оглянулся. Отец ловко рубил воздух двумя татарскими саблями, как будто и не было многодневного сидения и хождения в колодах. Посетила успокоительная мысль: «Не одному татарину придется здесь голову сложить».
— Эй, Данила, вперед!
Крикнул, и поскакал вместе с маленьким отрядом в сторону гор.