Юрий КЕЛЛЕР, ветеран башкирской нефти, заслуженный экономист Республики Башкортостан, почетный нефтяник Минтопэнерго РФ
ПУГАЧЕВ
За Волгой бомбежки прекратились. Мы попали в Саратовскую область в хозяйство имени Плясунова. Потом я узнал, что хозяйство названо именем одного из соратников В.И. Чапаева. Мама была столь обессилена, что председатель посадил ее на ток сторожить зерно. Работницы, не обращая внимания на эту «сторожиху», приходили на ток, набивали зерном подшитые изнутри по кругу к фуфайкам карманы. А мама была уверена, что так и положено, ведь ничего не платили. Она еще толком не знала советские порядки и правила. А у нас у самих уже ничего не было — все свои побрякушки, все нижнее, еще европейское, белье мама давно обменяла на еду. Мы фактически умирали. Когда она пришла к председателю с просьбой выписать нам два килограмма муки, тот изумился: «Шура! Ты же на зерне сидела!» Но выписал, и мы выжили. В России маму называли Шурой. Получилось так: ее польское имя Салька при записи восприняли как Санька, удивились и записали Александрой, а там и прозвали Шурой. Даже брат Марк в одном фронтовом письме писал: Келлер Шуре. Мое польское имя, записанное в метрической книге, было Ежи. Это польская интерпретация имени Георгий, а в России я очень быстро превратился из Ежика в Юрика, тоже, только уже в русскую, интерпретацию того же имени Георгий.
Председатель пожалел маму (а может, хотел избавиться от никчемного работника) и разрешил ей в городе попытаться устроиться на иную работу, которую она смогла бы выполнять. Зимой мама ушла за 40 километров в город Пугачев, остановилась на постоялом дворе и стала разыскивать эвакомиссию. И тут ей повезло! В Пугачеве находился госпиталь, в котором излечивались раненые офицеры. Перед возвращением на фронт они старались принарядиться и шили в мастерской военторга себе новое обмундирование на заказ — деньги у них были. Вот в эту мастерскую маму и взяли шить гимнастерки.
Я уже упоминал, что порядки советские мама далеко не сразу поняла. Когда ей выписывали ордер на комнату в доме по ул. Максима Горького, 55, то записали, будто ее семья состоит из 4 человек — просто по блату примазались еще местные муж с женой Иван и Люся, не имевшие никакого права на предоставление жилья. Они и заняли основной метраж этой комнаты, а нам с мамой выделили уголок за печкой, правда, с окном, выходящим во двор к могучим бе; из досок сколотил нам низки котором мы с мамой спали. И: на мельнице, а Люся — прода: умела находить общий язык с конфликтовала, поэтому и с комнате у нас сложились нор: ношения. Иногда нам даже кое-что пере-падало из приносимого ими с работы...
Меня устроили в детский сад. Но продолжалось мое пребывание там недолго. Я по натуре очень брезглив. Один из пацанов узнал это, садился рядом со мной, плевал в мою тарелку с едой или пускал туда сопли, и когда я с отвращением отодвигал свою тарелку, спокойно сжирал мою порцию. Я не жаловался. Мама же, рассчитывавшая, что я в садике как-то подкормлюсь, с тревогой наблюдала, что я, наоборот, худею. Я же отомстил своему обидчику, спихнув его во время прогулки в отхожую яму. Его выловили, отмыли от нечистот, но был скандал, мне пришлось уйти из садика. Я слонялся весь день без дела, поскольку в школу еще не ходил. К вечеру я с бидончиком ходил за морсом (продавалась тогда в определенных местах сладковатая розового цвета жидкость) и приходил к маме на работу. Там мы с ней что-то ели, запивая этим морсом.
ПИРАТ
Но вскоре дело мне нашлось. Во дворе нашего дома находилась валяльная фабрика, продукция которой (валенки) практически вся шла на фронт. Посреди двора был большой колодец, воду из которого доставали не ведром, а большой бадьей. Однажды, проходя мимо колодца, я услышал жалобный писк. Колодец высокий, заглянуть не могу. Побежал на фабрику, прошу посмотреть. Им как раз понадобилась вода. Подняли бадью, а там из последних сил бултыхается маленький щенок. Женщины достали его, выругались на кого-то, кто так поступил, назвали щенка морским Пиратом и отдали его мне. Под высоким крыльцом я нашел место, из коробок и тряпья соорудил Пирату какое-то жилище и поместил его с длинной красной шерстью. Предком его был явно ирландский сеттер. Я был очень маленький и легкий, и Пират с удовольствием возил меня на себе. Когда я в 1945 г. стал школьником, то в школу не пошел, а поехал на Пирате. Я не знаю, где он обитал все урочные часы, но когда занятия заканчивались, Пират уже ждал меня. Пацаны завидовали, но дразниться не решались — уж очень серьезно и внушительно выглядел мой Пират.
Война закончилась. Еще в 1944 г. мама пыталась разыскать кого-либо из родни. Откликнулся брат Марк. С фронта приходили его треугольники, что очень радовало маму. Когда летом 1944 г. был освобожден от фашистов наш Станислав, мама сразу же попыталась узнать что-либо о нашей родне. Но ответ был отрицательный — никаких архивов не сохранилось. Мы потом с мамой очень грубо прикинули, что война уничтожила порядка 60 самых близких наших родственников — только у моего отца было 7 старших братьев и сестра, и у всех семьи! Ничего не было известно о судьбе моего отца... Из официальных данных потом стало известно, что фашисты уничтожили все еврейское население нашего города — из 40 тысяч евреев, живших в Станиславе до войны, в живых осталось только 100 человек...
Меня, оставшегося в живых только благодаря политике и действиям советского правительства, коробят и возмущают попытки нынешних политиканов поставить знак равенства между извергом Гитлером и вождем советского народа Сталиным, под руководством которого как раз и удалось угробить того изверга, ставившего целью своей жизни уничтожение целых народов!
Городским властям вдруг понадобился дом, в котором мы жили. Нашим соседям — сожителям по комнате, выделили жилье в подвальном помещении дома, в котором располагалась милиция. А нас с мамой переселили в частный сектор, «уплотнив» хозяев Анну Ивановну Кочеткову с сыном — десятиклассником Геннадием и ее вторым мужем Ефимом Ивановичем, только что вернувшимся с войны. Конечно, это их не обрадовало. Нас разместили в сенях на старом сундуке с закругленной крышкой. На этом сундуке проходила вся наша жизнь — на нем мы спали, я делал уроки, мама что-то шила-перешивала на руках (швейной машинки не было). Но мы не роптали, считали, что это ненадолго — мама рвалась домой. Поскольку мы с мамой оказались в чужом доме, Пирата забрали с собой наши соседи. Однажды я сходил к ним в гости, хотел проведать Пирата, но его не застал. Хозяйка, всхлипывая, рассказала мне такую историю. Как-то она затеяла стирку, набрала полный таз белья и понесла его на улицу вывешивать сушить. Пират дремал под столом. Хозяйка тут же метнулась в милицию. Вора с поличным задержали, а на другой день Пирата забрали на службу в милицию. Мне было жаль, что не смог повидаться с Пиратом, но я гордился своим воспитанником. А при дрессировке Пирата я допустил один раз серьезную промашку. Основное угощение, которое я мог себе позволить при кормлении пса, был хлеб. Однажды я взял кусок хлеба, поднес его к Пирату, а когда он уже разинул пасть, я резко отдернул руку. Я не могу передать тот взгляд, которым наградил меня тогда Пират. Он отвернулся, и сколько я ни пытался даже силой скормить ему этот злосчастный кусок хлеба, он отворачивался и уворачивался. Я уже плакал, умолял его простить меня, но пес был непреклонен — смертельно обиделся! Когда мама пришла с работы, то застала меня в полном расстройстве. Кое-как ей удалось уговорить Пирата простить меня. Это был урок!
Дом под № 190 на улице Карла Маркса, в котором мы теперь жили, располагался на последней, прибрежной улице — дальше был берег реки Большой Иргиз, притока Волги. Река была судоходной, а Пугачев раньше был пристанью. У берега всегда стояли на приколе старые баржи, с которых мы, мальчишки, прыгали в желтые мутные воды реки. Однажды после такого купания я брел домой. Вдруг сильный толчок в спину. Я полетел кубарем и увидел над собой лохматую морду моего Пирата. Оказывается, его вел на поводке пожилой милиционер. Пират увидел меня, резко рванул, вырвался и помчался ко мне. Милиционер, не зная в чем дело, страшно перепугался. Когда он подбежал к нам и увидел, как Пират слизывает с моего лица слезы, а я плакал навзрыд, обнимал пса и бормотал: «Пиратик мой, Пиратик мой!», то успокоился, снял фуражку и, вытирая пот, восхищенно говорил: «Вот это память! Какая любовь! Это ж надо!» Это была наша последняя встреча с Пиратом. Мама моя не была особо сентиментальной, но когда я рассказал ей о неожиданной встрече с Пиратом, она прослезилась. Это ее растрогало. Возможно, по этой причине, опасаясь неизбежной разлуки с питомцем, который со временем становится истинным членом семьи, мама всегда была против содержания в доме всякой живности, кроме, конечно, аквариумных рыбок и канареек, да и условий-то у нас для этого не было. Но и потом, через десятки лет, уже в Башкирии, мама сопротивлялась принимать в дом живую душу. Но когда моя дочь Ирина, ее внучка, в 1985 г. по дороге в Уфимский авиационный институт, в котором она тогда училась, нашла в снегу маленького щенка и заявила, что он будет жить у нас, мы все сдались. По собачьим каталогам мы определили, что в основе его породы был тибетский терьер. Он, естественно, получил имя Пират и стал надежным другом моей мамы до самой ее смерти в 1989 г.