* АНОНС *
Читайте в № 2 "Бельских просторов" воспоминания В. Ощепкова о Льве Бараге.
Владимир Ощепков
Как-то мы со Львом Григорьевичем…
(Отрывок)
После первого курса университета мне довелось почти полмесяца находиться в компании Льва Григорьевича. Мы с ним спали в одной комнате на соседних кроватях, завтракали, обедали и ужинали за одним столом, делили поровну все тяготы и невзгоды походной жизни. Судите сами: в группе, отправившейся в фольклорную экспедицию в Дуванский район, было десять студенток и один студент, то есть я, и руководитель Лев Григорьевич Бараг.
Ранним утром мы встретились в Уфимском аэропорту: решено было добираться до Дувана самолетом, чтобы сократить время в пути и избежать вагонных неудобств. Конец июня был ненастным, и наш рейс откладывали сначала на час, потом еще на час, потом на два часа. В итоге ближе к вечеру вылет был отменен до завтра. Однако в аэропорту мы не скучали: Лев Григорьевич рассказывал увлекательные истории из своей жизни, а благодаря громкости его голоса слушателями были не только мы, но и многочисленные пассажиры, ожидающие своих рейсов. Наша группа сидела в углу зала ожидания на втором этаже. Стоило только Льву Григорьевичу произнести свое знаменитое «Друзья мои!», как вокруг нас сначала образовалась некая мертвая зона: в режиме ожидания пассажиры предпочитают рано утром дремать в тишине, однако вскоре один за другим люди возвращались обратно, увлекая за собой значительную часть зала ожидания. Наш угол оказался перенаселенным. Привлеченный странным скоплением людей, подошел постовой милиционер, послушал и остался в толпе. Нередко очередной устный рассказ заканчивался аплодисментами, а пассажиры, услышав сообщение о начале регистрации на их рейс, не спешили уходить, надеясь застать самое интересное.
Не вылетел наш самолет и утром следующего дня. Устные рассказы продолжались с неменьшим успехом. Только после обеда и нас позвали на посадку. Мы покидали зал ожидания героями: все знали, кто этот высокий старик с кустистыми бровями и кто его юные сопровождающие. Каждый желал нам счастливого полета.
Почти все из нас видели «Ан-2» впервые, не говоря уж о том, что опыт полетов отсутствовал полностью. Мы заняли весь салон, разместились на неудобных сиденьях вдоль стен, с некоторой тревогой посматривали на табло с надписью «Приготовиться к прыжку». Табло не светилось, и это внушало надежду, что десантирование не состоится. Двигатель заработал, самолет покатился по травяному полю, заметно подпрыгивая и покачиваясь на кочках. Ровная бетонная взлетно-посадочная полоса осталась где-то сбоку, как и весь остальной мир. Самолет катился долго-долго, и я успел пошутить: может быть, мы так и достигнем Дувана, не отрываясь от земли? Шутка имела успех: наши подруги, в большинстве городские, явно волновались, и тревога читалась на их напряженных лицах.
Потом самолет повернул и покатил в обратную сторону. Промелькнула мысль о том, что полет снова отменили. Но после очередного разворота двигатель начал набирать обороты, самолет вздрагивал на месте, удерживаемый тормозами, опять побежал по неровному полю и неожиданно оказался в воздухе. Тряска прекратилась. С трудом повернув голову к иллюминатору, оказавшемуся за спиной, можно было смотреть с высоты на удаляющуюся землю и наслаждаться полетом. Наслаждение прекратилось, когда самолет оказался в лесной зоне республики и началась болтанка. Оказалось, что индивидуальных гигиенических пакетов запасено для полета недостаточно…
Здесь я делаю паузу и сразу перехожу к тому моменту, когда долгожданная земля встретила нас заметным толчком снизу. Плохо было всем, но только не Льву Григорьевичу! Он был бодр и по-джентельменски помогал студенткам покидать ставший ненавистным самолет. Я в меру своих сил способствовал ему в этом (для меня полет оказался не столь трагичным, хотя некоторый дискомфорт чувствовался), и вскоре прямо на летном поле образовалась живописная груда из багажа и девичьих тел, не способных к дальнейшему передвижению…
Лев Григорьевич некстати высказал предположение, что обратный путь можно тоже проделать по воздуху, чем вызвал всеобщее возмущение: никаких самолетов, только поезд, пусть дорога займет сколько угодно времени! И странно: понимание того, что случившееся не повторится, неожиданно придало силы, и мы тронулись в сторону села. Лев Григорьевич вел под руки двух наиболее ослабевших студенток, а я замыкал шествие, нагруженный их багажом. Деревенского мальчишку, решившего показать нам дорогу, Лев Григорьевич тут же назвал Вергилием.
Мы знали Льва Григорьевича как чудаковатого ученого, несколько рассеянного и забывчивого и безгранично эмоционального. Когда он читал нам курс «Введение в литературоведение», то неожиданно появлялся за нашими спинами (так был устроен вход в большой аудитории в левом крыле здания), стремительно приближался к кафедре, а впереди него уже летел по воздуху потрепанный портфель, прежде чем шлепнуться на преподавательский стол, потеряв при этом часть своего содержимого. Поначалу было трудно воспринять его речь, полную восклицаний и парадоксов. Но потом, привыкнув, оставалось только удивляться глубине мыслей лектора и экспрессивностью их изложения…
И нам, естественно, казалось, что он всегда и во всем такой. Оказалось, ничего подобного! Лев Григорьевич взял меня одного (девицы продолжали отходить от полета в более комфортных условиях в каком-то общежитии) на встречу с местной интеллигенцией, которую представляли, конечно же, пожилые учительницы. Оказалось, что и приютившее нас общежитие, и эта встреча есть результат того, что полугодом ранее Лев Григорьевич написал письма, которыми заблаговременно оповестил всех, кто мог встретиться на нашем пути и оказать посильное содействие, о сроках и целях нашего визита, решив таким образом множество организационных и бытовых проблем. Он заранее знал, в каких селах и деревнях мы должны побывать, где будем ночевать и в каких точках общепита питаться. Ему были известны имена и адреса местных носителей фольклора, которые могли поделиться с нами своим сокровенным знанием.
Таким образом был составлен детальный график нашей работы на весь срок экспедиции! И составил его именно этот типичный рассеянный профессор! Кстати, профессором Бараг стал несколько позже, но не в этом дело. График сдвинулся на один день, однако, как читатель уже знает, по совершенно объективной причине. Причем нашего руководителя, оказавшегося неожиданно практичным и предусмотрительным, не удивлял ни скудный ассортимент встречавшихся на нашем пути сельских «чайных», ни спартанские условия временного жилья, ни покосившиеся дощатые туалеты где-то на задворках…
На следующее утро был составлен маршрут для каждой мини-группы экспедиции. Лев Григорьевич в свою взял Люду, Ларису и меня, попутно поручив мне носить магнитофон, на который предполагалось записывать прямую речь местных рассказчиков. Сразу же надо заметить, что не только люди, но и техника плохо перенесла воздушный бросок: магнитофон ничего не хотел фиксировать. То ли пленка отсырела от продолжавшихся дождей, не знаю…
Подозреваю, что Лев Григорьевич не зря спешил в маленькое село Чертан: он предчувствовал, что там нас ждет удача. Так оно и случилось: местный житель Николай Васильевич Ростовцев оказался интересным рассказчиком. Мы едва поспевали записывать одну историю за другой. А Бараг вновь и вновь удивлял нас тем, что, услышав только начало рассказа, тут же торжественно и громко, как всегда, провозглашал, что подобный сюжет впервые записан тем-то и тем-то в таком-то году, а опубликован тогда-то в таком-то издании под таким-то названием.
Мы возвращались вечером тоже пешком. Бараг, обрадованный удачей, спешил и увлекал меня за собой.
После ужина началось самое, как оказалось, трудное. Нужно было свести разрозненные записи воедино, сохранив при этом лексико-морфологические и синтаксические особенности речи рассказчика и передав по возможности ее фонетическое своеобразие. Однако магнитофон, на который мы надеялись, ничего не сохранил, кроме неразборчивого бормотания. А в наших блокнотах, несмотря на общий источник информации, записи почему-то оказались разными…
Лев Григорьевич в тоске безмолвно воздевал руки. Он, конечно, понимал, что от студентов в первый день трудно ожидать большего, и был рад тому, что хотя бы у двоих записи оказывались изредка идентичными. Мы немало помучились, но назавтра уже не допускали просчетов. А эта работа с текстом стала для меня первым практическим занятием по литературному редактированию и практической стилистике. Причем работа была значительная: мы записали и обработали более 40 текстов от Ростовцева и других! Мне приходилось встречать тексты и в сборнике сказок, выпущенных Башкирским книжным издательством, и в книжечке «Все сказки в одной связке», изданной недавно Дуванским историко-краеведческим музеем.
Лев Григорьевич хотел для полноты картины увидеть и услышать Ростовцева в кругу его односельчан, чтобы зафиксировать их реакцию. Для этого вместо отдыха мы вечером снова пошагали в Чертан, где перед началом фильма в клубе планировалось показательное выступление Николая Васильевича. Однако из этого ничего не получилось: рассказчик превысил свою обычную норму и к месту встречи не явился. А местные жители, с которыми Бараг заводил разговор, отзывались о нем как о человеке несколько не от мира сего. Что ж, они ведь не знали того, что знали мы…
Зато после фильма, который мы все-таки посмотрели (Лев Григорьевич втайне надеялся, что сказатель еще может появиться), мы вновь удивились тому, как Бараг в немногих словах изложил все достоинства и недостатки этого творения французской кинематографии. Смотрели мы, помнится, «Гром небесный» с Жаном Габеном в главной роли. В журнале «Советский экран», популярном в то время, критики потратили бы на это страницы 2-3, не меньше. А устная рецензия Льва Григорьевича, к тому же прозвучавшая экспромтом, заняла всего пару минут! Так что за время неблизкой дороги он еще успел разъяснить этимологию фамилии Людмилы Левитской, растолковал причину наличия в ней сочетания «тс» вместо возможного и часто встречаемого «ц». Вспомнил известного русского художника-портретиста Дмитрия Григорьевича Левицкого и прочитал познавательную лекцию о своеобразии его творчества…
В один из последних дней, а точнее – вечеров, Бараг позвал с собой только меня. Люда и Лариса, обрадованные этим, предались отдыху. Дело в том, что сказки бывают разные. Бывают бытовые, бывают волшебные, бывают о животных... А бывают – озорные, главная особенность которых – некоторая скабрезность сюжета и наличие ненормативной лексики. Именно такими готов был поделиться очередной сказочник. Мне, в прошлом деревенскому мальчишке, приходилось слышать всякое, но нежные девичьи городские уши такого бы не выдержали. Впрочем, и мне стало как-то не по себе: слышать-то приходилось, но вот фиксировать в письменном виде – нет. Наверное, Лев Григорьевич заметил это и предложил мне тоже идти отдыхать, а он уж один как-нибудь справится.
Остаток вечера я провел в обществе однокурсниц, развлекая их записью виртуозной игры на балалайке, которую продемонстрировал нам один местный сказитель, исчерпав свой словесный репертуар (магнитофон все-таки начал работать, устыдившись, видимо, своего бездействия).
Лев Григорьевич вернулся поздно и в полной темноте укладывался спать, стараясь не шуметь. Но даже по его довольному сопению можно было догадаться, что вечер проведен с большой пользой. Но вот записанных им тогда сказок мне не довелось встречать ни в одном из изданий…
На следующих курсах Бараг лекций не читал. Его предложение продолжать заниматься проблемами фольклора я не принял: захотелось чего-то другого. Поэтому мы больше не общались, если не считать общением редкие встречи в коридоре. Только на пятом курсе на очередной научной студенческой конференции он председательствовал, а мне была оказана честь выступить с докладом по теме дипломной работы. Лев Григорьевич шумно и, как мне показалось, искренне поздравил с удачным выступлением, сказав, что это должно быть непременно опубликовано в сборнике лучших студенческих работ.
В 1994 году я зашел в университет и поднялся на родной четвертый этаж. Постоял у лестницы в том месте, где мы обычно проводили с друзьями перемены. И вдруг услышал в отдалении знакомый голос! Да, это был Лев Григорьевич. Ноги сами понесли меня.
– Здравствуйте, Лев Григорьевич, – сказал я. – Вы, конечно, меня не помни…
– Здравствуйте, Володя! – воскликнул он. – Конечно, помню! Вы поступили в 1968 году, а окончили в 1973-м!
И Лев Григорьевич торжествующе посмотрел вокруг, а потом повел меня на кафедру, попутно знакомя всех встречных с бывшим студентом, который был в свое время одним из лучших. Он спросил о цели приезда, попутно безошибочно назвав мой район, что ранее вообще не удавалось никому. Пришлось сказать, что имею желание видеть свою дочь, только что окончившую школу, в числе студентов факультета. Лев Григорьевич пришел в полный восторг и заявил, что непременно так и будет. Он заставил меня записать номер его домашнего телефона и просил звонить при необходимости. Конечно, я не осмелился бы беспокоить его по такому деликатному вопросу, но после того, как все экзамены были успешно сданы, все-таки позвонил и просто сообщил, что у нас все хорошо.
– Рад за вас! – воскликнул Лев Григорьевич. – На первом курсе я буду читать лекции, там и познакомимся! Ваша дочь сделала правильный выбор! Уверен: она будет хорошей студенткой!
Но этому, к великому сожалению, не суждено было сбыться: в конце августа он, переходя через дорогу, был сбит машиной и скончался 4 сентября…
Все-таки Бараг был типичным рассеянным профессором. Именно таким его знали и любили…