Как известно, Пан-или-Пропал гнется и ломится под непомерной тяжестью своих хозяйственных функций. Не спит он ночами, не пьет и не доедает. Но не выветриваются под измученными очами его круги темно-синие, легендарная бледность его уж начала понемножечку переходить в черноту.
Раньше бывалоче Больше не Мэр управлял городом одной левой играючи – и ничегошеньки ему не делалось. Урны поставит – и так они всем понравятся, что Народ жадно вырывает их с корнем и, страстно обнявши, утаскивает в свое логово – на садовый участок с вагончиком и картошкой или в рассыпающуюся постройку народная стройка. Пусть эдакая красотища живет где-то рядом! Жаль, ее невозможно поместить прямо в свое изголодавшееся по заботе сердце, или в истосковавшийся по гармоничным пропорциям глаз, или в иссыхающий без высшего смысла разум… А ушли Больше не Мэра – и завыл, заголосил Народ, завыдирал на себе последние волосы: «Солнце ты наше ясное! Ты почто же зашло?!»
Больше не Мэр бывалоче и политикой баловался – и туда попиннывает, и сюда подмигивает, и Губернатору при случае то козью морду, то кукиш выставит… Пан-или Пропал себе такого не позволяет – и силы бережет, и субординацию блюдет, и этических норм придерживается. А сил почему-то нет и успехов не видно – все как в черную дыру засасывается. Договорился он не с теми богами, посему снегопады один за другим обрушиваются на него, как снег на голову. Только достанет он из кармана матушкино благословение – только солнце проглянет и дворники снег вычистят, как глядишь – уж все опять по самые крыши занесено, а Народ в снегу барахтается, сыплет проклятьями да посылает Пан-или-Пропалу флюиды ненависти.
Да ведь снег – это полбеды. Как говаривал Больше не Мэр, весной сам растает. Но когда растает – ведь даже подумать жутко, что там под снегом-то обнаружится. Ведь закопаны в тот снег миллионы немалые, и обещано, что по весне проступят там райские дорожки и божьи клумбы вдоль них расцветут. Да вот только случится ли эдакое? Как говорится, в жизни всегда есть место чуду, надо только верить. Пан-или-Пропал и верит изо всех сил. Да только те, кто ходит по будущим кущам в оттепель, утверждают, что по весне оттает там прекрасное место для перелома ног. Да, в принципе, оно уже и сейчас для этого вполне годится… И все бы ничего – вот только деньги-то закапывали не свои, а вертикальные… Как бы высшие силы того… не прогневались.
Или, скажем, попытается Пан-или-Пропал Народу понравиться – ну, чисто на всякий случай, для рейтингов… И ничегошеньки не выходит. Ведь Народ у нас какой? Он, как известно, религиозный да ранимый. Только чуть дернись – и он оскорбится до глубины души и потребует уголовного преследования. Это ничего, что сам Народ из молитв только «Отче наше» помнит, и то – лишь первые два слова. Да и их смысл ему неведом, поскольку слова те – мистические и сакральные. Ну, просто чует Народ, что слова хорошие и помогают. Ну, и что такой Народ порадует? Ну, конечно, церква! Еще одна. И решает Пан-или-Пропал, что пусть будет церква для Народу. Что же Народ – оценил, поклонился в ножки, умилился, хотя бы «спасибо» сказал? Вот и нет – ничего подобного! Ведь Народ – он же еще и темный. И посему говорит Народ: «Зачем нам церква? Их и так полно. Мы хотим тут сквер на память о мертвых полицаях! Или как они там теперь называются?» Удивился Пан-или-Пропал. Потому как вроде полицаи раньше Народу не нравились. Да и по поводу церквы уже, с кем надо, перетерто... Что ли все отменять? А вдруг отменишь – и оскорбишь религиозные чувства? Или, может, им полицейский сквер понадобился, чтоб потом его осквернять?
Призадумался Пан-или-Пропал, закручинился. Еще больше черноты в бледном лике его прибавилось. «Хоть бы снег что ли, наконец, растаял, - думает. – Или пусть лучше вечная мерзлота наступит и поглотит все, чтоб не видеть никогда, что там с деньгами этими вертикальными стало? И что же все-таки строить – церкву или ментовское святилище?» Достал из кармана матушкино благословение, а оно живое, теплое, пульсирует, да ничего не делает: ждет, чтобы Пан-или-Пропал определился, что для него есть лучшее. Вздохнул Пан-или-Пропал тяжело и убрал матушкино благословение куда подальше.
Нестор Толкин