Артхив пытается разобраться, что происходит на картинах, на которых, казалось бы, творится черт знает что.
Златокудрый, одетый с покушениями на моду юноша, обнимает за талию хрупкую прелестницу. Тонкий, небрежно переброшенный через плечо шарф развевается на ветру. Вся его поза — молодецкая удаль, движение, порыв. На скулах играет румянец, разгоревшийся то ли от долгого преследования, то ли от вожделения. Девушка тоже определенно недурна собой. Есть, впрочем, в ней особенность, которую иные привереды сочли бы изъяном: вместо рук у красавицы — раскидистые ветви, усеянные густой листвой. На ее лице — выражение спокойного превосходства, она знает, что победила. Ее взгляд словно говорит: полегче, приятель. Придержи поводья. Только без рук.
Так что здесь происходит? Юный мичуринец несет на рынок саженец, выкопанный в окрестностях Чернобыля? Веганы пожинают плоды своих диет и убеждений? Или объяснение следует искать в той штуке, которая болтается у героя на поясе и напоминает бонг?
Антонио Поллайоло жил во второй половине XV века во Флоренции. На пару с братом — Пьеро — Антонио владел ювелирной мастерской. Братья изготовляли украшения и гравюры, разрабатывали эскизы для текстильного производства, выполняли заказы Святого Престола. Их бизнес процветал.
Антонио не был визионером, как его современник Иероним Босх — в нем сложно было заподозрить излишне богатое воображение. Это был основательный человек, крепко стоявший на земле двумя ногами. Как и полагается мастеру эпохи ренессанса, Антонио Поллайоло живо интересовался анатомией человеческого тела. Одним из первых художников Возрождения он начал заниматься в анатомическом театре. По свидетельствам Джорджо Вазари, он снимал с трупов кожу, чтобы лучше понять, как устроена мускулатура. Мифологические сюжеты он обычно использовал как повод поупражняться в изображении перевитой венами, вздувшейся от напряжения плоти. Случалось, он справлялся и вовсе без сюжета.
Здесь же Антонио Поллайоло обходится без анатомических подробностей — тот редкий случай, когда история интересует его больше, чем бицепсы и дельты. Эта история — миф об Аполлоне и Дафне.
Однажды, воспылав чувством к горной нимфе Дафне, Аполлон погнался за ней, «словно собака за зайцем». Аполлон был богом-перфекционистом. Во всем, что делал, он достигал совершенства. И бегал он тоже хорошо. Времена были смутные — дикий мир, мир без адвокатов, мир до Харви Вайнштейна и Кевина Спейси. Девушке не приходилось рассчитывать на поддержку в твиттере и щедрые отступные в суде. Поняв, что от погони ей не уйти, Дафна попросила помощи у матери — богини земли Геи. Наверняка Гея могла воздвигнуть на пути Аполлона гору или непролазные кущи или сделать так, чтобы перед ним разверзлась пропасть. Возможно, у нее было специфическое чувство юмора. Или ей просто не хватило времени, чтобы подумать. Гея превратила дочь в лавровое дерево.
Тут, разумеется, возникают вопросы. Аполлон был завидным ухажером — знатные родители, тюнингованные колесницы, пентхауз на Олимпе. Кроме прочего, в отличие от Харви Вайнштейна, он был хорош собой — стоило ли противиться?
На этот счет существует несколько версий. Согласно одной, Дафна хранила обет целомудрия и не собиралась делать поблажек даже Аполлону. Другая утверждает, что конфликт интересов возник по вине Эроса, пославшего Аполлону стрелу любви, а Дафне — стрелу антипатии. Впрочем, возможно решающую роль сыграла личность самого Аполлона — вполне выдающаяся, но слишком противоречивая.
Аполлон не зря носил прозвище Феб — «лучезарный». Он был подобен солнцу: живительному и прекрасному на расстоянии, но смертоносному для всех, кто осмелился подойти слишком близко. В хорошем расположении духа он врачевал болезни, в скверном — насылал на города чуму. Он играл на лире и радовал своим искусством публику при всяком удобном случае. Но с того, кто осмеливался вызвать его на музыкальный поединок, запросто мог, например, содрать кожу.
Как-то Аполлон состязался с неким отважным сатиром в игре на флейте — решить, кто победил, должны были трое судей. Двое благоразумно присудили победу Аполлону, третий — небезызвестный царь Мидас — отдал голос его оппоненту. За это Аполлон наградил его ослиными ушами — бедняга до конца жизни носил тюрбан.
Кроме прочего, Аполлон был феноменально любвеобилен — даже по олимпийским меркам. Девушки, юноши, боги, смертные — кажется, его внимания избежала только лернейская гидра (впрочем, и на этот счет стопроцентной уверенности нет).
К слову, по некоторым данным, Дафна была давней обсессией Аполлона. Однажды он устранил своего соперника — некоего Левкиппа. Тот пытался подкатить к Дафне, переодевшись в женское платье, и Аполлон посоветовал нимфам искупаться голышом: обман был раскрыт, Левкипп — разорван на куски.
В общем, Аполлон был божеством с темпераментом, его ухаживания — чреваты сюрпризами почище, чем превращение в лавр.
Миф об Аполлоне и Дафне не растратил актуальности за тысячелетия. Возможно именно в здешних древесных метаморфозах следует искать причины того, что сегодня недостаток любовного пыла нередко характеризуется словом «бревно». Многие живописцы были очарованы этим сюжетом — кто-то, подобно Поллайоло трактовал его буквально. Кто-то — как метафору недостижимого идеала, вечно ускользающей красоты.
Что касается, заключенной в мифе морали, она очевидна. Не сумев заполучить нимфу, Аполлон воспользовался деревом. Он сделал из его листвы небезызвестный лавровый венок. И превратил свидетельство натурально эпик-фейла в символ абсолютного триумфа. Что позволено божеству, не позволено Вайнштейну.
Автор: Андрей Зимоглядов, artchive.ru