Свобода – одно из самых парадоксальных и проблематичных явлений как для человеческой мысли, так и истории. Она соблазняет и прельщает, её сулят учителя мудрости и выкрикивают с трибун политики, ей живут и за неё умирают, к ней стремятся и от неё бегут. Вместе с тем сейчас, как и раньше, отсутствует сколь-нибудь ясное понимание того, что же она такое. Даже если задать этот вопрос очень образованному человеку, в ответ, по всей вероятности, придётся услышать что-то крайне невнятное, сбивчивое и противоречивое. Но это мало кого тревожит; предполагается, что понятие свободы само собой разумеется, оно доступно нам интуитивно и нет нужды пробовать копаться в его природе и дефиниции. Как зачастую бывает, эта очевидность обманчива и похожа на очевидность вращения Солнца вокруг Земли. Нам кажется, будто именно оно движется по небосводу, мы видим это каждый день, тогда как в действительности всё наоборот. Равным образом нам кажется, будто мы понимаем свободу и обладаем ей – но, увы, всё наоборот.
Первый шаг к постижению свободы начинается с обнаружения её связи с понятием каузальности, то есть причинно-следственного отношения. Мы считаем поистине свободным то, что не определяется, не «опричинивается» воздействием, а действует изнутри своей собственной природы. Так, раб именно потому трактуется нами как несвободный, что его поведение детерминируется господином, его поступки есть в значительной степени следствие явных внешних причин, а его внутренняя детерминация скована. Напротив, мы воспринимаем свободным того человека, кто сам до известных пределов решает, что ему делать и в каком направлении двигаться. Уже здесь в нас должна бы проснуться тревога, ощущение, что не всё здесь в порядке. И действительно, разве этот второй, свободный человек существует в вакууме и не подвергается воздействиям? Конечно же, подвергается. Влияют ли они на его решения, определяют ли они его поступки? Разумеется.
Представьте, что за свадебным столом один гость, упражняя собственную свободную волю, ткнул в сердцах в другого вилкой – и началась такая драка, что, как говорили в старину, хоть иконы выноси. Кто тут виноват? Он сам и его свободное решение? Но не спешите судить человека. Если бы его сосед не вёл себя как скотина, этого бы не случилось. Наконец, вина лежит на том, кто посадил их рядом и на изготовителе употреблённой ими водки. И на молодожёнах, естественно, без них бы не было самого торжества, на родителях обоих господ, породивших их на свет. На изобретателе вилки, на Исааке Ньютоне, Гае Юлии Цезаре, Гомере и даже вашем прадедушке – этот список можно длить до бесконечности, ведь без них не возникла бы причинно-следственная цепь, приведшая к этой некрасивой сцене. В действительности, ответ на вопрос, кто виноват в свадебной драке может быть только один: всё мироздание в целом должно склонить свои раскрасневшиеся от стыда щёки, вплоть до сверхмассивных чёрных дыр, далёких звёзд и квазаров. Из списка не может быть исключен ни один атом, ни одна виртуальная частица вакуума, так как каждый элемент взаимодействует со всеми остальными через посредство прочих в непрерывном пространственно-временном континууме.
Континуум этот настолько туго натянут, что между его звеньями и ножичка не просунуть: каждое событие оказывается определено не только какими-то ещё, оно определено абсолютно всеми элементами системы. И где же тут место для свободы, спрашивается? Дабы погружение вилки в соседа было актом свободы, наш свадебный пьяница должен был быть способен начать новую цепь каузальности, то есть дать начало событию, вырванному из детерминируемого причинами и следствиями континуума мироздания. Хотелось бы верить, что, способный на такое, он распорядился бы этим даром иначе.
В этой точке мы подошли к пониманию двух ключевых моментов. Во-первых, того, что такое свобода на самом деле. Имея в виду справедливые рассуждения Иммануила Канта, свобода есть способность спонтанно начинать новую цепь каузальности. Во-вторых, мы поняли, что она невозможна – ни полностью, ни частично, ни в какой-либо иной форме. Данная позиция зовётся крайним, или абсолютным, детерминизмом, и в рамках системы образования иногда принято называть её опровергнутой (как именно, никогда не сообщается), что, конечно, полная чушь, поскольку в отношении крайнего детерминизма не было не только опровержений, но даже мало-мальски серьёзных аргументов. Наиболее часто приводимый сегодня довод против является указанием на некоторые квантовые эффекты, такие как принцип неопределённости Гейзенберга. Из фундаментальной невозможности точного предсказания и измерения некоторых величин (ибо сам акт измерения влияет на квантовую систему) делается крайне поспешный вывод об их коренной случайности, как бы неполной детерминированности. По этому поводу Эйнштейн когда-то произнёс: «Бог не играет в кости» (Бог здесь понимается аллегорически, разумеется, см. его работу «Во что я верю»). И действительно, даже когда Вселенная играет в азартные игры, все карты у неё давным-давно просчитаны и только нам партии кажутся делом случая. Не стоит путать неполную предсказуемость некоторых квантовых явлений, к которым мы подходим со своим ограниченным инструментарием, с их изначальной недетерминированностью.
Пока что мы сосредоточились на детерминации внешней, которой люди и имеют склонность ограничиваться в рассуждениях о свободе. Однако изнутри наше поведение определено столь же строго уже описанной ранее игрой множественных биологических и психических сил. Человеком управляет бесчисленное множество генетических алгоритмов – от крупных, таких как инстинкты защиты потомства и заботы о нём, подражания, размножения и доминантности, до мельчайших настроек вкусов, реакций и моделей поведения. Они задают и приводят в движение наши устремления, которые затем преломляются под социокультурным давлением и порождают всё разнообразие индивидуальной и общественной жизни.
Стоит немного подкрутить настройки программного кода любого из нас, и мы получим абсолютно другую личность, которой будет нравиться вкус свежей земли больше, чем клубничное мороженое, а фонарные столбы вызывать такую гамму желаний и эмоций, какие раньше пробуждал противоположный пол. Стоит нам принять определённые психоактивные вещества или изменить соотношение гормонов и нейромедиаторов – и мы, опять же, получаем совершенно иначе функционирующую систему. Мы в плену «внутреннего» ничуть не меньше, чем «внешнего».
Чуть ли не все крупнейшие исследователи в современной нейробиологии и популяризаторы наук о мозге от Р. Сапольски и С. Харриса до Д. Свааба, Д. Иглмена и Э. Кандела в силу своих обширных знаний держатся позиций абсолютного детерминизма и отрицают возможность свободных поступков. Нам кажется, будто мы сами управляем своим поведением лишь потому, что мы воспринимаем собственные желания и их реализацию, но не умеем различить их каузальную определённость.
Классическое описание этой ситуации мы находим у Спинозы (письмо Г.Г. Шуллеру, октябрь 1674 г.):
«Представьте себе, пожалуйста, что [брошенный] камень, продолжая своё движение, мыслит и сознаёт, что он изо всех сил стремится не прекращать этого движения. Этот камень, так как он сознаёт только своё собственное стремление и так как он отнюдь не индифферентен, будет думать, что он в высшей степени свободен и продолжает движение не по какой иной причине, кроме той, что он этого желает. Такова же та человеческая свобода, обладанием которой все хвалятся и которая состоит только в том, что люди сознают своё желание, но не знают причин, коими они детерминируются. Так, ребёнок думает, что он свободно стремится к молоку, а рассердившийся мальчик – что он свободно желает мщения, робкий же – что он желает бегства. Так, пьяный думает, будто он по свободному решению воли разглашает то, относительно чего впоследствии, протрезвившись, он хотел бы, чтобы это осталось невысказанным».
Но почему же, несмотря на то, что всё указывает как на физическую, так и на чисто логическую невозможность свободной воли в причинно-следственном бытии, в нас столь прочно сидит это представление? Дело в том, что с эволюционной точки зрения, это экономный, надёжный и совершенно необходимый познавательный инструмент, который служил нашим предкам верой и правдой миллионы лет и продолжает быть незаменимым по сей день. Возможности человеческого мозга, как и любого иного, слишком ограничены, чтобы проследить всю цепочку причинно-следственных связей, ведущих к тому или другому событию. Мы не в состоянии увидеть эту многомерную причинно-следственную сеть целиком, поэтому нам она предстаёт в урезанной форме и пестрящей многочисленными дырами и прогалами. Неизбежная неполнота сведений и рождает понятие о свободе воли – своего рода оптическую иллюзию, будто в тех пустотах, где мы пока не усматриваем строгой причинности, она начинается как бы заново, спонтанно и свободно, изнутри самого объекта. Иначе говоря, видимость свободы воли порождается незнанием реальных причин событий.
Вообразим, что на прогулке по первобытному лесу на нас напал разъяренный зверь. Чудом спасшись, мы судорожно начинаем осмыслять произошедшее и пытаемся понять, что случилось и как избежать этого впоследствии. Первая стратегия интерпретации – проследить всю систему причин и следствий в нервной системе животного и окружающей его среде, которые привели к нападению. Это даст наиболее достоверное и полное видение, однако такой подход требует всеобъемлющих знаний, которых у нас не было в прошлом и которыми мы не обладаем и сейчас. В любом случае, человеческий мозг и не мог бы на каждом шагу заниматься длительными, трудоёмкими и в общем-то принципиально невозможными точными расчётами. Индивида, который просто предпримет такую попытку, съедят в процессе, или же он умрёт с голоду, так и не закончив.
Намного проще и эффективнее сократить причинно-следственную цепочку, сгустить и спрессовать все имеющиеся у нас знания и догадки об окружающих явлениях (и в первую очередь живых организмах) в понятие о наличии у них специфической природы и заполнить этим пустоты. У них имеется постоянный характер, желания, свойства и убеждения, и они действуют на их основе, осуществляя свободный выбор. Голодному тигру свойственно желание напасть на добычу, и при встрече он сделает именно это в силу присущей ему природы. Мы можем повлиять на это решение, так же, как другие могут повлиять на наши поступки, но всё же оно наиболее ожидаемо и предсказуемо.
Количество обнаруживаемой нами в мире свободы, таким образом, обратно пропорционально уровню наших знаний – она заполняет бреши в осведомлённости и отступает дальше с каждым новым приращением последней. Ещё совсем недавно психические болезни считались или наущением дьявола, или следствием слабости характера. Сегодня мы знаем, что почти все такие расстройства имеют биологическое происхождение и формируются до рождения индивида или в процессе вынашивания плода. В начале XIX века полагали, что наркотическая зависимость есть всего лишь изъян воли, простой недостаток самодисциплины. Лишь к середине столетия стало понятно, что она имеет за собой мощнейшие механизмы в мозге, на эту волю влияющие. Что нет ни одного человека, у которого бы не сформировалась физиологическая зависимость от приёма, к примеру, опиоидов вроде героина, и побороть её могут считанные единицы.
Буквально несколько десятилетий назад тяжелые случаи депрессии воспринимались как сугубо психологическое явление, легко подконтрольное нашим решениям, что-то вроде очень дурного настроения. Совсем недавно, уже в эпоху квантовой физики и генетики, гомосексуализм повсеместно трактовался как результат свободного предпочтения или же болезнь, от которой можно излечить. Сегодня нам известно о генетической детерминированности гомосексуализма и о том, что тяжелая депрессия есть такой же физиологический процесс, как воспаление лёгких, и силой мысли с ним справиться ничуть не легче.
С каждым десятилетием научно-технического прогресса островок «свободы» неизменно становится всё меньше и меньше. Особенно наглядно эта тенденция предстанет, если мы обратимся к самому моменту возникновения культуры человечества, что по современным оценкам произошло порядка 40-50 тысяч лет назад. Не удивительно, что тогда, в точке наименьших знаний о природе, наше понимание причинно-следственных связей почти целиком состояло из гигантских кратеров и дыр, и в каждом таком месте плескались океаны «свободы». Не только свирепый зверь, но любое растение, ветер, молния казались предкам современных людей носителями свободы. Исторически первая форма объяснения мироздания – анимизм – по сути, есть доведённая до крайности вера в наличие у природных явлений души и воли. На почве анимизма возникла и первая религиозно-культовая система – шаманизм, выстраивающийся вокруг попыток наладить договорные отношения с миром. Шаман вступает с духами, населяющими каждый уголок реальности, в отношения купли-продажи. Он упрашивает их, угрожает им или взывает к их выгоде, поскольку рассматривает всякий процесс как деятельность, то есть как поступок носителя свободной воли.
Свободная воля, таким образом, это удобная пользовательская иллюзия, наподобие графического интерфейса в операционных системах компьютеров. Мы видим на экранах разные цветные значки, папки и курсор, однако в глубине самой загадочной машины нет никакого рабочего стола. За каждой маленькой программой стоит колоссальная цепочка данных, электрических сигналов и их многоуровневых взаимосвязей друг с другом. Мы не можем напрямую орудовать этими массивами информации и способны работать исключительно в пользовательской иллюзии графического интерфейса, экономящей когнитивные усилия и принимающей во внимание ограничения мозга. Он сокращает цепь причинно-следственных связей, группирует информацию в крупные и не слишком многочисленные блоки. Однако если мы вдруг забудем, что это иллюзия и сочтём, будто компьютер и правда есть пространство со значками и живущими там программами, то будем не в состоянии создать что-то сопоставимого уровня сложности. Все наши данные, прогнозы и объяснения тотчас войдут в острое противоречие с этим абсурдным тезисом и развалятся на части. Представление о свободной воле есть точно такой же интерфейс, только нейронный, и оно столь же ошибочно, сколь и незаменимо в быту.
Как сегодняшние учёные, так и великие детерминисты от Спинозы и Канта до Фрейда, Ницше, Хайдеггера и Эйнштейна, не могли, однако, не заметить, что осознание несвободы имеет мало ценности для непосредственного практического поведения и может, попросту говоря, свести с ума. Человек может функционировать лишь под покровом пользовательской иллюзии и полагая, будто он, как и окружающие, является носителем свободной воли. Мы все – в довольно курьезной, но неизбежной ситуации: даже осознав невозможность свободы, мы всё равно способны существовать лишь «как если бы» мы были свободны. Из этого следует, что онтологическому понятию свободы, которая невозможна, необходимо противопоставить феноменологическое понятие свободы как реальности внутреннего опыта. В этом смысле человек действительно, согласно словам Жан-Поля Сартра, «обречён на свободу», хотя сам философ детерминистских воззрений и не придерживался.
Вспомним вновь фигуры раба и свободного человека. Что принципиально их отличает? Зависимость раба осознаётся как таковая, поскольку противоречит его внутреннему тяготению, находится в конфликте с последним, угнетает и подавляет. Зависимость свободного человека от мира и внешнего, и внутреннего, напротив, не ощущается, хотя является столь же полной онтологически. Детерминирующие свободного человека причины не пребывают в остром противоречии с его природой, а помогают ей реализоваться – служат попутным ветром, а не встречным. Феноменологический подход к свободе предполагает процесс замены противоестественных, разрушительных и неоптимальных зависимостей на те, которые основываются на наших высших интересах.
Каждый шаг вперёд на этом пути означает, что мы добиваемся всё большего соответствия собственного маршрута в жизни условиям нашего счастья и развития. Для этого управляющие движением убеждения, ценности, привычки должны не загружаться в готовом виде из внешней среды, а являться результатом интенсивной творческой переработки информации способностью суждения. В ходе данного процесса индивид выковывает из собранных им материалов свои собственные взгляды, привычки и ориентиры, вместо того чтобы использовать уже готовые, штампованные и наверняка не адаптированные под него. Факторы детерминации жизни постепенно перемещаются внутрь нас самих, и в итоге зависимости оказываются действительно нашими – добровольно принятыми и идущими изнутри нашей сущности.
Феноменологическая свобода, иными словами, есть та мера, в которой жизнь индивида (от мировоззрения до внешних обстоятельств) является продуктом его сознательного творчества и выбора. С этой точки зрения, она есть понятие не бинарное (Есть/Нет), а градуальное. Это признак, всегда имеющий ту или иную степень проявления, мера указанной гармонии. Дабы являться в этом смысле свободными, мы должны быть способны к самостоятельному интеллектуальному анализу и синтезу, а не лишь усваивающему мышлению. Это позволит избежать подчинения разрушающим инстанциям внутри культуры, экономики, политики и социального окружения, избежать того подчинения нашей мысли кому-то другому, которое, по справедливому выражению Толстого, есть «более унизительное рабство, чем отдавать кому-нибудь в собственность своё тело». Наконец, это даст возможность познать себя и понять, что же именно составляет нашу природу, каким законам она подчинена, чтобы затем найти для себя те ниши, те источники детерминации, которые ей соответствуют.
Тут уместно вспомнить великие слова, которые Ницше вложил в уста Заратустры: «Свободным называешь ты себя? Твою господствующую мысль хочу я слышать, а не то, что ты сбросил ярмо с себя. <...> Свободный от чего? Какое дело до этого Заратустре! Но твой ясный взор должен поведать мне: свободный для чего?» Теперь, в свете сказанного выше, эта мысль приобретает ещё большую глубину. Всякая «свобода от» есть только малый первый шаг, предварительный этап, сам по себе недостаточный. Свободен ли человек, потерявшийся в пустыне или выброшенный на необитаемый остров и не знающий, куда себя деть? Разумеется, нет, такой «свободный» индивид несчастен и бесполезен. Настоящая свобода и её переживание как внутренней реальности достигаются лишь в «свободе для», в добровольном принятии на себя творческих целей и зависимостей.
Разумеется, мы не можем никуда деться от того факта, что даже с феноменологической точки зрения, наша биология и среда оказывают определяющее влияние на ход жизни. У неё есть, однако, и третий источник – внутреннее усилие индивида, возможности которого не следует недооценивать. Если вновь процитировать Сартра, важно не то, что сделали из меня, а то, что я сам сделал из того, что сделали из меня.
Канал в Telegram // Instagram // ВК // Поддержать автора