Музыкант Андрей Макаревич изучает отношения человека с миром и структурирует их. Кто‑то же наконец должен был это сделать. Нестареющий, в отличие от тех, кто его населяет, мир, который столько лет прогибался под него, начинает вызывать у него, как он сам признается, глухое раздражение: оказывается, продолжает прогибаться, и уже не только под него, Андрея Вадимовича, а может, и даже и не столько. Андрей Макаревич в этой колонке не хочет признаваться только в том, что любит он этот мир с годами только больше. Потому что в нем есть чем дорожить.
С возрастом у человека накапливаются претензии к окружающему миру. При этом ему не приходит в голову, что у мира в то же время накапливаются претензии к нему, ибо каждый мнит себя центром мироздания и точкой отсчета.
В конце семидесятых в питерской музыкально-подпольной тусовке необыкновенно популярны были беседы о буддизме и прочей восточной мудрости (Москва этим, кстати, не страдала). Мы сидели после сейшена в прокуренном флэте, и какой-то волосатый адепт завел со мной беседу о бодхисатвах и колесе сансары — как со своим. Некоторое время я изображал понимание, потом сдулся и вежливо сообщил ему, что я вообще-то не по этой части. Собеседник был поражен. «Как? У тебя ж песня про это!» — «Какая песня?» — «Три окна»!
Вот те и раз. Меньше всего я думал про всякое буддистское, когда писал эту песню. Ровно как и про то, о чем хочу написать сейчас.
И тем не менее. Взаимоотношения человека с миром делятся на три периода.
Первый из них — детство. Ты пришел в этот мир, и ты полностью раскрыт — тебя еще не научили закрываться. И мир раскрыт для тебя: он прекрасен, и ты все видишь и ощущаешь впервые. Я часами мог лежать в траве и не отрывая глаз смотреть на какого-нибудь кузнечика или муравья. Полочки внутри твоей головы еще пусты, и ты заполняешь их сам — по своему усмотренью. Скоро придут взрослые и здорово испортят картину. Ты пока еще видишь фей, но завтра они посмеются над тобой и скажут, что фей не бывает, — и ты потеряешь способность их видеть. Навсегда. Любой твой опыт, включая негативный (молоко горячее, оса опасная), — бесценен. Ты способен видеть (нет, ощущать!) красоту мира, не обладая никакими знаниями о ней. Никакими знаниями вообще. Завтра тебе в голову эти знания вколотят — гору железных клеток и клеточек, по которым ты будешь вынужден распихивать свои представления. Вот уже на полочках и не осталось свободного места. И все-таки это еще детство. Мудро сказал Гришковец: дети не взрослеют. Они исчезают. Знаете когда?
Когда окажется, что ваше половое созревание состоялось. И вот тут отношения с миром сильно меняются. Прав был старикашка Фрейд — на этом этапе точно. Видели, как взрослеющая собачка делает это с валиком дивана, плюшевым мишкой, ногой хозяина? Вот и у птичек так же. Я сейчас не о дамах (хотя они, конечно, на первом месте — пока) — я об окружающем мире вообще. Иногда мир может ответить тебе тем же, но сейчас это не фатально — ты молод, задорен и пластичен. Ты с упоением будешь отдаваться этому занятию четыре-пять десятков лет. Плюс-минус. Добро пожаловать в клуб. Да, кстати, — пролетит это как один день.
И вот ты вдруг замечаешь, что желания твои уже не столь амбициозны, да и возможности — как бы это сказать? — поскромнее, что ли. И ладно бы это — ты чувствуешь, что разъезжаешься с миром в разные стороны: в день по сантиметру. Представления твои, разложенные в голове по клеточкам много лет назад, за это время окаменели, и с ними ничего не сделать — ни изменить, ни сдвинуть с места. И все пространство занято. А с миром может происходить что угодно: он глупеет, умнеет, становится изящней или уродливей (с вашей точки зрения), только одного с ним не происходит никогда — он не стареет. И крутит головокружительные романы с двадцатилетними. И танцует с ними прекрасные танцы. На ваших глазах. И это начинает вызывать глухое раздражение. Не, ну а как? И музыка у них убогая, и живопись бездарная, и писать разучились…
«Нет, нет! — кричит во мне кто-то. — Так оно и есть на самом деле! Был же великий джаз, великий рок, итальянский неореализм, поэты шестидесятых! Как нам повезло, что мы это застали и были молоды!» Ага. А только где критерий оценки? В нас самих, да?
Где-то я прочитал, что все это устроено специально, чтобы человек покидал этот мир без сожаления. Из гуманных, так сказать, соображений. Ну, не знаю. Я лично пока никуда не собираюсь. И совершенно не ощущаю себя одиноким в своих представлениях о прекрасном. И никуда оно не делось — я знаю, где оно живет. И вокруг меня множество моих друзей, и они это знают так же, как и я. И хотя они плюс-минус мои ровесники, для меня они по-прежнему молоды. И мы можем собираться вместе, слушать божественную музыку, ставшую частью нашей жизни, пить любимые напитки, говорить друг другу чудесные слова, шутить.
Непременно шутить.
Колонка Андрея Макаревича опубликована в журнале "Русский пионер" №100. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
