Издательство «Директ-Медиа» представляет отрывки из мемуаров Николая Савина - знаменитого русского авантюриста, который стал прообразом Остапа Бендера. Так его характеризует Великий Комбинатор в романе «Золотой телёнок»: «Возьмем, наконец, корнета Савина. Аферист выдающийся. Как говорится, негде пробы ставить. А что сделал бы он? Приехал бы к Корейко на квартиру под видом болгарского царя, наскандалил бы в домоуправлении и испортил бы все дело». Читайте о его невероятных приключениях в мемуарах «Записки корнета Савина».
XXXVI
От Фиуме до Софии. У французского консула. Знакомство со Стамбуловым. Блестящее начало
Из Фиуме мы через сутки уехали в Белград, где я думал пробыть денька два. Пароход, на котором мы ехали по Дунаю, прибыл, наконец, в сербскую столицу вечером. Белград, несмотря на свои сто тысяч жителей, благоустройством не блещет.
Пока мы ехали от пристани к центру города, где помещаются гостиницы, сербская столица производила на меня впечатление наших губернских городов, ни дать ни взять, Калуга. Те же булыжные мостовые, плохое освещение улиц и присущая русским городам вонь. Еще один чисто русский обычай, от которого отвыкаешь, живя в Западной Европе, и который введен в Сербии — это обязательное предъявление паспортов стоящему для этой цели на пристани полицейскому чиновнику, записывающему в книгу имена прибывающих и их паспорта. По приезде же в гостиницу у вас отбирают паспорт для прописки, так же, как и у нас. Правда, что сербские власти не особенно придирчивы и даже настолько плохо разбирают текст представляемых им иностранных документов, что прописывают, не глядя, первую представленную им бумагу.
Проскучав три дня в Белграде, мы уехали вниз по Дунаю в Лом-Паланку. Пятнадцатичасовой путь этот для меня представлял большой интерес красотою берегов, а также воспоминаниями тех мест, которые были мне знакомы со времени войны — Видин, Краево, Турн-Магурелли и Никополь, за освобождение которых русский народ проливал свою кровь и тратил миллионы.
Эти размышления убедили меня еще глубже в законности намеченных мною планов. Как истый русский, лично проливавший свою кровь за освобождение Болгарии, я имел право посвятить себя для организации противовеса антирусской шайки, самозвано ставшей у кормила правления; эти патриотические чувства давали мне энергию, необходимую для успеха задуманного предприятия. Я не верил в распространенные немецкими газетами слухи об антипатии болгар к России, и был уверен, что болгарский народ не может питать таких чувств к своим братьям-освободителям.
От Лом-Паланки до Софии около пятидесяти верст. В Софию мы приехали довольно поздно и остановились в единственной порядочной гостинице, устроенной на европейский лад. Занял я целое отделение в первом этаже, состоящее из четырех комнат: гостиной, кабинета, спальни и комнаты для моего секретаря Висконти. Для помещения же сундуков и камердинера я взял еще комнату напротив нанимаемого мною апартамента. Такое помещение мне было необходимо для престижа, который я должен был внушить, а потому всякую расчетливость надо было откинуть.
На другое утро я отправился во французское консульство. Передав визитную карточку, я был немедленно принят консулом де Бланвиллем. Это был человек лет сорока, небольшого роста, брюнет, со смуглым, красивым лицом и аристократическими манерами. Он принадлежал к хорошей дворянской фамилии и, хотя служил республике, но по убеждениям был роялист. Во Франции политические убеждения играют огромную роль, и французы, принадлежащие к одной политической партии, готовы всегда подать руку помощи своему единомышленнику. Знакомясь со мной как с графом де Тулуз-Лотреком, то есть представителем одной из самых древних фамилий французского дворянства, он не мог предположить, что я принадлежу к другой партии, а не к королевской.
— Я знал о вашем скором приезде, граф, — сказал мне любезно консул. — Вот уже с неделю, как на ваше имя пришло несколько заказных пакетов, и все от банкирских фирм, как я мог заключить по штемпелям на конвертах; я сейчас велю их принести…
Получив и прочитав писанные мною же письма, я передал консулу о цели моего приезда в Болгарию и высказал ему, что надеюсь на его содействие и помощь, прося его представить меня регентам и министру финансов.
— Я вполне к вашим услугам, граф, — ответил он мне, протягивая руку, — но крайне удивлен вашим предприятием и решительностью. Я, как представитель Франции, считаю своим долгом вас предупредить, что положение теперешнего правительства весьма шатко и даже нелегально, так как не признано еще державами, подписавшими Берлинский трактат. Вам, конечно, небезынтересно, что регенты ездили по всей Европе, искали денег и не нашли. Вот, ввиду этих соображений, будьте весьма осторожны с этими господами. Болгария страна богатая и в ней можно сделать многое, но тогда только, когда политика страны будет устойчива, и во главе княжества станет признанное державами правительство. Я вас познакомлю завтра же с регентами и главным воротилой — Стамбуловым, но опять-таки, повторяю — будьте осторожны.
Я отвечал консулу, что все это мне хорошо известно, и что моими парижскими компаньонами и мною все было обсуждено до отъезда из Парижа, причем присовокупил, что цель моего приезда — изучение на месте всех вопросов, гарантирующих наше предприятие, и что я не сделаю ни одного шага без его совета.
Мы условились, что на другой день консул представит меня министру иностранных дел Странскому, а затем и Стамбулову. На этом кончился наш первый разговор, и я уехал домой весьма довольный моим новым знакомым.
На другой день, часов около двенадцати, ко мне приехал французский консул, чтобы отдать визит и, кстати, сообщить, что он видел министра иностранных дел д-ра Странского, заведующего также и министерством финансов, который очень рад со мной познакомиться и ждет нас у себя к трем часам. — А пока пойдемте ко мне завтракать, граф, — сказал он, — а то здесь, в гостинице, вас отравят полуитальянской, полу-болгарской стряпней. Прекрасно позавтракав у милейшего консула, я отправился к назначенному часу с ним вместе к д-ру Странскому и был им сейчас же принят.
Странский оказался мужчиной лет тридцати с небольшим, среднего роста, с жиденькой, темной бородой. Говорил он довольно свободно по-французски, но с довольно сильным акцентом. После обычных представлений, когда мы уселись в его кабинете, он заговорил первый о деле:
— Господин консул сообщил мне сегодня утром о вашем прибытии, граф, к нам, в Софию, а также и о цели вашего приезда. Очень рад с вами познакомиться, и надеюсь, что предполагаемое вами предприятие вполне удастся для общей пользы. Но меня вы можете рассчитывать вполне, я совершенно к вашим услугам. О вашем приезде уже известно также моему коллеге Стамбулову, который поручил вам передать, что будет очень рад с вами познакомиться и ожидает вас завтра утром у себя. По отношению же к самому делу, я попросил бы вас, как только вы достаточно отдохнете с дороги, сообщить мне, чтобы дать мне возможность предоставить в полное ваше распоряжение себя и весь необходимый материал.
На это я ответил, что дорога меня нисколько не утомила, и с завтрашнего дня, после визита к Стамбулову, я готов начать переговоры о предполагаемом займе и, рассмотрев все проекты и документы, могущие быть представленными болгарским правительством, как гарантия займа, присовокупляя, что в доказательство моей самостоятельности во всех предполагаемых действиях я считаю нужным представить верительные письма и постановление синдиката моих парижских компаньонов — банкирских домов Командо и Рейенаха, которые я ему и вручил. Хотя Странский и говорил, что ему это совершенно не нужно, отказываясь их брать, но я настоял на том, чтобы он прочел полученные мною из Парижа документы, будучи уверен, что ознакомление с ними произведет на него прекрасное впечатление.
На следующий день я поехал к Стамбулову один, без консула, так как там меня ожидал Странский, который и должен был меня представить. Стамбулов принял меня крайне любезно, и из его приема и слов я мог заключить, что приезд мой в Софию был ему крайне приятен.
Стамбулов, хоть и занимал в то время первое место в княжестве, но был человеком еще очень молодым, всего 28-ми лет. Это был среднего роста брюнет с коротко остриженной бородкой и очень умным, но хитрым выражением лица, по типу — чистейший болгарин.
Говорил он по-французски плохо, но зато владел хорошо немецким языком, на котором я впоследствии всегда с ним и объяснялся. Он говорил также хорошо по-русски, так как воспитывался в Одессе, но я, конечно, не мог с ним объясняться на родном языке, играя роль француза и скрывая больше всего мое русское происхождение.
Говорили мы с ним в первый мой визит, конечно, по специальному вопросу о займе. Его крайне интересовали мои требования в отношении гарантий. Я объяснил ему, что пока мне трудно высказаться и что раньше, чем я решусь на что-либо и выработаю окончательный тип обеспечения, мне необходимо изучить серьезно дело, выслушать предложения министра финансов и составить по этим данным мой проект. Вот почему я просил его и министра финансов предоставить мне весь необходимый материал.
— Мне небезызвестно, — сказал я Стамбулову, — что вы обращались в Вене к Лендер-банку и к барону Кенигигсвартеру, а также и к банкирам Мендельсону и Ландау в Берлине: наверное, у вас был выработан проект займа. Не соблаговолите ли вы мне достать этот проект, чтобы этим ускорить нашу общую работу. Пока до отъезда моего из Парижа у нас была в виду как гарантия — эксплуатация железных дорог и разработка рудников, но если вы предложите нам другие серьезные гарантии, то для нас это будет совершенно безразлично.
На этом кончился мой разговор со Стамбуловым.
ХXXVII
Настроение в Болгарии. Стамбуловщина
Со следующего же дня помещение мое в гостинице превратилось в департамент. То и дело ко мне приезжали разные чиновники и курьеры, привозили целые кипы бумаг, планов, проектов и смет.
Стамбулов командировал даже в мое распоряжение чиновника министерства финансов Грекова и переводчика, владеющего французским языком. Все присылаемые бумаги просматривались моим секретарем Висконти с помощью этих двух болгарских помощников, и мне составлялись для сведения меморандумы. Таким образом, я стоял всегда в курсе представляемых документов и проектов и мог поддерживать соответствующий разговор.
Стамбулов и Странский, отдав мне на другой же день визиты, стали часто бывать у меня, приглашая к себе обедать и проводить запросто вечера. Во время этих свиданий они подолгу беседовали со мной по интересовавшему их вопросу — о займе. Конечно, я играл роль недоверчивого капиталиста, находил, что гарантии, предлагаемые ими мне, пока недостаточно обеспечивают меня, и выразил желание совершить через некоторое время путешествие по Болгарии, чтобы на месте видеть то, что меня интересовало и могло служить к обеспечению займа.
Стамбулов дал мне открытый лист и предложил даже дать двух своих подчиненных для сопровождения меня в путешествии в Тырнов, Филипполь, Разград, Варну и Рущук, куда я собирался ехать.
Целью моей поездки по Болгарии было желание убедиться в духе народа и расположении его к России. Мне надо было узнать воззрения провинциального населения Болгарии, хотелось познакомиться с вожаками оппозиции, с людьми, симпатизирующими России. По-моему, этот материал был необходим в данный момент нашему правительству, чтобы знать, на что можно рассчитывать и через кого действовать для низвержения шайки самозваных правителей.
Вращаясь в обществе Стамбулова и министров Странского, Муткурова, Николаева и других, я слышал только ругань, направленную против России и фантастические их опасения за порабощение и захват ею Болгарии.
В Софии я ничего не мог узнать по интересующему меня вопросу, так как Стамбулов и К? своим палочным и шпионским режимом держали в таком терроре софийское население, что ни от кого нельзя было добиться откровенного слова. Даже редакторы газет, с которыми я познакомился, не смели высказываться, боясь Стамбулова. Да и действительно, трудно было идти против него. Окруженный полицией, шпионами и палочниками, он делал, что хотел.
По одному только подозрению или вымыслу какого-нибудь шпиона, безвинных людей арестовывали, сажали без суда и следствия в клоповник и били беспощадно палками или угревыми шкурами, набитыми песком. Это последнее, излюбленное и даже изобретенное самим обер-палочником Стамбуловым орудие пытки имеет большое преимущество: боль от ударов страшная, на теле же не остается никаких следов истязания. Все представители оппозиции, как Каравелов, Папков, Стоянов и другие испытали на своей спине угревую шкуру и бежали из Софии за границу, а кто в провинциальные города. Роль моя не позволяла ужасаться всем этим, напротив, я искал как можно ближе сойтись со Стамбуловым и его сподвижниками, стараясь внушить им доверие, чтобы из этих близких отношений извлекать пользу.
Сближение со стамбуловской шайкой было дело немудреное. Она во мне видела человека, от которого зависело дать им миллионы или не дать. Видаясь почти ежедневно со Стамбуловым, Странским и другими их сподвижниками, я скоро с ними подружился, в особенности со Стамбуловым. Сойдясь с ними ближе, я постарался убедить их, что, хотя я и участвую в предполагаемом деле, но что большая часть капиталов принадлежит моим компаньонам Командо и Рейнаху, известным парижским миллионерам-банкирам, и что от меня вполне зависит устроить дело, так или иначе.
Таким образом, ограждая интересы моих компаньонов и доверителей, я, конечно, не забывал и своих. Не приехал же я в Болгарию даром. Этим я намекал моим новым друзьям, что от меня зависит все, и что со мною можно спеться, то есть, устроить дело, выгодное для них, но для этого надо дать и мне хорошо нажить.
В свою очередь, они тоже откровенничали и этим показывали мне свою ахиллесову пяту. Как ни выгодно было им править страной, но они понимали, что долго это длиться не может; стране нужен был князь, которого намеревались дать державы, подписавшие Берлинский трактат. Вот этого-то они и боялись, зная, что, приняв бразды правления, князь потребует от них отчета в деньгах и действиях.
Они с ужасом видели приближение роковой минуты. В особенности они боялись кандидатов, выставленных Россиею, князей Имеретинского и Мингрельского. Оба этих кандидата, как русские генералы, были люди, подчиненные русскому правительству и его влиянию, не могущие иначе взглянуть на них, регентов, как на врагов и возмутителей страны.
Регентам необходимо было найти своего собственного кандидата на болгарский престол и заключить с ним своего рода сделку: «Мы тебе дадим престол, а ты во внутреннюю политику страны не вмешивайся».
При таком компромиссе они превратятся в неограниченных министров, и будут управлять Болгарией, как и теперь. По их мнению, этот кандидат должен быть непременно противником России и стать под покровительство Австрии. Стамбулов даже неоднократно спрашивал, не могу ли я указать ему на какого-нибудь принца, который согласился бы на их предложение и пошел бы с ними на желанный компромисс. Агенты Стамбулова по всей Европе подыскивали подходящего человека, который бы согласился из тщеславия или других видов отдать себя напрокат болгарским палочникам.
Прожив около месяца в Софии и рассмотрев все предложения и проекты, представленные мне болгарскими правителями, я предпринял задуманное мною путешествие по Болгарии. Секретаря своего Висконти я оставил в Софии для разработки проекта предполагаемого займа. Взял же я с собою только камердинера Жозефа, да одного каваса12 французского посольства, черногорца Ризова, которого мне дал любезный Бланвилль.
От предложения Стамбулова взять с собою кого-нибудь из его чиновников для сопровождения, я отказался, находя это стеснительным, и взял только от него рекомендательные письма к префектам главных городов, куда я отправлялся, да открытый лист, подписанный самим Стамбуловым.
* * *
Побывав в Тырнове, Филиппополе, Разграде, Варне и Рущуке, я, наконец, отправился в обратный путь в Софию. Поездкой моей я был 12 Кавас — полицейский жандарм, сторож при посольстве в Константинополе.
Я убедился, что болгарский народ ничего общего с шайкой Стамбулова не имеет, что народ любит Россию, чтит с благоговением память Царя-Освободителя и видит в русском народе братьев-благодетелей.
Сколько раз мне приходилось видеть, входя в болгарские дома, портрет Царя-Освободителя, висящий рядом с образом, а это у православного болгарского народа лучшее доказательство его любви и того глубокого уважения и благодарности, которые он питает к Освободителю.
Привыкший к порабощению, переносивший в продолжение нескольких веков тяжелое для него иго, народ не особенно тяготился стамбуловским режимом. Мне приходилось неоднократно беседовать с простолюдинами и расспрашивать их, как им живется и как они довольны стамбуловскими порядками.
— Теперь куда лучше прежнего, — отвечали они добродушно. — Прежде турки нас резали, на кол сажали, жен наших и дочерей увозили и бесчестили, церкви жгли, а теперь только палками отдубасят, да кого в клоповник посадят, вот и все. Теперь жить, слава Богу, можно.
Более интеллигентные люди, наоборот, страшно возмущались, но открыто противиться боялись, зная, что у Стамбулова в руках сила.
— Кому охота испытать на собственной спине угревую шкуру или быть отданным на съедение клопам? — говорили мне болгарские интеллигенты. Многие ожидали с нетерпением вмешательства России, считая это вмешательство единственным спасением.
Во всей Болгарии была масса недовольных, но у них не было достаточной солидарности. Они терпели, надеясь на помощь со стороны России. Собрав эти сведения и познакомившись со многими весьма подходящими, могущими впоследствии принести надлежащую пользу, людьми, я возвратился в Софию. Теперь у меня было достаточно данных, сведений и знакомств, чтобы стать в сношение с нашим правительством, вследствие чего я решил, что под видом получения крупного перевода денег ехать в Бухарест и там переговорить обо всем с нашим дипломатическим представителем. По приезде моем в Софию меня ожидало совершенно непредвиденное обстоятельство, сбившее меня с того пути, которого я предполагал держаться.
ХХХVIII
Моя кандидатура на болгарский престол
На другой день моего возвращения в Софию ко мне приехал Стамбулов. Расспросив меня о путешествии и о впечатлениях, полученных во время странствия по Болгарии, он перешел к политике и сообщил мне, что дела все более и более обостряются, что Россия настаивает на кандидатуре князя Мингрельского и что необходимо действовать энергично, чтобы избегнуть такого насилия со стороны русского правительства. По его мнению, им необходимо было немедленно выставить кандидата на выборах в Тырнове, провалить русского претендента и выбрать своего.
— Решение наше уже состоялось, и мы имеем в виду одно кандидата, от согласия которого теперь зависит все.
— Кто же ваш кандидат? — спросил я с любопытством Стамбулова.
— Вы, граф! — ответил он мне, — и я приехал просить вашего благосклонного согласия.
Удар грома из безоблачного неба не ошеломил бы меня так, как
слова регента.
Я глядел на него, не будучи в состоянии что-либо ответить. Сначала я думал, что это шутка, но по выражению лица Стамбулова убедился, что он говорит серьезно и что предложение его обдуманно.
— Вы, кажется, удивлены моим предложением и как будто не верите моим словам? Я приехал к вам не как знакомый, а как первый министр Болгарии, после обсуждения этого вопроса со своими коллегами. Поверьте, что ничего удивительного нет в нашем предложении. Почему вы, граф де Тулуз-Лотрек, не можете выступить кандидатом на болгарский престол? Вы принадлежите к одной из древнейших дворянских фамилий Франции, происходите от владетельных графов Тулузских и состоите даже в родстве с Бурбонами, французским королевским домом. Скажите, пожалуйста, чем какой-нибудь Баттенберг, а тем более, полудикий кавказский князь Мингрельский лучше вас и может иметь больше прав на болгарский престол, чем вы? Мы все это обсудили, взвесили и решили просить вас удостоить нас и Болгарию вашим согласием.
— Я до того удивлен и поражен вашим лестным, но столь неожиданным предложением, что положительно не могу сейчас ответить. Позвольте мне обдумать, обсудить и затем уже дать вам ответ, — сказал я ему. — Я понимаю слишком хорошо, что от решения моего зависит слишком многое, и надеюсь, что вы признаете правильным, что я не даю сейчас решительного ответа.
Оставшись один после отъезда Стамбулова, я долго ходил из угла в угол, размышляя о случившемся. Такое неожиданное предложение ошеломило бы всякого. Каково же было оно мне, скрывающемуся под чужим именем, и притом даже не французу, а русскому офицеру, врагу тех, которые ему предлагают быть их князем?
Случившееся было до того сказочно, что мне приходило на мысль: не бред ли это? Но это был не сон, а действительность. Предложение было мне сделано серьезно, обдуманно болгарским премьером с согласия министров. По их понятиям я был человеком вполне подходящим. Возвышая меня и ставя меня на ступени болгарского трона, они надеялись этим сохранить за собою власть в стране. По их мнению, принимая их предложение, я, в сущности, делался их креатурой и не мог отплатить им иначе, как благодарностью, вследствие чего должен был согласиться на их условия, оставив их бесконтрольно управлять страною.
Рассуждая сам с собою, я пришел к убеждению, что отказываться от кандидатуры не следовало, а надо было принять столь неожиданное предложение. Откажись я от предлагаемого, мне будет невозможно оставаться в Болгарии, придется бросить все начатое, потерять все мои труды и превратиться опять в скитальца, каким я был до приезда моего в Болгарию. Принимая же предложение болгарских регентов, я не только получал шансы достигнуть того, о чем я мечтал, но мог добиться несравненно большего.
Как русский, как славянин, преданный всей душой общеславянскому делу, я при избрании в болгарские князья мог, конечно, принести неоспоримую пользу, во всяком случае, большую, чем какой-нибудь немец, назначенный по проискам Бисмарка или Австрии. По совести скажу, ни на одну минуту я не увлекался тщеславными мыслями о княжеских почестях и выгодах. Нет, мною руководило одно только патриотическое чувство русского, одна идея принести пользу общеславянскому делу и дать тот необходимый толчок к осуществлению законных замыслов России — освободить Болгарию от влияния не славянских народов, укрепить ее независимость на Балканах и очистить славянам путь к Царьграду.
Я сознавал, что далеко еще от предложения, сделанного мне Стамбуловым, до осуществления этой близкой моему сердцу мечты. Я понимал хорошо всю трудность и опасность выполнения предстоящей роли, но мечта эта была так заманчива, что я не мог устоять и предался ей слепо, безотчетно, с пылом и увлечением, присущим моему характеру.
* * *
В 10 часов утра на следующий день, я уже был у Стамбулова и передал ему, что я согласен на лестное предложение болгарского правительства выставить мою кандидатуру на болгарский престол.
Но раньше я просил его мне сообщить, какими условиями я буду связан за это избрание с теперешними представителями болгарского правительства, которые выставляют меня своим кандидатом, уверены ли они в успехе моего избрания народным собранием и думают ли, что в случае избрания я буду признан великими державами, подписавшими Берлинский трактат, в особенности, наиболее заинтересованной из них — Россиею?
— Я высказывал вам уже неоднократно, граф, ответил мне Стамбулов, — каково положение болгарских дел в настоящую минуту, а также и мой личный взгляд на вещи. Болгария должна быть самостоятельна и независима, главное, от России. Я, безусловно, не верю в бескорыстие России и убежден, что она желает уничтожить автономию Болгарии и присоединить ее. Вот почему нам необходимо отклонить всех ее претендентов. Вы, граф, как француз, не имеющий ничего общего с Россией и при том симпатизирующий славянам, а не немцам, вы вполне будете понимать нашу внешнюю политику, и будете руководить.
По отношению же внутренней политики, вы оставите ее нам, связав себя с нами честным словом не вмешиваться в нее и не переменять теперешнего состава министерства. Вот единственное условие между нами. По отношению вашего избрания народным собранием, будьте покойны. Я за это берусь и смею вас уверить, что никто иной, кроме вас, не будет избран на болгарский престол.
Что касается последнего вопроса, сделанного вами, то он, по-моему, не имеет значения. Какая разница, будете вы признаны великими державами или нет? Выбрав вас в князья, Болгария подчиняется вам и вашему правительству, а до признания вас другими державами вам никакого нет дела. Я вперед знаю, что Россия избрания этого не признает, но она активно действовать не станет, так как этим вовлечет себя в войну со всей Европой. Она будет протестовать, не признавать вас князем, а вы будете преспокойно княжить в Болгарии.
— Я согласен на эти условия и принимаю вашу программу действий, — ответил я ему, — но желаю, чтобы наше соглашение оставалось в тайне и чтобы о моей кандидатуре ничего не говорилось до поры до времени. Кроме того, я нахожу, что мне неудобно, как претенденту на престол, оставаться в Софии и заниматься финансовыми делами. Поэтому, я уеду в Константинополь, где могу продолжать переговоры по вопросу о займе. Кроме высказанной мною только что причины, я нахожу, что пребывание в Константинополе может принести пользу, так как я войду в сношения с представителями держав и влиятельными лицами при султане и этим подготовлю почву к моему будущему признанию, как державами, так и Портою.
Стамбулов вполне согласился с моим взглядом на вещи и обещал мне дать несколько рекомендательных писем к разным влиятельным лицам при султане, а также к болгарскому дипломатическому агенту в Константинополе, Кисову.
По правде сказать, я боялся оставаться в Болгарии, и это весьма понятно. Откройся каким-либо образом мое самозванство до предложения Стамбулова, меня сочли бы, наверное, за русского шпиона и выслали бы из ее пределов. Самое большее, если избили бы знаменитой угревой шкурой, вот и все. Но теперь дело становилось сложнее. Узнай Стамбулов, что намеченный им претендент на престол не французский граф де Тулуз-Лотрек, а русский корнет Савин, то он без церемоний повесил бы меня или покончил со мною иначе. Такие расправы «по-стамбуловски», без суда и следствия, практиковались в то время в Болгарии.
Вот этот-то страх за собственную жизнь и заставлял меня ускорить отъезд из Софии в Константинополь. В Константинополе я не мог бояться, чтобы кто-нибудь меня узнал. Во всяком случае, что бы там ни случилось, я был вполне обеспечен за свою жизнь и мог безнаказанно смеяться над простотой софийских палочников.
Перед отъездом Стамбулов дал в честь меня прощальный обед, на который, кроме всех министров и ближайших к нему лиц, был приглашен и французский консул. На обеде этом провозглашалось много тостов за процветание Болгарии, величие Франции и мое скорейшее возвращение в Болгарию. На следующий день я уехал в Рущук.