Было это году в 92-м, когда младшему моему едва исполнилось три года. И работала я художником в частной керамической мастерской с нескромным названием «Модерн фарфор».
Коллектив наш был молод, а детей при нас — целая стайка. Благо, брать их с собой нам позволяло и начальство, ибо само было при двух сопливых отпрысках, и помещение, в котором мы и пахали, выдавая на гора из горнила бисквитные вазы, шкатулки и пасхальные яйца: от перепелиных до страусиных, декорированные чуть тронутой глазурью лепниной.
На преодоление сопротивления материала новичку отводился месяц. И если в конце испытательного срока порцелин в его руках становился податливым и пластичным, превращаясь в тончайшие лепестки, бутоны и пышные соцветия, а необожженные отливки не трескались, то дело его было в шляпе.
На момент моего прихода в мастерскую декор держался в основном на розочках, которые капустными вилками крутились на пальце, «хвое», продавленной через мелкое сито, да на оттисках листьев шиповника.
Все это делалось впрок и сушилось на гипсовых «блинах» — побочном продукте изготовления форм.
Из рабочего инструмента: скальпель, козья ножка, пинцет, пара кистей для росписи шликером — фарфоровой литейной массой, нулевая наждачка и алмазный надфиль. Им подчищались огрехи после обжига, коих было без меры, потому что печник наш, отчим хозяйки, был алкашом. А в подпитии и при треморе до невозможности хрупкие изделия носить в печную было, по его разумению, надежнее не на габаритных поддонах, а в карманах старенького пальто, которое «мартеновец» не снимал ни зимой, ни летом.
Но разговор сейчас веду я не о том, что и как было в «Модерн фарфоре». И не о том, как в долгой трепотне по телефону сам собой впервые накрутился на пальце граммофончик вьюнка. И как однажды в пустопорожней болтовне, дающей полную свободу рукам и подсознанию, нарисовался белым шликером на шве китайской вазы, тонированной кобальтом в стиле «Мейсен», «Офицер». Так я и назвала эту композицию, где строго вертикально объемную линию, пересеченную характерными стилю изгибами и завитками (шнурками), венчал чуть тронутый солями никеля и хрома единственный цветок орхидеи.
И как на премию я наконец-то купила себе в ближайшем «бутике» куртку. Единственную, по словам продавщицы, в целом свете!
И стоит ли рассказывать о том, как по дороге с работы в темном переулке я встретила своего двойника — амбала-сенегальца — точно в таком же фиолетовом прикиде с плюшевым кантиком цвета слоновой кости по капюшону.
И уж точно не о том, что от рассвета до заката работали мы и тусили, попутно растя и воспитывая малых чад, на Поклонной горе, в нынешнем здании дирекции музея — двухэтажном особнячке, под окнами которого цвели и плодоносили старые яблони, прямо над насыпью железной дороги.
Да и кому интересно знать о том, что пас нашу малышню, пока мы гнали план, комендант здания, славный полковник КГБ в отставке, большой любитель прослушки — вот уж где мы отрывались по полной!
И о том, как мой младший, воспитанный старшим, третьеклассником и айкидистом, в духе Рембо увел пацанву (от 2-х до 5-и) к соседней ж/д станции «дорогой жизни» — смотреть козу.
Да так сразу-то и не упомнишь — не о том эта история.
Но точно помню, как прижилось с той поры в нашей среде крылатое выражение, рожденное телерекламой пустячного шоколадного батончика.
Зарабатывали мы мало, питались вскладчину: что из дома тащили, из того и стряпали обеды-ужины. Холостые и бездетные отрабатывали еду уборкой и мытьем посуды. В качестве десерта были хлебные сухари с сахаром да печеные яблоки, благо, дармовые.
А малышам-то нашим ой как хотелось покупных сластей.
Дорога на работу: автобус — метро — «Киевский вокзал» — «Москва-сортировочная». А на Киевском в ту пору половина касс была отдана под коммерческие ларьки. В одном из них и продавались те самые шоколадки. И ежедневно, по дороге туда, ребенок получал желанное, на пару укусов, лакомство.
В то утро мы договорились с моей закадычной коллегой Лелей встретиться на вокзале. Она приглядела себе модный ридикюль из лоскутной кожи, но нуждалась в моральной поддержке. Денег после вчерашней получки, о чудо, хватило и на дамский аксессуар,
и на гостинец привычно канючившему отпрыску.
Вполне довольные Лелиным приобретением, мы перешли к кондитерскому ларьку, но наткнулись на «шлагбаум». Прямо перед стеклянной витринкой, уронив при падении штаны, дрых, отсвечивая грязным задом, жирный бомжик.
«Дели» — нежный поцелуй»! — дружно грянули наши мальчишки.
И как отрезало — больше не просили.
Но с тех пор все, что не оправдывает ожиданий, мы называем нежным поцелуем «Дели».
07.04.2020
(с) Алена Подобед