Вспомнил я тут одну занимательную историю… Вспомнил потому, что вот уже три месяца, как народ моей родной Беларуси чуть ли не ежедневно выходит на мирные протесты против фальсификации президентских выборов. И все эти три месяца чуть ли не ежедневно получает за выражение своей гражданской позиции по харе.
Впрочем, мне это кажется логичным. Если какой-нибудь профессор по настойчивости, неосторожности или прихоти своей регулярно совершает ночной моцион по подозрительным дворам Автозаводского района, то рассчитывать на то, что судьба убережёт его от задиристых парниш в спортивной форме и с перегаром, как-то не приходится. Скорее, они так и продолжат отжимать его мобилу и лупить из ночи в ночь, пока профессорская мудрость не подскажет ему оставаться вечерами дома. С такими рассуждениями я и вплыл накануне в реку ностальгических воспоминаний.
У нас в классе орудовала парочка воинственных гопников. Конечно, один из них был самый ярый и отмороженный, и звали его Антон. Антон по кличке Парасон. Что за кличка? Не знаю. Знаю только, что по-беларусски это зонтик, и что гопник в любом своём проявлении мало когда похож на зонт. К быдло-лайфстайлу Антона предрасположил генетический дефект — уже в пятом классе, а то и раньше, ростом он был выше многих учителей. Конечно, дело не только в генетике — сам по себе человек был скверный.
Нормальных людей Антон унижал, бил и ни во что не ставил. Характерно было и то, что вокруг него образовалась родственная ему шайка — из когда-то более-менее адекватного народа, который теперь, переметнувшись на сторону силы и скудного ума, очень быстро усвоил все его методы доминирования над другими учениками.
Я Антона, конечно, презирал. Будучи человеком свободолюбивым, я безгранично злился и огорчался, когда мне ни за что ни про что прилетало от быдла. Я пытался вести переговоры. Мирным, разумеется, путём. Взывать к совести, объяснять, как работает вселенная и что такое карма, разжёвывать ему прописные истины, что, мол, не стоит так с людьми, иначе самому в самый неожиданный момент прилетит ответочка: в таком всё, нравоучительно-библейском духе.
Чем больше я пытался до него достучаться логикой и здравыми размышлениями, иногда даже припугиваниями, что, мол, доложу в высшие инстанции, а иногда и давлением на психику, вроде точечных реплик «Позор таким быть» или «Не забуду!», тем больше Антон наглел и тем меньше его интересовало соответствие нормальным человеческим критериям морали. Мы, не поверите, даже кооперировались с адекватными учениками и пытались брать количеством, хорошо сдобренным ещё и нашим качеством, ведь мы были умны и находчивы. Но Антона и его шайку это только потешало. Они зверели всё больше и всё больше позволяли себе непозволительного. Этакий буллинг на манер лихих девяностых. Впрочем, на дворе девяностые и были, что тут удивительного…
Так продолжалось достаточно долго. Энтузиазм масс поутих, смирением подёрнулись наши лица. Мы поняли, что этих имбецилов уже ничем не исправить, точнее, почти ничем — так как воспитаны мы были в семьях, в основном, интеллигентных, то пускать в ход кулаки как-то даже не приходило в голову. Из года в год мы терпели террор и унижения; даже чуть было совсем не покорились. «Такова жизнь», — бормотал кто-то с первой парты сдавленным голосом себе под нос, а с последних рядов ему в затылок летела от быдла какая-нибудь тряпка.
Короче, методы были испробованы все до единого: я даже пытался влиться в их ряды и стать инсайдером, чтобы расшатать им нервы, сломить их идеалы и развалить эту организованную шпану изнутри самым коварным образом. Проблема оказалась в том, что мне у них понравилось — издевательство над слабым очень повышает самооценку. Я стал покуривать, попивать и в итоге чуть было там не остался, в последний момент себя одёрнув… Пришлось напомнить себе о своей миссии, что я всё-таки из интеллигентной семьи и что быдло мне не так уж импонирует. А спустя год-полтора не без ностальгии по своему образу зверя я подал официальное заявление об отставке.
Это разгневало недоумков ещё больше: в их компании предательство было низшим из поступков и считалось грехом похлеще зоофилии. Меня выловили где-то около стадиона. Их четверо, я — один. Я сразу прикинул, что шансы мои мизерны, а местами даже отрицательны. Началась потасовка, меня швыряли, как мешок картошки, а я всё думал: «Как жаль, что не доживу до окончания школы, как жаль, что не получу красный диплом, как жаль, что не увижу свою племянницу…» Как в фильмах, один толкал меня в сторону другого, второй же отталкивал к третьему, и так вот я, значит, пинаемый и раздавленный, болтался по кругу, не зная, как быть и что делать.
В конце концов меня вытолкнули из круга позора, и я оказался перед Антоном. Задрав голову, я посмотрел в его нахальные, полусмеющиеся гопницкие глазки. Он ликовал. По выражению его физиономии было понятно, что час настал, и теперь он наконец-таки со мной разделается. Финал был близок, но страшно почему-то не было. В мыслях всё самое худшее со мной произошло: меня закопали вон под теми воротами, где я прошлым летом стоял вратарём. Оставалось только дождаться, когда это произойдёт в реальности.
Странно, конечно, полагал я, что все эти годы увещеваний, криков «Позор!», на него не подействовали; что за всё это время он не одумался, ведь я ему разжёвывал основы бытия; что он не позволил руководить внутренними процессами тем, кто умнее и смышлённей, кто сидел ближе к началу класса, а не к его галёрке, где тёмные ряды отморозков портили всё впечатление о нашем в остальном достойном «Б» классе. Странно, думал я, смотря в его обиженные жизнью глаза, что его не напугали ни доклады учителям, ни звонки родителям. Передо мной была цельнометаллическая оболочка, но я знал, что внутри у неё, как и у каждого, марципановая жижа. Каждая минута, проведенная на лице нашей планеты, делала Парасона только хуже. Он гнил и не собирался, как видно, в своём разложении останавливаться.
По нашим расчётам человек, если его достаточно долго воспитывать, пересмотрит свою жизненную позицию и станет благоразумным, а потом в один день придёт в школу с поникшей головой, чтобы перед всеми публично извиниться и покаяться, стать тихим-тихим и молча уйти восвояси, чтобы никогда больше не возвращаться. Но мы допустили ошибку. Мы не учли, что это дорога с односторонним движением. Интеллигент может скатиться в гопники и подняться обратно, как это было со мной, а вот гопарь интеллигентом вряд ли когда-нибудь станет. В общем, мы вели переговоры с быдлом так, как будто перед нами было разумное существо.
И вот, оказавшись в окружении шавок-подхалимов перед Антоном, я вдруг понял, что быдлу ясны только лишь быдло-методы. Ничего другого с позиции своей фантомной власти его мозг не приемлет. Тогда-то я и вмазал Парасону по щам со всем доступным интеллигенту отчаянием, которое переполняло и сочилось из меня. Я знал, что терять, в общем-то, нечего. Либо годы тирании впереди, либо я сломаю к чертям эту систему, пусть и ценой синяков и кровоподтёков.
На стадионной площадке воцарилась тишина. Я слышал, как каркают вороны и ветер, ошарашенный, гуляет меж воротных штанг. Окружавшие меня в почтении замолчали и с ужасом уставились на Антона, из носа которого струилась алая кровь и который в растерянности языком, кажется, пытался нащупать выбитый зуб. Пауза затянулась, было неловко даже мне. Никто не знал, как быть; никто не был готов к такому повороту событий. Антон что-то сказал, попытался, по крайней мере, сказать, но разбитые и опухшие губы его не слушались. Получилась белиберда, и все стеснённо начали с него хихикать. Я с удивлением наблюдал за происходящим. Парасон как-то скукожился, в глазах его читалось раскаяние и страх. Он искал взглядом поддержки среди своих плебеев, но никто не решался ко мне подойти, и в конце концов он молча и поджав хвост скрылся за углом школы.
Шайка его поникших гиен, перешёптываясь и с опаской поглядывая в мою сторону, тоже удалились. С тех пор в классе нас никто не донимал. Воцарились покой и гармония. Без вожака банда вскоре как-то сама по себе развалилась. Антон пытался вернуть себе былое влияние, кого-то запугивал, кого-то подкупал, но это вызывало только сострадательный смех жалости: все его сторонились. «Зонтик» обосрался перед своими подчинёнными, и уже ничто не было в силах восстановить его на прежней позиции. В какой-то момент, помню, он даже обратился ко мне за помощью в математике: захотел хорошо учиться и стать уважаемым человеком в обществе.
Не помню, помог я ему или послал к херам собачьим — скорее всего, конечно, второе, — но в общем интеллигента, скажу я вам, из него так и не вышло. В последний раз я слышал, что он продаёт велосипедные покрышки на Гомельском рынке и методично спивается…
Автор: Павел Терешковец
---
Понравился материал? Заходите на сайт Дискурса, подписывайтесь на наши каналы в Яндекс. Дзен и Телеграм, а также на страницы самиздата в Фейсбуке и во ВКонтакте — там ежедневно выходят интересных публикации.
