3765 подписчиков

«Двойственность» совместной деятельности как основа становления психологических новообразований

44 минуты

1 прочтение

30 октября 2020

Николай Николаевич Нечаев — доктор психологических наук, профессор, академик РАО, вице-президент Российского психологического общества, вице-президент Совета Международного бюро просвещения в Женеве, заведующий кафедрой психологии языка и преподавания иностранных языков факультета психологии МГУ им. М.В. Ломоносова. Полное название статьи «"Двойственность" совместной деятельности как основа становления психологических новообразований: пути развития деятельностного подхода».

Введение

Отношения между предметной деятельностью (реальной практической орудийно оснащенной деятельностью человека) и коммуникацией, опосредованной различными знаками, несомненно, являются одной из наиболее значимых проблем в методологической парадигме культурно-исторической психологии. Со времени работ Л.С. Выготского различные аспекты данной проблемы рассматривались во многих исследованиях в нашей стране [2; 10; 15; 36] и за рубежом [14; 40]. Ряд моих статей последних лет были также посвящены данной проблеме [31; 32; 43].

Ключевая идея, обсуждаемая в одной из упомянутых статей [31], состоит в том, что в основе рассматриваемого отношения лежит более общее отношение орудия и знака, изначально сформулированное в одноименной работе Л.С. Выготского [5, т. 6, с. 5–90]. Более того, в этой статье мы попытались сделать следующий шаг и показать, что именно разное понимание роли орудия и знака в психологическом развитии индивида стоит за расхождением между культурно-исторической теорией Л.С. Выготского и сформулированной им ранее инструментальной психологией, ставшей основой для разработки теории деятельности А.Н. Леонтьевым — его ближайшим сотрудником.

Это стало точкой, где пути двух ученых разошлись. Тем не менее, в статье также была подчеркнута возможность координации различных позиций Выготского и Леонтьева — в контексте разработки категории совместной деятельности.

В данной статье я хотел бы высветить возможности этой категории по-новому взглянуть на то, что представляют собой орудийная деятельность и коммуникация в их единстве. Для этого необходимо вернуться к тому, как развивались эти понятия в отечественной психологии.

Если в культурно-исторической теории Л.С. Выготского приоритет был отдан прослеживанию функции знака в общении и в развитии сознания [6], то А.Н. Леонтьева интересовала роль орудия в изменении содержания, характера и психологических механизмов осуществления и развития деятельности [19]. Более того, сам знак трактовался им как орудие и, соответственно, речевое общение рассматривалось как форма орудийно опосредствованной деятельности. «…Сама идея опосредствованности высших психических функций, — пишет А.Н. Леонтьев, — возникла из анализа и по аналогии со строением опосредствованного труда. Орудие, трансформируемое в знак, сохраняет целенаправленность процесса» [20, с. 250]. В другой работе, представляющей собой стенограмму его выступления, посвященного истории формирования научной школы Л.С. Выготского, он отмечает: «Что такое речь? — это коммуникация; это, грубо говоря, общение, одна из форм общения — общение посредством значений, знаков. Это тоже непрямое, это тоже орудийное общение (подчеркнуто мной -. Н.Н.)» [19, с. 111].

Как известно, А.Н. Леонтьев продолжал разработку теории деятельности на протяжении всей своей научной деятельности, но, к сожалению, позиция автора постепенно смещалась на исследование мотивационно-смысловых характеристик деятельности, которые возникают в деятельности как закономерный результат опредмечивания потребности и превращения ее предмета в мотив, отношение к которому придает тот или иной личностный смысл актам деятельности. И хотя деятельностный подход остается одним из ведущих в отечественной психологии, проблема предметности деятельности как ее базисной, по признанию самого А.Н. Леонтьева, характеристики [18], психологический анализ которой в каждой конкретной ситуации составляет суть деятельностного подхода, практически не разрабатывалась. Сам А.Н. Леонтьев отмечал: «Я до сих пор пользуюсь той системой понятий, которая была мной в свое время предложена в отношении анализа деятельности и, естественно, я бы хотел выработать отношение, прежде всего свое собственное, к этой системе, еще раз ее пересмотреть. Если эта система понятий … способна работать в психологии, то, по-видимому, эту систему нужно разрабатывать — что в последние годы, в сущности, не делается. Эта система понятий оказалась замерзшей, без всякого движения. …В упор понятие деятельности разрабатывается в высшей степени недостаточно» [20, с. 247].

На наш взгляд, одна из причин застоя в развитии системы понятий, составляющих содержание теории деятельности, как раз и связана с трактовкой самим А.Н. Леонтьевым категории «предметность» деятельности. «Основной, или, как иногда говорят, конституирующей, характеристикой деятельности, — пишет А.Н. Леонтьев, — является ее предметность. Собственно, в самом понятии деятельности уже имплицитно содержится понятие ее предмета (Gegenstand). Выражение “беспредметная деятельность” лишено всякого смысла. Деятельность может казаться беспредметной, но научное исследование деятельности необходимо требует открытия ее предмета» [42, c. 37]. этой мыслью А.Н. Леонтьева я, безусловно, согласен, так как анализировать психологические особенности деятельности, не фиксируя ее предметность, значит сделать этот анализ беспредметным [см. 2]. Но далее А.Н. Леонтьев пишет: «…Предмет деятельности выступает двояко: первично — в своем независимом существовании, как подчиняющий себе и преобразующий деятельность субъекта, вторично — как образ предмета, как продукт психического отражения его свойств, которое осуществляется в результате деятельности субъекта и иначе осуществиться не может» [17, с. 84; 42, c. 37]. Однако, с нашей точки зрения, в этой формулировке роли предмета в конституировании деятельности А.Н. Леонтьев допускает серьезную методологическую ошибку1.

Подчеркнем, что сам А.Н. Леонтьев чувствовал, что использование этого термина может порождать недоразумения, что оно чревато возможным неверным пониманием его мысли, и пытался его устранить. Еще в 30-е гг. прошлого века, вырабатывая терминологию деятельностного подхода, он писал: «Этот термин — предмет деятельности — однако тоже имеет свои отрицательные стороны, благодаря которым он может породить недоразумения. Одну из этих отрицательных сторон мы оговорим заранее. Она заключается в том, что <...> термин предмет — двусмыслен: в обычном словоупотреблении он обозначает всегда нечто положительное и вещное. Здесь же мы употребляем этот термин в его более общем, философском значении (например, отношение как предмет мысли; музыка как предмет музыкального чувства и т. п.); таким образом, говоря, например, о предмете деятельности читающего человека, мы будем подразумевать, конечно, не книгу как вещь, а постигаемое содержание ее и т.д.» [20, с. 94–95]. Очевидно, что в этом комментарии под предметом деятельности А.Н. Леонтьев де-факто понимает не объект — фрагмент объективной действительности, — существующий независимо от субъекта, а те характеристики объекта, которые оказались значимыми для субъекта в результате его деятельности и выступили перед ним уже в качестве предмета его деятельности. И пример с книгой, который приводит А.Н. Леонтьев, лишь подчеркивает это. Книга — уже как продукт издательской деятельности, ориентированной на читателя, может, однако, стать предметом не только деятельности читателя, но и других видов деятельности, например, подставкой для чайника или материалом для растопки камина и т.п. Но столь же очевидно, что «постигаемое содержание» книги — как указываемый А.Н. Леонтьевым предмет читательской деятельности и ее закономерный продукт — не только не содержится в самой книге, но и не может существовать независимо от деятельности. Это содержание воссоздается читателем в процессе чтения, при работе с текстом, т.е. является результатом его деятельности. И если этот читатель окажется критиком, то после первого прочтения книги это содержание станет новым предметом его деятельности — уже в качестве критика.

При такой трактовке предмета деятельности, которую предлагает А.Н. Леонтьев, нельзя согласиться с тем, что предмет деятельности может существовать первично — в неком независимом от всякой деятельности существовании. В своем независимом от субъекта существовании существует объективная действительность. Поэтому с методологической точки зрения, независимо от субъекта существуют не предметы деятельности — как «подчиняющие себе и преобразующие деятельность субъекта» (А.Н. Леонтьев), а объекты — фрагменты объективной действительности, с которыми любой организм (в том числе и человек) — при возникающей для него жизненной необходимости и практической возможности — вынужден вступать во взаимодействие, превращая те или иные свойства и характеристики этого объекта в предмет своей деятельности.

Поэтому до всякого взаимодействия с объектом, его, так сказать, деятельностного опосредствования любой такой фрагмент, с теоретической точки зрения, не может рассматриваться как «предмет» или как некая определенная «вещь», что не раз в качестве синонима вместо термина «предмет» использовал в своих текстах А.Н. Леонтьев [16; 18], и др. Напротив, как предмет он может рассматриваться только при той оговорке, что он является «предметом» теоретического анализа как потенциальный универсум различных свойств и характеристик, могущих в ходе деятельности стать предметом деятельности, ибо и «…электрон неисчерпаем, как и атом» (В.И. Ленин). Однако и в этом случае необходимо сделать методологически важное уточнение: неисчерпаемой должна рассматриваться объективная действительность, в том числе и тот ее фрагмент, который в нашей теоретической деятельности вначале выступал как «атом» («неделимый»), а затем как «электрон».

Рассмотрим в этой связи весьма характерный в этом отношении пример, который А.Н. Леонтьев приводит для иллюстрации своего понимания отношения объекта и предмета деятельности в первом издании «Проблем развития психики» [16]. «Сущность мрамора, — пишет А.Н. Леонтьев, — действительно исчерпывается теми многообразными его свойствами, которые он обнаруживает в многообразных же взаимодействиях его с другими телами. По отношению к упругому телу он обнаруживает себя как тело, обладающее упругостью, по отношению к световым лучам — как тело, отражающее световые волны тех или иных частот, по отношению к электричеству — как диэлектрик, обладающий определенной диэлектрической постоянной, по отношению к кислоте — как совокупность молекул, распадающихся с выделением углекислого газа, и т.д. и т.п. В совокупности этих многосторонних проявлений и выступают особенности его внутреннего строения, законы присущих ему форм взаимодействий, короче говоря, — то, что он есть» [16, с. 35].

Очевидно, что А.Н. Леонтьев понимает, что «мрамор», ставший предметом его теоретического анализа, в ходе разнообразных способов деятельности с ним, но уже как с неким объектом, обнаруживает различные свойства. Но спросим себя: кому присущи эти «многосторонние проявления», возникающие в ходе нашего воздействия на этот объект, называемый нами мрамором? Мрамору, как пишет А.Н. Леонтьев, или объекту, который по-разному проявляет или может проявить свои свойства в разных других воздействиях на него, которые А.Н. Леонтьев в качестве примера не приводит, но которые вполне возможны. Очевидно, что все эти характеристики принадлежат объекту как фрагменту объективной действительности. Однако собственно мрамором, т.е. предметом деятельности, этот объект выступил лишь при использовании его в качестве материала для облицовки, т.е. как некой субстанции, образовавшейся более 40 млн. лет назад из донных, по преимуществу, известняковых отложений и легко поддающейся обработке определенными инструментами, что сделало ее материалом, обладающим важными для строительства качествами, в том числе и для изготовления предметов искусства. Уместно в этой связи напомнить фразу, высказанную когда-то Микеланджело Буонарроти, которую после него воспроизводили многие скульпторы: «Я вижу в мраморе ангела и работаю резцом до тех пор, пока не освобождаю его». В качестве же диэлектрика или тела, обладающего упругостью, могут выступать самые разные объекты, а не только тот, который мы называем мрамором. В то же время «мраморными» свойствами могут начать обладать объекты, которые не являются мрамором в собственном смысле слова, т.е. как исторически созданным в процессе развития строительной деятельности материалом. И это отнюдь не обязательно те объекты, которые мы привычно называем мрамором из-за наличия у них «мраморных» свойств. Отождествление названия, служащего для маркировки содержания, «выявленного» в ходе практической деятельности с различными объектами, вовлекаемыми в систему деятельности, с самими объектами, и приводит к понятийному отождествлению «объектов» (как фрагментов объективной действительности, существующих независимо от нас) и их «свойств», используемых нами в процессе деятельности и ставших благодаря этому предметами деятельности в системе общественного производства.

Что же такое объект сам по себе, так сказать, независимо от нас? Это — кантовская «вещь в себе», которая раскрывается как «вещь для нас» лишь в меру развития общественного производства и, соответственно, «оформления» ее в качестве человеческой «вещи», что, порой, открывается лишь в результате общественного познания (и, следовательно, осознания) разнообразных свойств этих «вещей в себе» и их «очеловечивания». Т.е. речь идет о всегда общественном и по своему происхождению, и по своему содержанию, хотя отнюдь не всегда осознанном знании людьми разнообразных свойств объекта, выявляемых в процессе деятельности с этими объектами и делающих их различными «предметами», в обличии которых нам является, казалось бы, один и тот же объект. В действительности, объект является нам всегда в форме того или иного «предмета» лишь в меру раскрытия тех свойств и характеристик объекта, которые стали предметом деятельности в самом строгом методологическом понимании, принятом в научной деятельности, т.е. тем, что мы раскрываем в ходе этой деятельности, если наша гипотеза о наличии этих до времени скрытых свойств у объекта исследования оправдается.

Следовательно, собственно «природные» свойства того или иного объекта мы можем «увидеть» лишь в меру их «очеловечивания», или, что то же самое, «опредмечивания», осуществленной их социализации, «сделавшей» эти скрытые от нас свойства и характеристики объекта как фрагмента объективной действительности тем или иным социальным «предметом» и, соответственно, определенным социальным отношением.

Причем мы можем «увидеть» их «предметные» характеристики лишь в том случае и в той мере, в какой каждый из нас уже «определился» в своей индивидно-общественной жизни как конкретный социальный субъект определенного рода и племени, уровня развития своих психологических возможностей, вида интересов и сферы занятий, как конкретный носитель человеческих способностей, системы представлений и понятий, характерных для данного конкретного общества. И если древние греки видели в окружающей их «природе» — камнях, деревьях, ручьях и т.п. — многочисленных и вполне реальных для них представителей пантеона своих богов, то современный обыватель, лишенный этого «непосредственно-чувственного восприятия» мифологической действительности, просто «видит» камни, деревья и ручьи. Однако, став, например, геологом, он начинает в камнях «видеть» сотни разнообразных минералов. Если же он станет ботаником, то будет различать в обычной для других траве сотни «видов» различных растений, и т.д., и т.п. Разрабатывая в свое время концепцию формирования профессионального сознания, я специально подчеркивал, что базисным уровнем развития профессионально значимых психологических новообразований деятельности будущего профессионала является «предметный» уровень осознания действительности [30].

Именно поэтому каждый объект, вовлеченный в сложнейшую систему человеческих взаимоотношений, возникающих в их совместной деятельности, выступает своими совершенно различными, но всегда уже «очеловеченными» сторонами и функциями, т.е. в форме результатов деятельности, выступающих, тем самым, в виде различных «предметов». Мы все время должны иметь в виду, что любой «природный» объект, рассматриваемый как бы сам по себе, в действительности — в рамках человеческой деятельности — всегда представляет собой «чувственную» абстракцию [3], «объективную мыслительную форму», как вслед за Марксом подчеркивал Э.В. Ильенков [13], выступающую в сознании уже как «квазипредметность» [26]. Небесполезно в этой связи вновь напомнить слова К. Маркса, отмечавшего, что в процессе развития человека как вида, казалось бы, «непосредственное» чувственное отражение закономерно превратилось в практически-теоретическую деятельность. «...Чувства, — писал Маркс, — непосредственно в своей практике стали теоретиками. Они имеют отношение к вещи ради вещи, но сама эта вещь есть предметное человеческое отношение к самой себе и к человеку, и наоборот» [28, с. 592].

Поэтому еще раз подчеркнем: любой фрагмент объективной действительности — с методологической точки зрения — как бесконечный и неисчерпаемый универсум различных свойств и характеристик, которые только в орудийно опосредствованной и предметно ориентированной деятельности выступают в качестве той или иной «предметности», становятся, как писал в свое время А.Н. Леонтьев, своеобразным «квазиизмерением» объектов нашей деятельности [18, с. 253].

Опираясь на многочисленные данные конкретных психологических исследований, связанных, например, с анализом многообразных феноменов восприятия, включая явления его константности, особенности восприятия «двойственных» изображений, таблиц теста Роршаха, которые первоначально использовались для анализа продуктивности воображения испытуемых, разнообразных иллюзий и обманов зрения и слуха, различных форм галлюцинаций, феноменов так называемого процедурного знания, демонстрирующих явления абстрактной трактовки того или иного объекта нашей деятельности, и т.п., мы должны признать, что любой объект нашей деятельности может выступать перед нами только как «предмет», т.е. как результат нашей предыдущей деятельности с этим объектом, в тех более или менее ясных для нас своих характеристиках, которые мы «обнаружили» в нем в процессе нашей деятельности с ним. Как отмечал еще К. Маркс, «во время процесса труда труд постоянно переходит из формы деятельности в форму бытия, из формы движения в форму предметности» [29, т. 23, с. 200]. Хочу подчеркнуть, что подобное понимание происхождения и сущности «предметности» нашей деятельности и ее результатов базируется не только на многочисленных эмпирических данных психологических исследований, но и на фундаментальных основаниях методологического анализа деятельностной сущности отношения человека к объективной действительности. Так, еще Спиноза писал, что любую вещь можно описывать через разнообразные ее характеристики. Но самым лучшим ее определением будет то, которое содержит описание способа ее возникновения: «Если данная вещь — сотворенная, то определение должно будет, как мы сказали, содержать ближайшую причину. Например, круг по этому правилу, — отмечает Спиноза, — нужно будет определить так: это фигура, описываемая какой-либо линией, один конец которой закреплен, а другой подвижен» [38, с. 352]. Очевидно, что Спиноза имеет в виду циркуль, посредством которого мы можем создать окружность, которую уже с математической точки зрения можно описать как «геометрическое место точек, равноудаленных от центра».

Поэтому человек — в силу общественно-исторической природы своей деятельности — всегда опосредствованно (независимо от того, осознанно, т.е. отдавая себе в этом отчет, или интуитивно, т.е. безотчетно) осваивает объективно новые для него свойства и характеристики фрагментов объективного мира. Он осуществляет это через способы деятельности, которые он осваивает или уже освоил, посредством орудий преобразования этих характеристик в своей деятельности, даже если речь идет о таких первичных формах его деятельности, как «предметно-манипулятивная игра», возникающей в совместной деятельности в первые месяцы его жизни. При этом он опирается на одновременно формирующиеся общественные оценки и установки, «врастание» в которые с первых дней его жизни и «выращивание» которых [12] делает из него конкретного человека.

Проблема, однако, в том, что при этом мы зачастую не замечаем, что само «выделение» ребенком того или иного «аспекта» обследуемого «объекта» есть результат его конкретной, всегда специализированной и специфицированной деятельности с действительным объектом как фрагментом объективной действительности, благодаря которой этот объект не только раскрывается как потенциальный «носитель» этих новых для него свойств, но является ему очередным «предметом» — свернутой деятельностью или возможным способом деятельности с этим объектом. Именно поэтому такими важными мы должны считать эти начальные этапы становления его «предметного» мира.

В нашем сознании, благодаря соответствующим способам деятельности, сложившимся ранее, мы не «отражаем» объективный мир, а всегда преображаем его (порой, искажая) в соответствии с теми потребностями и мотивами, которые сложились ранее или складываются в данный момент и делают нашу деятельность жизненно-пристрастным процессом. И выйти за рамки собственных наличных представлений человек может лишь благодаря своей реальной деятельности, преобразующей (пусть и идеально) объект этой деятельности в иной «предмет» и позволяющей, тем самым, трансформировать прежние представления. С психологической точки зрения, до действия с объектом он для нас не имеет свойств. Только в ходе и результате наших «предметно» ориентированных действий в отношении этого объекта он конституируется нами в качестве «предмета» нашей новой потребности. Поэтому-то самые важные характеристики любого предмета — это, как отмечал Спиноза, определенные схемы деятельности с объектом, позволяющие воссоздать этот предмет и выступающие в силу этого как мотивационно значимое «психологическое» резюме нашей предметной деятельности с объектом. Как не раз отмечал А.Н. Леонтьев, только посредством орудий деятельности мы как бы «вычерпываем» из объекта те свойства и характеристики, которые благодаря возникающим и развивающимся потребностям и отвечающим их природе способам предметной деятельности становятся нашими мотивами, т.е. предметами потребностей [17, с. 182–205].

Отметим, что параллельно с развитием этих основных идей деятельностного подхода, заложенного в отечественной психологии работами Л.С. Выготского [5; 6], П.Я. Гальперина [9], А.Н. Леонтьева [16], С.Л. Рубинштейна [35], Д.Б. Эльконина [41] и др., в 60-е — 70-е годы прошлого века в отечественной психологии также активно изучались проблемы общения [1; 23; 24] и др. При этом общение как процесс непосредственно связывалось с содержанием деятельности, направленной на преобразование условий действительности, составляя внутренний момент предметной деятельности и обслуживая ее задачи. Некоторые авторы отмечали, что в ряде случаев само общение может рассматриваться как «общий тип специфически человеческой деятельности» [27, с. 12], предметом которой является другой человек и, соответственно, задачей которой является построение и поддержание отношений с другими людьми, или, как отмечала А.К. Маркова, «это деятельность по решению задач социальной связи. Социальная связь включает контакт с отдельным индивидом и взаимодействие с социумом, непосредственное практическое сотрудничество и обмен идеальными ценностями и т.п.» [там же, с. 12]. Очевидно, что в таком случае сама орудийная деятельность рассматривается уже лишь как момент общения, обслуживая его задачи.

Таким образом, в зависимости от задач и контекста исследования, интересов его авторов предметная орудийно оснащенная деятельность и общение трактовались преимущественно как разные формы активности человека, порой органично дополняющие друг друга [2; 36; 39] или, напротив, исключающие друг друга, поскольку предметная деятельность обычно рассматривалась как воздействие субъекта (субъектов) на объекты, а общение — как взаимодействие субъектов между собой [25]. Представляется, что на сегодняшний день это самые распространенные точки зрения на взаимосвязь предметной деятельности и общения, которые фактически сохраняются как в отечественной, так и зарубежной психологии [14; 40].

Надо отметить, однако, что некоторые авторы считают, что общение вообще не может рассматриваться как деятельность. Так, например, С.Д. Смирнов — в свое время один из ближайших сотрудников А.Н. Леонтьева, внесший существенный вклад в понимание механизмов перцептивной деятельности, — в 2000-х гг. уже прямо противопоставлял понятия деятельности и общения, указывая, что «в понятие деятельности с самого начала заложена идея асимметричности (S-O) — направленного воздействия активного субъекта на преобразуемый им объект» [37]. По его мнению, разница между деятельностью и общением — это разница «между двумя принципиально различными типами реальности (подчеркнуто мной - Н.Н.): опосредствованное отношение между людьми и непосредственное общение лицом к лицу. Последнее отличается особо высокой интенсивностью процессов “мотивопорождения” и может характеризоваться практически полным отсутствием выраженной цели. Именно такое общение иногда называют личностным, глубинным, подлинным, продуктивным и т.д.» [там же].

Думается, однако, что С.Д. Смирнов, «разводя» деятельность и общение таким кардинальным образом, не увидел, что, по сути, он противопоставляет разные моменты или, точнее, разные аспекты единого в своей основе процесса развития совместной деятельности: то, что для него выступает как основная характеристика общения, есть очень важный, но всего лишь один из моментов процесса становления мотивации деятельности, а именно стадии «опредмечивания» возникающей в ходе развития совместной деятельности новой потребности, закономерно связанной с возникновением в сложившейся ранее структуре мотивации личности нового ее элемента, чреватого, порой, перестройкой всей этой структуры, что, как правило, самим субъектом переживается очень остро.

А.С. Пушкин — как выдающийся знаток человеческих душ — описал подобные переживания в романе «Евгений Онегин» в письме Татьяны к Онегину. Невольно хочется сослаться на фрагмент из этого письма, в котором Татьяна пишет: «Ты чуть вошел, / Я вмиг узнала, / Вся обомлела, запылала / И в мыслях молвила: вот он!» [34].

Для психолога, особенно знакомого с трудами Конрада Лоренца, очевидно, что здесь Пушкин описывает явление импринтинга, сопровождаемого «интенсивным» переживанием объективно произошедшего «опредмечивания» сложившейся потребности. Но, как подчеркивал А.Н. Леонтьев, научное, собственно психологическое понимание подобных переживаний требует анализа той деятельности, в рамках которой это личностно значимое переживание рождается, свидетельствуя о становлении мотивационной основы вновь возникающей деятельности. Однако процесс «опредмечивания» потребности выступает лишь психологическим условием развертывания деятельности как процесса преобразования сложившихся условий, способствующих или, напротив, препятствующих достижению желаемого. Фабула романа «Евгений Онегин» показывает, что действия, которыми его герои попытались реализовать свои мотивы, были неадекватны сложившимся обстоятельствам. Показать «истину страстей в предлагаемых обстоятельствах» (А.С. Пушкин) — задача поэта как художника. Но с научной — психологической — точки зрения, направленность подобных действий, конечно, определяется ранее возникшими, порой неосознаваемыми субъектом мотивами. Их достижение и, соответственно, удовлетворение связанной с ними потребности всегда осуществляется в определенных условиях, что, собственно, и составляет психологическую основу рождения более или менее адекватных этим мотивам целей и, соответственно, отвечающих за их реализацию действий, которые требуют осуществления конкретных для этих условий способов действия, или, говоря словами А.Н. Леонтьева, операций, посредством которых реализуется и деятельность, и составляющие ее предметное содержание действия [20, с. 253–259].

Поэтому А.Н. Леонтьев, как исследователь закономерностей развития личности, неоднократно подчеркивал, что основным психологическим механизмом рождения мотивации, характерной именно для деятельности человека, выступает «сдвиг мотива на цель», когда конкретные цели реализуемых действий, «опредмечиваясь» в форме соответствующих средств и способов удовлетворения потребностей, вызвавших эти цели, сами становятся мотивационно значимыми и, соответственно, превращаются в новые мотивы. Как писал А.Н. Леонтьев, «формирование личности предполагает развитие процесса целеобразования и, соответственно, развития действий субъекта. Действия, все более обогащаясь, как бы перерастают тот круг деятельностей, которые они реализуют, и вступают в противоречие с породившими их мотивами. <...> Внутренние движущие силы этого процесса лежат в исходной двойственности связей субъекта с миром, в их двоякой опосредованности — предметной деятельностью и общением (подчеркнуто мной Н.Н.). Ее развертывание порождает не только двойственность мотивации действий, но благодаря этому также и соподчинения их, зависящие от открывающихся перед субъектом объективных отношений, в которые он вступает» [18, с. 210–211]. Очевидно, что появление новых форм совместной деятельности и их индивидуализация, связанная с постоянно развивающейся мотивационной структурой деятельности, требует от субъекта поиска средств достижения этих вновь возникающих мотивов и овладения способами их реализации, т.е. обновления и/или становления новых целесообразных действий. При этом и прежние способы деятельности, превращаясь в операционный фонд деятельности, продолжают оставаться ее необходимыми органическими компонентами, что систематически игнорируется во многих исследованиях, казалось бы, базирующихся на деятельностном подходе.

О необходимости принимать во внимание возможную недооценку того фундаментального для психологии деятельности положения, что деятельность, действие и операция не представляют собой неких отдельностей, которые можно рассматривать самих по себе, так сказать, вне системы совместной деятельности, предупреждал сам А.Н. Леонтьев. «Если вы произведете мысленное вычитание из деятельности действий, операций или из операций функций, — отмечал А.Н. Леонтьев, — то вы получите дырку от бублика. Это не отдельности, это не предметы, нельзя сказать, что деятельность складывается из-... Деятельность может включать в себя одно-единственное действие. Она тогда не из чего не складывается, она есть это действие. Действие может включать в себя единственную операцию. Она есть эта операция и вместе с тем действие. Словом, нельзя их рассматривать как некоторые кирпичи, только разные. Так не выйдет» [20, с. 253].

Конечно, признавая вслед за А.Н. Леонтьевым нерасторжимость структурных элементов деятельности, посредством которых реализуются мотивы и цели деятельности, мы можем отметить, что при этом вне внимания исследователей оставалась система отношений между участниками этой совместной деятельности, в контексте которых решаются ее задачи

В связи с этим можно отчасти признать определенную правоту точки зрения С.Д. Смирнова, механистически разделившего «деятельность» и «общение». Вероятно, она связана с тем, что в рамках классической версии деятельностного подхода исследователи не фиксировали двойственный характер задач, которые решаются в процессе совместной деятельности на разных этапах ее развития, и, что самое важное, не фиксировали ее объективно двойственный и в силу этого противоречивый характер, определяющий траекторию развития человека. В свое время К. Маркс писал: «Индивид есть общественное существо. Поэтому всякое проявление его жизни — даже если оно и не выступает в непосредственной форме коллективного, совершаемого совместно с другими проявления жизни, — является проявлением и утверждением общественной жизни» [28, с. 590].

Как справедливо отмечает А.Л. Венгер, «...понятие совместной деятельности оказалось на периферии интересов большинства исследователей. Между тем оно, по нашему мнению, по-прежнему остается важнейшим инструментом изучения детского развития» [4, с. 18]. В этом контексте, ссылаясь на Выготского, он указывает на недостаточность интереса к данной проблеме: «…вследствие этого остался «за бортом» центральный, с точки зрения Л.С. Выготского, фактор — взаимоотношения ребенка с обществом (воплощающиеся, прежде всего, в его отношениях с близкими взрослыми)» [там же, с. 17]. К сожалению, исследователи часто фиксируют эти отношения в поверхностной эмпирической форме, тем самым игнорируя их психологическую сущность и роль как основы возникновения способов коммуникативной регуляции и саморегуляции деятельности в подсистеме отношений между людьми, рассматривая их лишь как самоочевидное для всякой деятельности условие.

В действительности, закономерно «вызревая» в совместной деятельности, именно эти отношения субъекта вызывают те глубинные психологические изменения в системе совместной деятельности, которые, в свою очередь, определяют психологические возможности субъекта и успешность его деятельности при осуществлении предметных преобразований ее условий.

Таким образом, основанием серьезной теоретической разработки проблемы взаимосвязи предметной деятельности и общения является представление о совместной деятельности как имеющей «двойственную» сущность. Иными словами, совместная деятельность, представляя собой процесс орудийного преобразования объективно данных условий деятельности, всегда, однако, осуществляется в определенной социальной ситуации развития человека как субъекта многочисленных связей и отношений с другими людьми. Именно эти отношения не только опосредуют различные формы и виды социального взаимодействия, но и составляют его сущность.

Представляется, что такой подход должен стать основанием новой постановки целого ряда фундаментальных проблем психологии, и первой в этом контексте является проблема внутренних противоречий процесса развития совместной деятельности, определяющих и характер, и содержание психологических возможностей личности. С нашей позиции, развитие этих возможностей субъекта всегда осуществляется в широко понимаемой совместной деятельности, задающей систему его отношений с другими ее участниками, в рамках которой субъект осваивает необходимые способы орудийной и в силу этого всегда практически ориентированной деятельности, осуществляя их в подсистеме общения с другими, призванной обеспечивать успешность этого взаимодействия.

При этом, как справедливо подчеркивал А.Н. Леонтьев, сам процесс осуществления способов деятельности, которыми овладевает субъект, объективно и закономерно вызывает изменения в системе отношений, которым могут содействовать или, напротив, препятствовать другие участники совместной деятельности, порой даже не догадываясь о своем участии. Тем самым, закономерно изменяется и характер взаимодействия субъекта с объективными условиями, так или иначе представленными в его субъективном мире, включая и систему его отношений с другими людьми. И как показал анализ, проведенный М.К. Мамардашвили, содержание этого субъективного мира отнюдь не всегда адекватно объективному положению участников этой совместной деятельности [26].

С этой точки зрения, очевидно, что при проведении исследований, сознательно базирующихся на деятельностном подходе, речь всегда должна идти об анализе взаимосвязей двух подсистем совместной деятельности, которые, как было показано в наших работах [31; 32], не только обуславливают друг друга, но через друг друга реализуют свой потенциал в системе совместной деятельности. Как показывает анализ, изменения той или иной подсистемы порождают объективные противоречия в системе деятельности, усиление которых при определенных условиях закономерно рождает кризисы развития, разрешение которых реализует основной психологический механизм развития субъекта деятельности [32].

По сути дела, эти противоречия есть постоянно возникающий внутренний конфликт между способами регуляции реального взаимодействия субъектов совместной деятельности при решении задач изменения условий их реального бытия в связи с возникновением новых потребностей. Как отмечал К. Маркс, «…факт состоит в том, что сама удовлетворённая первая потребность, действие удовлетворения и уже приобретённое орудие удовлетворения ведут к новым потребностям, и это порождение новых потребностей является первым историческим актом» [29, т. 3, с. 27]. Степень и качество удовлетворения этих потребностей посредством предметно ориентированных действий, направленных на достижение мотивов, отвечающих этим потребностям, становятся характеристиками успешности осуществления этих действий. Но в системе деятельности эта успешность зависит от меры согласованности / рассогласованности этих способов с другими участниками совместной деятельности. Очевидно, что само согласование усилий в решении этих жизненно важных задач практического преобразования условий деятельности субъектами совместной деятельности осуществляется в их подсистеме общения, в которой используются различные средства и способы коммуникации [7], в ходе осуществления которых решаются задачи организации совместной деятельности.

С этой точки зрения можно по-иному взглянуть на проблему взаимосвязи коммуникации и реальной практически ориентированной и орудийно оснащенной предметной деятельности. В этой деятельности коммуникация как способ организации совместной деятельности выступает уже не только важнейшим фактором обеспечения продуктивности самой орудийной деятельности, но и основным условием развития сознания как специфической формы координации самого процесса развития психологических возможностей человека и средства саморегуляции деятельности, обеспечивающего его системное и смысловое строение, понять которое стремился Л.С. Выготский [5, т. 1, с. 132–148]. В свое время П.Я. Гальперин, анализируя процесс и результаты антропогенеза, учет которых, по его мнению, имеет первостепенное значение для развития научной психологии, отмечал: «Другая, тоже функциональная сторона этого процесса (антропогенеза — Н.Н.) заключается в том, что происходит разделение психической жизни на относительно самостоятельные формы, которые мы различаем обычно как восприятие, память, воображение, мышление, чувства, потребности воля и т.д. Сознание само выделяется как особый элемент, как особая форма отношений к другим людям и к самому себе по образцу того, как другие люди относятся к себе и ко мне. Все это происходит в процессе становления человеческого общества и становления самих людей» [8, с. 135]. Но в сокращенной и редуцированной по отношению к процессу антропогенеза форме этот процесс осуществляется и в ходе онтогенеза. Я, конечно, не имею ввиду ту версию биогенетического закона, которая давно была преодолена в психологии еще в начале прошлого века. Процесс психологического развития ребенка не есть процесс развертывания неких потенций и интенций, которые ребенок несет в своем организме. Весь пафос культурно-исторической психологии и деятельностного подхода к пониманию закономерностей развития каждого входящего в этот мир человека заключается в том, что процесс развития ребенка есть процесс его вхождения в систему совместной деятельности, конкретное содержание которой становится его психологией. Однако развитие психологических возможностей ребенка осуществляется только в меру его собственной активности, становящейся всегда определенной формой предметной деятельности, отвечающей возникающим в ходе развития задачам и осуществляемой в системе все более расширяющегося и изменяющегося по мере развития ребенка круга общения, в котором закономерно по отношению к ребенку возникают новые требования, в той или иной мере отвечающие изменившимся возможностям его соучастия в совместной деятельности. В силу этого каждый ребенок вынужден постоянно активно вырабатывать собственные формы поведения, «присваивая» тем самым необходимые формы и способы совместной деятельности, конечно, всегда в меру наличного уровня «складывающихся» у него психологических возможностей взаимодействия со взрослыми и их развития в ходе совместной деятельности. Именно это закономерно порождает определенные внутренние противоречия процесса развития каждого конкретного человека, разрешение которых и есть основной источник этого развития со всеми его плюсами и минусами [32].

Только что появившийся младенец, сообщающий криком о своем вхождении в мир взрослых, должен пройти все необходимые этапы обретения своей человеческой судьбы. И начальный этап этого развития может протекать только в такой форме совместной деятельности, в которой сама эта «совместность» выступает так, что ребенок действует действиями матери. Важность этой базисной формы совместной деятельности Д.Б. Эльконин отмечал в своих научных дневниках: «26.4.1970. … выделение Я из “пра-мы” связано с коренным изменением строения деятельности ребенка. На самых ранних этапах это, в подлинном смысле слова, совместная деятельность, в которой взрослый действует вместе с ребенком. Здесь у ребенка вообще самостоятельных действий нет, так как взрослый действует руками ребенка (лишь постепенно вычленяются отдельные звенья, производимые собственно ребенком)…» [41, c. 500–501].

Именно эти начальные формы совместной деятельности являются той основой, дальнейшая дифференциация которой позволяет возникнуть тем индивидуальным формам совместной деятельности, в которых реализуется психологическое своеобразие возникающей личности и развитие которых задает конкретную траекторию становления ребенка как субъекта определенной социальной общности. Как отмечал Маркс, человек в процессе деятельности «…производит себя во всей своей целостности, он не стремится остаться чем-то окончательно установившимся, а находится в абсолютном движении становления» [29, т. 46, ч. 1, с. 476]

Заключение

Итак, двойственность совместной деятельности есть продукт развития человека в системе общественного воспроизводства его жизнедеятельности и необходимая, пусть и полная противоречий форма самого бытия человека как общественного индивида, по сути определяющая возникновение, развитие и закономерную предметную дифференциацию всех психологических новообразований, характеризующих человека как представителя той или иной общности, с молоком матери впитавшего специфику содержания своего участия в совместной с ними деятельности, всегда осуществляемой в системе сложившихся и постоянно складывающихся отношений к тем или иным социальным группам, в контексте которых проходит эта деятельность, и — в той или иной мере — реализующая его отношения к миру в целом.

Однако, элиминируя эту двойственность деятельности при исследовании психологических особенностей человека в их взаимосвязях с содержанием его совместной деятельности, рассматривая эти аспекты деятельности абстрактно, в их метафизической отдельности друг от друга, мы лишаем себя возможности глубинного понимания того фундаментального факта, что «предметный» аспект совместной деятельности, в котором выражается содержание психологических возможностей реального и/или идеального преобразования образа действительности, определяет содержание ее «коммуникативного» аспекта, который, в свою очередь, как система специализированных коммуникативных актов необходимо выступает как условие реализации ее «предметного» аспекта и, в свою очередь реализует свой потенциал через осуществляемые субъектом «предметные» преобразования объективной действительности в системе совместной деятельности.

В процессе развития совместной деятельности происходит закономерная дифференциация этих аспектов, но каждый из них «удерживает» эту двойственность, что ведет и к расширению, и к углублению тех противоречий, которые свойственны каждому из этих аспектов единого процесса и разрешение которых осуществляется в ходе развития совместной деятельности.

Методологическую задачу, возникающую в этой связи перед исследователем совместной деятельности конкретного субъекта, можно сформулировать следующим образом: необходимо осознать объективную диалектику «предметного» действия и коммуникативного акта как взаимообуславливающих моментов (аспектов) совместной деятельности, закономерно возникающих с первых моментов жизни каждого отдельного индивида ввиду его изначальной «погруженности» в систему общественных отношений, определяющих его взаимосвязи с условиями и факторами объективной действительности, выступающих по мере развития его деятельности ее предметами и средствами.

Поэтому, лишь раскрывая психологические закономерности развития взаимосвязей отношений ребенка и взрослых с характером и содержанием его развивающихся «предметных» способов деятельности, мы можем понять психологические «механизмы» становления всей системы «предметного» осознания условий этих действий и адекватных им средств и способов, психологическая трансформация которых зависит от задач и контекста совместной деятельности. Вместе с тем, только исследуя специфику различных форм «коммуникативного» осознания задач, условий и способов «предметной» деятельности, происходящего в актах коммуникации, мы разумно можем понять психологические закономерности развития самих этих способов в зависимости от задач, контекста и содержания совместной деятельности.

Представляется, что именно такой подход, опирающийся на двойственную природу совместной деятельности, позволяет говорить о возможности развития деятельностного подхода, в рамках которого нами по-новому будут осмыслены и теоретические взгляды Л.С. Выготского, содержащие по-настоящему еще в должной мере неразвернутый потенциал культурно-исторической психологии, в которой основным концентром исследования являлся коммуникативный аспект совместной деятельности, определяющий развитие сознания как системы регуляции деятельности, и многие положения теории деятельности А.Н. Леонтьева, раскрывающей роль «предметной» деятельности в процессе становления основных психологических новообразований, характеризующих развитие человека.

Литература

Андреева Г.М. Социальная психология. М.: Аспект Пресс, 2001. 384 с.
Асмолов А.Г. Основные принципы психологического анализа в теории деятельности // Вопросы психологии. 1982. № 2. С. 14–27
Бородай Ю.М. Воображение и теория познания: критический очерк кантовского учения о продуктивной способности воображения. М.: Высшая школа, 1966. 150 с.
Венгер А.Л. Психическое развитие ребенка в процессе совместной деятельности // Вопросы психологии. 2001. №3. С. 17–26
Выготский Л.С. Собрание сочинений: В 6 т. М.: Педагогика, 1982–1984
Выготский Л.С. Конкретная психология человека // Выготский Л.С. Психология развития человека. М.: Смысл, Эксмо, 2005. С. 1020–1038
Гальперин П.Я. К вопросу о внутренней речи // Хрестоматия по педагогической психологии / А.И. Красило и А.П. Новгородцева (ред.). М., 1995. С. 24–31
Гальперин П.Я. Лекции по психологии. М.: Книжный дом «Университет», 2007. 400 с.
Гальперин П.Я. Введение в психологию. М.: Книжный дом «Университет», 1999. 332 с.
Давыдов В.В. Теория развивающего обучения. М.: ИНТОР, 1996. 544 с.
Давыдов В.В., Зинченко В.П. Предметная деятельность и онтогенез познания // Вопросы психологии. 1998. №5. С. 11–29
Зинченко В.П., Мамардашвили М.К. Проблема объективного метода в психологии // Вопросы философии. 1977. №7. С. 109–125
Ильенков Е.В. Проблема идеального // Вопросы философии. 1979. №6. С. 128–140; №7. С. 145–158
Кричевец А.Н. Томаселло, Витгенштейн, Выготский: проблема интерпсихического // Культурно-историческая психология. 2012. Т. 8. Вып. 3. С. 95–104
Леонтьев А.А. Язык и речевая деятельность в общей и педагогической психологии // Леонтьев А.Н. Избранные психологические труды. М.: МПСИ; Воронеж: МОДЭК, 2003. 536 с.
Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. М.: Изд-во АПН РСФСР, 1959. 495 с.
Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М.: Политиздат, 1975. 304 с.
Леонтьев А.Н. Образ мира // Леонтьев А.Н. Избранные психологические произведения. Т. 2. М.: Педагогика, 1983. С. 251–261
Леонтьев А.Н. Проблемы деятельности в истории советской психологии // Вопросы психологии. 1986. №4. С. 109–120
Леонтьев А.Н. Философия психологии. М.: Издательство Московского университета, 1994. 287 с.
Леонтьев А.Н. Лекции по общей психологии. М.: Смысл, Академия, 2001. 511 с.
Леонтьев А.Н., Тихомиров О.К. Послесловие // Пиаже Ж., Инельдер Б. Генезис элементарных логических структур. М.: Изд-во иностранной литературы, 1963. С. 425–446
Лисина М.И. Проблемы онтогенеза общения. М.: Педагогика, 1986. 134 с.
Ломов Б.Ф. Психические процессы и общение // Методологические проблемы социальной психологии. М.: Наука, 1975. С. 106–123
Ломов Б.Ф. К проблеме деятельности в психологии // Психологический журнал. 1981. Т. 2. Вып. 5. С. 3–23
Мамардашвили М.К. Анализ сознания в работах Маркса // Вопросы философии. 1968. №6. С. 14–25
Маркова А.К. Психология усвоения языка как средства общества. М.: Педагогика, 1974. 240 с.
Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М.: Политиздат, 1956. 689 с.
Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. М.: Политиздат.
Нечаев Н.Н. Моделирование как творчество: методологические и психологические проблемы исследования профессиональной проектной деятельности // Математическая психология: школа В.Ю. Крылова / Под ред. А.Л. Журавлева, Т.Н. Савченко и др. М.: Изд-во ИП РАН, 2010. С. 79–97
Нечаев Н.Н. О возможности реинтеграции культурно-исторической психологии Л.С. Выготского и теории деятельности А.Н. Леонтьева // Вопросы психологии. 2018. №2. С. 3–18
Нечаев Н.Н. Категория развития как основа психолого-педагогических исследований образования // Культурно-историческая психология. 2018. Т. 14. Вып. 3. С. 57–66
Нечаев Н.Н. О новом подходе к языку и речевой деятельности в условиях цифровизации коммуникативных возможностей человека //Вопросы психологии. 2019. №6. С. 19–35
Пушкин А.С. Евгений Онегин.
Рубинштейн С.Л. Проблемы психологии в трудах Карла Маркса // Вопросы психологии. 1983. №2. С. 8–24
Рубцов В.В. Социогенез совместных действий: взаимопонимание людей как условие понимания вещей. Интервью (беседу вел В.Т. Кудрявцев) // Культурно-историческая психология. 2018. Т. 14. №4. С. 106–121
Смирнов С.Д. Соотношение понятия «деятельность» и «общение», или плюрализм vs монизм // Материалы методологического семинара по проблемам деятельностного подхода в психологии. Семинар 28. 09.10.2009. http://www.psy.msu.ru/science/seminars/activity/materials/28_smirnov.pdf
Спиноза Б. Избранные сочинения: В 2-х т. Т. 1. М., 1957. 631 с.
Толстых Н.Н. Социальная психология развития: интеграция идей Л.С. Выготского и А.В. Петровского // Культурно-историческая психология. 2020. Т. 16. №1. С. 25–34
Томаселло М. Истоки человеческого общения. М.: Языки славянских культур, 2011. 328 с.
Эльконин Д.Б. Избранные психологические труды. М.: Педагогика, 1989. 560 с.
Leontiev A.N. Activity, Consciousness, and Personality / Tr. by Maris J. Hall. Prentice-Hall, 1978. 102 p. https://www.marxists.org/archive/leontev/works/1978/activity-consciousness-personality.pdf
Nechaev N.N. On the psychological mechanism of ontogenetic development in the context of developmental and educational psychology // Procedia — Social and Behavioral Sciences. Elsiever Ltd, 2016. V. 233, pp. 407– 412
Nechaev N.N. Psychological Aspects of the Formation of an Individual's Secondary Linguistic Identity in the Professional Training of Linguists // Russian Education & Society, 2016. V. 58:2, pp. 89–110

1 Данная статья ориентирована на англоязычного читателя. Поэтому, прежде чем анализировать это положение, нужно подчеркнуть, что его англоязычная версия [42, c. 37], процитированная нами по переводу книги А.Н. Леонтьева «Деятельность. Сознание. Личность», вышедшей в Англии в 1978 г., не соответствует тому смыслу, который имел ввиду А.Н. Леонтьев. Причина этого — в наличии русско-английского терминологического несоответствия терминов «объект» и «предмет», что обнаруживается при обратном переводе этой англоязычной формулировки на русский. Во-первых, оно касается использования в английском переводе термина “object” (объект) вместо термина «предмет» (“subject”), которое использует А.Н. Леонтьев в оригинальной версии. Во-вторых, адекватное понимание этого положения английским читателем осложняется тем фактом, что английскому термину “subject” (предмет) соответствуют два термина в русском языке: помимо уже упомянутого “subject” как предмет, продукт деятельности, термином “subject” также может обозначаться и тот, кто действует, т.е. «субъект». Это не только провоцирует неверное понимание позиции А.Н. Леонтьева, но, в определенной мере, усиливает ту методологическую ошибку, которая содержится в нем и о которой речь пойдет ниже.