Автор текста: Зиновий Зиник
Место издания: Нога моего отца и другие реликвии
MoReBo публикует фрагмент рассказа из книги, выпущенной издательством "Кабинетный ученый".
Я родился в День победы над гитлеровскими захватчиками. А значит, в час моего рождения за окнами роддома бурлила энтузиазмом толпа, плескались неукротимой волной алые знамена, репродукторы выкрикивали приветственные лозунги руководителю всех наших побед — товарищу Сталину, которому с пеленок я был благодарен за свое счастливое детство. Этим радостным крикам вторил и я, когда лез из утробы. Поэтому, видно, с первых дней я так радовался реву толпы, маршам и праздничным транспарантам.
В одном я согласен с врачом психбольницы, если подобный изверг достоин носить звание советского врача: когда я, еще несмышленый мальчишка, попал впервые на демонстрацию и зашагал по Красной площади, я подсознательно чувствовал, будто рвусь к свету из утробы. Это было второе рождение. Сколько алых, горячих знамен, сколько ярких красок было вокруг! Раскрасневшийся, с блестящими глазами, с шапкой, сползающей на затылок (ведь надо было все время смотреть вверх!) я подпевал каждому хору, приплясывал под звуки каждого оркестра. Я и мои родители (тогда я еще не догадывался, кто они такие) не шли — нас несло широким потоком праздника.
Помню, как в нашей колонне кто-то крикнул: «Да здравствует товарищ Сталин!». Мощное ура прокатилось по площади. Чьи-то сильные и добрые руки подняли меня над морем голов, над алым водоворотом знамен и транспарантов. В праздничном мареве я увидел, как бескрайний людской поток течет и течет, жаркой волной омывая простые и строгие стены Мавзолея. Я увидел зубцы и башни кремлевской стены, суровые и задумчивые ели у могил бойцов революции.
Мне показалось, что вся вера, вся надежда и любовь человечества бесконечным прибоем хлынула сюда, к великому маяку, указывающему путь в грядущее. На багровых трибунах Мавзолея, отороченных красным кумачом, стоял товарищ Сталин. Стоял, как памятник, с отцовской мудрой улыбкой из-под усов наблюдая, как я рождаюсь в буре социалистического праздника.
Я размахивал ему высоко поднятой рукой. И я уверен, что он меня увидел, потому что тоже поднял руку и помахал в ответ. И я закричал. Я хотел крикнуть: «Отец!» Но горло у меня перехватило от ужаса за судьбу любимого вождя. Я ясно видел, что товарищ Сталин стоит на трибуне вверх ногами. Я не поверил своим глазам. Я оглянулся еще раз, напоследок: не было никаких сомнений — Сталин стоял на трибуне вниз головой перевернутый!
Вместе с толпой демонстрантов мы спустились к набережной. Из-за туч выглянуло солнце, в реке отразились кремлевские башни и купола. Родители не подавали виду и пытались отвлечь меня воздушным шариком, задабривали леденцами. Уже тогда я стал подозревать их. Отец жевал бутерброд с колбасой, как будто ничего не произошло. И я не сказал ему ни слова об ужасе увиденного. С детства мне приходилось скрывать страшную тайну от собственных родителей.
Врач-психиатр, исходя из фальшивых буржуазных теорий, утверждает сейчас, что все увиденное мной на демонстрации было зрительной аберрацией. Как тогда объяснить, что и на портрете у нас дома над диваном Сталин было явно вверх ногами? Не думаю, что уместно называть зрительной аберрацией попытки государственного переворота, а ведь Сталин и был советским государством. Враги только и надеялись на искажение учения ленинизма-сталинизма, стараясь перевернуть вверх ногами завоевания социализма. Вокруг кишели шпионы иностранных разведок, скрывающие свое истинное лицо. Об этом много говорили по радио.
Помню, как я однажды стоял и ел мороженое эскимо у ворот своего дома. Из ворот вышел человек и подозрительно быстро зашагал прочь. Я бы не обратил на него внимания, если бы на мгновение мы не встретились глазами. Подозрительный прохожий не выдержал моего пристального взгляда октябренка, будущего пионера, а затем комсомольца и, наконец, члена партии. Он отвел взгляд, и это меня насторожило. Я хоть и ел мороженое, но бдительности не терял. Я делал вид, что продолжаю есть мороженое, на самом деле незаметно пошел за ним.
Подозрительный тип, видно, заметил, что за ним следят; его совесть была явно нечиста, потому что он перешел на другую сторону улицы. Он ускорил шаг. Конечно же, чтобы уйти от меня, то есть он, значит, боялся разоблачения. Я хоть и был малышом-октябренком, однако шустрым. Я уже нагонял его, забыв про мороженое, когда он сделал еще более подозрительный маневр: он свернул за угол. Но не тут-то было! Я тоже свернул за угол, потому что ожидал от него подобного и был готов свернуть за угол, когда потребуется. Он оглянулся и еще раз свернул за угол. Я за ним. Я уже точно знал: это шпион.
Это был опытный шпион, потому что не успел я нагнать его за углом, как он, уже не оглядываясь, бросился снова через улицу. Я за ним. Но мой опыт преследования врага был ничтожен, и когда шпион прошмыгнул в булочную, я растерялся. В булочной была страшная толкучка. Меня толкали. Поскольку я не был еще пионером, комсомольцем и членом партии — ростом я еле доходил до колен толкущимся в булочной трудящимся.
Как ни задирал я вверх подбородок, лица шпиона я различить в толпе не мог. Булочная закрывалась, и меня вытолкали наружу пособники империализма. Стоя на пороге булочной, я оглянулся влево, оглянулся вправо и понял, что очутился на совершенно незнакомой улице, преследуя этого агента иностранной разведки. Я не знал, куда идти. Хотя в свои шесть лет я и отличался находчивостью и политическим чутьем, но страдал, как и многие индивиды моего возраста, полным топографическим идиотизмом. Я понял, что никогда не найду дороги домой. Что я попался в сети, куда заманил меня подозрительный шпион. Я заревел и залился горючими слезами. И тут вдруг надо мной склонилось лицо взрослого. В нем я с ужасом узнал лицо шпиона. «Что ты плачешь, мальчик? — льстиво спросил шпион. — Не плачь, мальчик, хочешь калорийную булку куснуть?» Булка пахла ванилью и изюмом, слезы мешались со слюной, и я тер кулаками глаза, чтобы не видеть эту шпионскую приманку.
«Октябренка калорийной булкой не купишь!» — хотел сказать я, но мне помешали рыданья. «Напрасно отказываешься, — сказал шпион. — Я за булками всю дорогу бежал, чтоб успеть до закрытия, — сказал он и вдруг стал трясти меня за плечо. — Да я тебя знаю, мальчик. Ты из третьего подъезда. А я ваш новый домуправ. Месяц назад заступил в должность. Так ты что, заблудился?» Он взял меня за руки и потащил домой. Его, впрочем, через год арестовали как врага народа. Так что я оказался прав. Он нам из шланга на дворе летом не разрешал поливаться. Сколько я ни пытался высматривать шпионов вокруг себя, все попытки в этом направлении кончались неудачами. Все подозреваемые мной кандидатуры оказывались, или ближайшими знакомыми или прямыми родственниками.
1995.