Это несвойственное русскому языку слово «голодомор» родилось в страшное время начала 30-х годов ХХ века.
Трагические 1932 и 1933-й годы для нынешних поколений - далёкая история. Но всё ещё живы те, кто на себе перенёс ужас медленной голодной смерти, кто был свидетелем и очевидцем людоедства, мук и страданий детей и стариков, «общих ям» на станичных кладбищах, кто сумел выжить в этих немыслимых условиях.
Голод 1933 года в огромной степени коснулся и Кубани, нашего Красноармейского района, всех его станиц и хуторов. В эти дни, когда началось небывалое по масштабам выселение одной из самых крупных станиц края, мы вспоминаем всех, кто пострадал в те страшные годы.
Почему такое случилось?
Очень точно охарактеризована обстановка того времени в книге
Н.Н. Саенко «Потомство Шкуринского куреня»:
«В конце 20-х годов созданные колхозы попали в тотальную зависимость от государства и стали «идеальной» формой выкачивания из станиц хлеба и другой сельхозпродукции, но валовый сбор в стране не увеличивался. Так, в 1930 году было собрано 835,4 млн. центнеров, в 1931 – 694,8 млн. центнеров, а заготовки росли, т.к. увеличивался экспорт зерна. Если в 1930 году было продано за границу 48,4 млн. центнеров, то в 1931 г. уже 51,8 млн. В этом же году колхозы, совхозы и единоличники Северо-Кавказского края (куда входила и Кубань) заготовили небывалое количество
зерна–30,6 млн. центнеров, но не выполнили установленного государством плана. Во многих колхозах хлеб выметали подчистую, не оставляя даже семенного фонда и для оплаты по трудодням.
Полуголодная зима 1931-1932 гг. сопровождалась распадом колхозов из-за массового выхода из них крестьян. В 1932 году положение ещё более усугубилось. Выполнить хлебозаготовки оказалось не под силу. 22 октября 1932 г. Политбюро ЦК ВКП(б) образовало две Чрезвычайные комиссии для предотвращения срыва заготовок. Одна из них под руководством секретаря ЦК ВКП(б) Кагановича прибыла на Кавказ. В состав комиссии входили: Чернов (комитет заготовок), Юркин (Колхозцентр СССР), Микоян (Наркомторг), Ягода (ОГПУ) и Косарев (ЦК ВЛКСМ).
2 ноября на совещании секретарей сельских райкомов партии в Ростове-на-Дону Каганович пригрозил жителям кубанских станиц, где положение было крайне напряжённым, поголовным выселением. Его поддержали местные руководители. Секретарь Северо-Кавказского крайкома партии Б. Шеболдаев (в 1937 году репрессирован и расстрелян – прим. автора) говорил: «Мы будем выселять в северные земли злостных саботажников, кулацких подпевал, не желающих сеять». И пообещал отдать плодородную кубанскую землю колхозникам, живущим на плохих землях, сказав при этом, что они не только будут хорошо её обрабатывать, «но и целовать будут».
На Кубани (в том числе в станицах и хуторах Красноармейского района) повсюду начались обыски дворов, общественных построек: искали спрятанный хлеб. Были созданы комитеты содействия (комсоды) из наиболее ярых активистов, которые находили и забирали всё до зернышка пшеницы, кукурузы, бобовых, обрекая казачьи семьи на явную смерть. Станицы, давшие наименьший процент хлебозаготовок, заносились на так называемую «чёрную доску». На неё попали: Незамаевская, Стародеревянковская, Уманская, Ладожская, Старощербиновская, Платнировская, Урупская, Медведовская, Темиргоевская, Новопашковская, Кисляковская, Шкуринская, а также наша Полтавская.
«Черная доска» фактически обрекала людей на ускоренное вымирание. В эти станицы прекращался подвоз продовольственных и промышленных товаров, вводился комендантский час, запрещался въезд и выезд без специального разрешения коменданта, аресту подвергались все, кто вызывал хоть малейшее подозрение властей в неблагонадежности. С «доски» станица снималась лишь после выполнения плана хлебозаготовок.
Под страшным прессом к 15 января 1933 г. в крае было заготовлено 18,3 млн. центнеров хлеба. Для этого потребовалось сдать весь семенной фонд, но планы выполнены не были, осенний сев не завершен.
В то время, когда в кубанских станицах умирали сотни тысяч людей, в черноморских портах и на железных дорогах загружались зерном пароходы и вагоны для отправки за границу. А люди ели кошек, собак, траву, кору деревьев. Были случаи людоедства. Но до этой крайности доходили те, кто находился на грани безумия или уже безумные, иначе нельзя объяснить факт поедания матерью своего ребёнка…».
Свидетельства очевидцев
Порох Иван Денисович, 1918 г.р., ст. Полтавская:
«В декабре 1932 г. начались аресты мужского населения
ст. Полтавской. 18 декабря 1932 г. приехал Каганович, собрали станичный сход, на котором распустили Совет станицы и партийный комитет. Ввели комендантский час, комендантом назначили приезжего Кабаева, а начальником политотдела Касилова. Станицу разбили на 13 кварталов, в каждом квартале создали комсод, которому был спущен план по количеству выселяемых – не менее ста семей. В декабре 1932 г. вся станица практически поголовно была выселена в северные районы страны.
В начале 1933 г. стали прибывать семьи красноармейцев, лучшие дома отдавались им, оставшихся коренных жителей переселили без их желания в один колхоз. Лишь одна бригада в этом колхозе была из красноармейцев – «для пригляда за казачьим кулачьем» - так говорили сами красноармейцы. Колхоз назвали именем Шеболдаева».
Глазкова Анастасия Михайловна, 1920 г.р., ст. Полтавская:
«Перед выселением обложили всех непомерными налогами, от которых стало невмоготу. Люди начали отказываться платить и сдавать зерно. Пришла высылка. Мама воевала в гражданскую у красных, её не выслали, зато выслали брата, сестру. Дедушка был расстрелян красными еще в 20-е годы».
Сафронова (Потапенко) Нина Евдокимовна, 1924 г.р., ветеран войны, ст. Полтавская:
«Отец был казаком, умер на строительстве оросительных систем. В семье – 12 детей, большого достатка не имели никогда. В 1932 году нам объявили о высылке за то, что мама не вступает в колхоз. Нас уже погрузили в вагон, но потом отпустили с условием, чтобы мы покинули станицу
в 24 часа. Мыкаясь по чужим дворам, многие мои братья и сестры умерли, мама стала сходить с ума и погибла. А сама я попала в Полтавский детский дом, потому и выжила».
Слюсарь Михаил Савельевич, 1910 г.р., ст. Старонижестеблиевская:
«В Старонижестеблиевской не было таких массовых выселений, как в Полтавской, но, всё равно, те годы запомнил навсегда. Воровали маленьких детей, чтобы съесть – люди просто сходили с ума. Ангелинский ерик был буквально перерыт, искали корни сьедобного чакана. По станице ездила телега и собирала умерших. Были случаи, когда на неё грузили ещё живых, но очень слабых людей, думали, что пока доедут до общей кладбищенской ямы, помрёт. На улице Казачьей забрали молодого парня по фамилии Троян, отвезли на кладбище и бросили в яму. А парень ночью пришел в себя, выполз из ямы и остался жив. Но такие случаи были единичными».
Шостак (Косенко) Дарья Фёдоровна, 1893 г.р.,
ст. Старонижестеблиевская:
«В голодовку в станице было страшное запустение, на улицах - бурьян в рост человека, боязно было ходить не то что ночью, а и днём. Муж мой умер в 1931 году, я осталась одна и пять душ детей. Забрали всё съестное, даже семена кабаков, буряков, фасоли, старые сушёные сливы. Однажды днём самый младший мой сын Борис (ему было 4 года) вышел на улицу и его потащили в бурьяны двое мужчин. Если бы не дочка Паша, позвавшая меня, то Борю бы съели. А семья спаслась спрятанной и не найденной при обысках кукурузой. Иначе – все бы были на кладбище в общей яме…».
Литовка Павел Пантелеевич, 1916 г.р., полтавчанин, житель
г. Новороссийска:
«В хутор Албаши, где мы в то время жили, как и на всю Кубань, пришла беда… В 32-м и 33-м – суровая зима со снегом, холод, голод. Срубили все сады, деревья вековые. Разобрали добротные деревянные базы, сараи, обитые досками, кладбищенскую изгородь, кресты, с хат посдирали камыш, всё подряд стопили, сожгли. Обидно было смотреть – не стало красавца-хутора…
Когда снова весна настала, природа оживилась. Но в какую хату ни зайди, лежали люди. В разных позах, кто на полу, кто на кровати. В оврагах, балках, в бурьянах, на берегу лимана. Никто уже не поможет им, рвы на кладбищах заполнены, негде и некому хоронить, дожившие ослабли…».
Занимаясь долгое время восстановлением имён репрессированных полтавчан, я заметил одну закономерность: были семьи, которые подверглись самому жестокому преследованию. Из станицы высылались не только главы семей, вписанные в списки неблагонадежных, но и семьи их двоюродных, троюродных родственников, а то и просто однофамильцы. Видимо, «на всякий случай». В подавляющем большинстве они были совершенно ни в чём не повинны.
Из рода казака Малюги были отправлены в ссылку 11 человек,
Собура – 12, Додора – 13, Нудьги и Чуприны – по 17, Матюхи – 18, Погибы – 22, Шуляка – 27, Волкодава – 37 (!) человек. Для выполнения плана выселения отправляли даже многодетных бедняков из иногородних.
Выселение Полтавской началось 19 декабря 1932 года, а уже
к 28 декабря станица почти полностью опустела, в ней осталось не более двухсот семей коренных жителей, в основном тех, кто проявил свою лояльность к властям или в Гражданскую войну служил в Красной Армии.
В станицу по утверждённому в Москве плану стали вселять семьи военнослужащих Московского, Ленинградского, Белорусского, Приволжского и Уральского военных округов, частей ОГПУ. К 9 февраля 1933 г. было вселено 1736 таких семей (из оперативной секретной сводки
ГУ РККА № 014 от 09.02.1933).
Далеко не все из красноармейцев ехали на Кубань добровольно, а многим пришлись не по душе новые места. Только за первые четыре месяца 1933 года обратно домой из станицы было отправлено 783 приехавших. Некоторые уезжали самовольно. Тем не менее, к середине апреля
в Полтавской уже было 2300 красноармейских дворов. В 1934 году её переименовали в селение Красноармейское.
Анна Филипповна Семашко, 1923 г.р., из Витебской области:
«На Кубань нашу семью отправили из Белоруссии в принудительном порядке. Было очень страшно бросать родину и ехать в неизвестность. Нас с мамой (5 человек), как и всех остальных, везли в товарном вагоне, было холодно и голодно. Поезд пришёл на станцию Полтавская ночью, нам сказали: идите и ищите себе свободную хату сами. Мы и пошли – по улице Вокзальной (теперь Жлобы), по непролазной грязи, долго искали – все дома ближе к станции были уже заняты. Пустое подворье с домом нашли аж у рощи, за Букачёвой площадью, как тогда её называли, где сейчас поликлиника.
Пришлось очень трудно, мужчин в семье не было. Но постепенно обжились, а в году 1939-м к нам неожиданно приехал хозяин этого дома. Сначала попросился переночевать, а потом рассказал, кто он, и мы очень испугались: а вдруг прибьет или выгонит на улицу? Не спали всю ночь. Под утро он взял лопату, выкопал в саду какой-то сверток, дал нам денег, сказав, что никаких претензий к нам не имеет. И уехал, больше мы никогда о нём не слышали.
В нашем же товарняке в станицу приехал с семьёй и красноармеец Кузьма Денисович Кузьменков, ставший потом председателем колхоза. Он очень многим помогал. За это его все очень уважали».
Агафья Яковлевна (1905 г.р.), Екатерина Яковлевна (1909 г.р.), Вера Яковлевна (1923 г.р.) Зубовы:
«Оставшихся в станице местных жителей переселили на улицу Демьяна Бедного, в один колхоз имени Шеболдаева, а когда его репрессировали, переименованноли колхоз в Сталинский. Единственным из красноармейцев, поселившимся среди них, был Кузьма Денисович Кузьменков. Он жалел нас, полтавчан, особенно детей, делился последним куском. Сначала работал бригадиром в огородной бригаде, всегда советовался с местными, как лучше хозяйствовать, позволял что-то брать с поля, чтобы прокормить детей, но не воровать. Отзывчивым он оставался и тогда, когда стал председателем колхоза им. Кирова, это уже после войны. До последних дней его жизни Кузьму Денисовича станичники очень любили, потому что многим он спас жизни в голодный 33-й».
Из письма красноармейца-переселенца:
«В станице Полтавской полная контрреволюция. Вот партия и послала нас как коммунистов для ликвидации этого саботажа. Мы за несколько дней нашли 475 ям с пшеницей, отобрали 1280 сабель, 50 пик, около 200 винтовок, 700 наганов и десятки ящиков патронов различных систем. За это станицу выслали «на Соловки» (так обобщённо называли места лишения свободы – прим. автора) – 2250 семей, или 12500 человек (по другим данным – более 16 тысяч чел. – прим. автора), порядочное количество казаков уже расстреляли и много подлежит расстрелу. Станица Полтавская на военном положении. Без разрешения коменданта, без пропуска из станицы не выпускают. Вообще – красота, кто не понимает… А богов и икон тут столько, что мы ими печки топим».
Ветеран войны и труда И.Верига из ст. Красноармейской писал в «Голосе правды» 2 сентября 1991 г.:
«Из переселенцев каждого военного округа в станице было создано
4 колхоза, ещё один состоял из местных. Что мы увидели по приезде в Полтавскую? Как говорится, разбитое корыто. Поля, сады, виноградники, заросшие в рост человека бурьяном. План хлебозаготовок не выполнялся. План посева озимых был выполнен лишь на 1,5%. Заготовка кормов в зиму была сорвана. Мы работали в колхозе от зари до зари и жили в наспех построенных шалашах, крытых камышом и устланных соломой. Домой отпускали только по воскресеньям. Осенью 1933 г. колхозники получили по 5 кг ячменя и по 2 р. 30 коп. на трудодень. В общем, колхозы начали набирать силу и богатеть вместе с колхозниками. Бывшая станица Полтавская с её саманными хатками и грязными улицами превратилась в благоустроенную станицу Красноармейскую».
У каждого была своя правда, а истину, и то ещё не до конца, мы узнали лишь недавно. Жизни тысяч безвинных не вернуть, но помнить о них мы обязаны всегда.
Плашка: Из шестнадцати тысяч жителей станицы Старонижестеблиевской к весне 1934 г. в живых осталось семь тысяч, в Новодеревянковской Каневского района из двадцати тысяч – меньше восьми, в Шкуринской Кущёвского района из четырнадцати тысяч – шесть. Полтавская вся растворилась в холодных лесах и степях Сибири, Урала, Казахстана, Карелии…Люди ели кошек, собак, хомяков, сусликов, кротов, траву, кору деревьев и корни рогоза. Были случаи людоедства - до такой степени страдания доходили обезумевшие от голода.
По материалам музея истории станицы Полтавской