Да, я настолько старый, что помню, когда «Чапаева и Пустоту» рекламировали по телевизору. Это важное уточнение. Двадцать лет — достаточный срок, чтобы сказать и об авторе и о книге.
Так вот, говоря о Пелевине и «Чапаеве и Пустоте» нужно склонить голову и сказать, что перед нами великий русский роман. И как всякую классику её читать невыносимо скучно и неинтересно. Дело здесь и в бронзовении материала и в том, что он, как и положено классике, не ушёл в прошлое, а растворился в будущем.
Все эти метафоры сумасшествия и неприятия мира без утопии, пустота как содержание русской жизни в постсоветской реальности, советская матрица как национальнообразующая, что бы мы там не думали про «Россию, которую мы потеряли». Всё это даже не детали нашего интеллектуального ландшафта, а его геологические основания.
Надо сказать, что классические романы Пелевина сейчас интересно перечитывать для того, чтобы понять, что он современный совсем не испортился. Ему как автору действительно надо настояться — материал его книг с годами мутирует, приобретает новое качество. Он любит насыщать романы публицистической актуальностью, которая с годами устаревает и исчезает. Спустя 25 лет только такой задрот как я может смеяться над шутками про Руцкого и Хасбулатова, а в таксисте-бородаче в клетчатом френче узнать Солженицына, выступающего в Думе. Но для нормального человека все эти образы становятся не менее загадочным шифром как и обращение Пелевина к буддизму. И само по себе произошедшее с текстом романа — это ещё один диалог Чапаева и Пустоты: «Ты где?», «Я нигде», «Роман про что?», «Ни про что, то есть про всё, Петька!».
Ну, и конечно, это очень важный поколенческий текст. В свое время у Марии Кувшиновой я прочитал отличную характеристику Балабанова. Его зацикленность на Серебряном веке происходила из того, что он принадлежал к самому читающему поколению в русской истории. Людям 1960-х годов рождения весь корпус текстов и культуры начала XX века стал доступен как современный, как актуальный. Балабанов и Пелевин — практически ровесники. И «Чапаев и Пустота», и «Про уродов и людей» — это поэмы без героев от творцов, проживших не свою культурную жизнь.