Неудобный генерал глава шестая

Глава шестая 1 Окрестности деревни Боровая. Без Хоружей отряд действительно стал более мобилен. Вот уж неделю как передвигается без задержек. К тому же, приобретённые в селе Боровая двенадцать лошадей и восемь подвод, на которые погрузили продукты, боеприпасы, медикаменты и радиоприёмник Берковича, ещё больше облегчили переходы от точки к точке. К сожалению, контр-адмирал Рогачёв, командующий Пинской флотилией, не дал комаровцам ни одного пулемёта, но зато снабдил толовыми шашками, бикфордовым шнуром, подкинул патронов, медикаментов и провианта. И, что не маловажно, пожертвовал батареи для радиоприёмника. А затем переправил отряд на катерах через Припять. Василий Захарович в Боровом и в рыбак-колхозе обзавёлся верными людьми. Особенно помогали отряду Анна Богинская и Игнат Дорожкин. Что в Боровом, что в рыбак-колхозе уже побывали немцы, но посчитав эти населённые пункты не заслуживающими особого внимания, ушли, оставив после себя слёзы и горечь обид. И там, и там, ворвавшись в селения, немцы грабили и тащили всё, что под руку попадало, а что их не интересовало, фашисты рвали, разбивали, рубили топорами, просто так, для развлечения. Уходя, увезли с собой двоих местных активистов. В Боровом к отряду присоединились брат и сестра Некрашевичи – Михаил и Вера. Они стали великолепными проводниками, знающими все местные стёжки-дорожки. На берегу речушки с названием Алубка севернее Белого озера в густом лесу комаровцы построили партизанскую базу, вырыв землянки, траншеи, и соорудив навес, под которым установили длинный стол для приёма пищи. Готовили тут же под навесом на костре в подвешенном котле. Вот, правда, готовить постепенно становилось всё труднее из-за отсутствия продуктов. Хлеб закончился давно, а зерно надо ещё перемолоть в муку. А где? До ближайшей мельницы надо пройти кучу немецких и полицейских кордонов. Иногда немцы выставляли в лесах посты, в основном из полицаев или из национальных батальонов: латышских, украинских, русских. Сами в первые месяцы войны на подобные мелочи не отвлекались, ну, кроме полицейских подразделений из полевой жандармерии. Армейские посты стояли в городах и крупных населённых пунктах, где располагались гарнизоны и комендатуры. Василий Захарович, зная об этом, решил устроить несколько засад на неохраняемых участках дорог. Очень нужны были отряду и боеприпасы и продукты, да и победы над врагом людям необходимы – не зря же ушли в партизаны. С Григорием Карасёвым и Николаем Березиным, кубанским казаком, заменившим погибшего Корнилова, он тщательно проработал планы предстоящих операций. Карасёв со своей группой с вечера выдвинулся к селу Лядцы недалеко от Давид-городка. Группа заняла позиции ещё затемно. Участок дороги имел крутой поворот, закрытый с обеих сторон густым кустарником и высокими раскидистыми деревьями. Григорий отправил по два человека в дозоры. Одних в сторону Лядец, а других к развилке на Березно и Дубенец. Сразу после рассвета со стороны Лядец, видимо из Давид-городка, на дороге появилась машина и два мотоцикла. Всё прошло без сучка и задоринки. Сначала скосили мотоциклистов, а затем, не имея возможности проскочить, машине пришлось разворачиваться, чтобы удрать от засады. Пока она совершала свой неуклюжий манёвр, Працевич из трофейного пулемёта застрелил и водителя, и офицера, сидевших в кабине. А шустрый Бондаренко, забежав с тыла, застрелил солдата, прятавшегося в кузове. Но радость от победы была не долгой. Партизаны даже не успели подо-брать оружие, как со стороны Лядец зазвучали выстрелы. – Вот, чёрт! – выругался Карасёв. – Принесла нелёгкая немцам подмогу. Все в лес! Живо! Бондаренко, беги к развилке и передай, что я велел уходить. Бросив всё группа, юркнула в лес и, петляя между деревьев, направилась к тому месту, где Миша Некрашевич и Витя Лифантьев отстреливались от немцев. Успели. Фашисты, боясь заходить вглубь леса, заняли позиции прямо на дороге, попадав на землю под колёса четырёх грузовиков. В следовавшей колонне был и бронетранспортёр. Огонь из его пулемёта не давал поднять головы. Бой был явно не в пользу партизан, хотя, казалось бы, немцы соблазнительно расположились как открытые мишени. Вскоре на дороге показались ещё две машины и мотоциклисты. Кое-как отбив у немцев Мишу и Виктора, Карасёв принял решение ухо-дить. Обогнув Лядцы с востока, группа ушла по болотистому берегу Ветлицы к Припяти. Сделав дополнительную петлю между болот, партизаны вплавь переправились через реку и направились на запад. Прошагав два часа по лесным буеракам и болотам, на просторной поляне бойцы Карасёва нос к носу столкнулись с вооружёнными людьми в гражданской одежде. Обе группы нацелили оружие друг в друга и замерли. Григорий мысленно обругал себя по-всякому за неосторожность, за то, что не выслал вперёд разведку, за чёртов неудачный день, но успел крикнуть своим, чтобы не открывали огонь. Сам он, опустив винтовку и подняв вверх правую руку, вышел на середину поляны. – Здрасте вам! – сказал он, медленно опуская винтовку на траву. – С кем я могу поговорить на счёт картошки дров поджарить? – Чего? – с удивлением переспросил стоящий прямо напротив него молодой парень с немецким карабином Маузер наперевес. – Я спрашиваю, кто у вас старший, с кем я мог бы побеседовать? – Ах, это! – качнул головой незнакомец с Маузером. – Так у нас старшой Степан Митрофанович… – Ерохин! – одёрнули его. – Чего? – Ничего! – из задних рядов выдвинулся мужчина лет сорока-сорока пяти в брезентовом плаще и серой кепке. – Языком много треплешь. Подойдя к Карасёву, он пристально на него посмотрел. – Ну, я старший, – сурово произнёс он. – А вы кто такие? – А мы партизаны из отряда товарища Комарова, – улыбаясь, произнёс Григорий Карасёв. – Моя фамилия Воронов. Идём по лесу, ни кого не трогаем, а тут вдруг раз и вы. – Комаровцы, значит, – покачал головой Степан Митрофанович. – Слышали о вас. – Это от кого же? – Карасёв хитро прищурил глаз. – От старшего майора госбезопасности Доморода Михаила Геннадьевича. Он обернулся к своим людям и махнул рукой. – Всё в порядке, – устало сказал он, опускаясь на землю возле Карасёва. – Опустите оружие. Это наши. Григорий тоже махнул своим подчинённым, чтобы успокоились. Степан Митрофанович усмехнулся. – Ух, и напугали же вы нас. Выскочили, как черти из коробочки. Меня зовут Сахаров Степан Митрофанович. Я председатель лунинецкого потребсоюза кооператоров… Теперь получается бывший председатель. Вот… Отряд сколотили из работников и в лес ушли. По дороге встретили Доморода с его отрядом. Он и рассказал про вас. Не тушуйтесь. Мы с Михаилом Геннадьевичем давние друзья – я ему доверяю, он мне. – А оружие, где взяли? – кивнул Карасёв на бойца с Маузером. – На местах боёв нынче много чего найти можно. И наше есть, и немецкое. Только руку протяни. У нас и гранаты есть. Опять же и наши, и немецкие. Вот с патронами сложнее. Да что там гранаты! Сахаров обернулся к своим. – Саша! – крикнул он кому-то. – Тащи сюда свой самовар. Тут же его бойцы принесли трубу с какими-то винтами, прикрученными к ней стойками и металлический диск. – Надо же! – воскликнул Карасёв. – Миномёт! А боезапас к нему есть? – Есть, – усмехнулся Сахаров. – Целых десять выстрелов. – Так это ж сокровище! – зацокал языком Григорий. – Эх! Нам бы такую штуку! – Да, забирай, – махнул рукой Степан. – Степан Митрофанович!.. – раздался жалобный всхлип Саши «самоварщика». – Всё, Саша! – посуровел Сахаров. – Решение принято. А твой самовар нас будет в пути только задерживать. Лишний груз. Так что не стони. – Так ты это серьёзно? – удивился Карасёв. – Серьёзно нам его отдаёшь? – Да. Мы собираемся за линию фронта идти, а он для нас лишь обузой будет. Боеприпасы отстреляем, а потом что? – За линию фронта? Так вы что? Уходите? – Да. Мы решили на фронт податься. Не отсиживаться же в лесу, как медведи. Много ли так навоюешь? А там фронт и родная Красная Армия. Всё больше пользы принесём. – А мы здесь, считаешь, в бирюльки играем. Мы вон сегодня засаду на немцев устроили. Побили их немножко. – Да в том-то и дело, что немножко. Подожди. Так это вы шумели у Ля-дец? – Мы. Устроили им переполох. Только, мне кажется, что зря вы уходите. Но дело хозяйское. Предлагаю с командиром нашим поговорить, прежде чем решишь окончательно. Там и переночуете у нас. Харчей, правда, не очень много, но, уж за миномёт-то ужином расплатимся. Точно тебе говорю. Корж сидел под навесом за общим столом и что-то писал в блокноте, подаренном Чуклаем, когда ему сообщили о возвращении группы Карасёва и приходе с ним отряда в количестве сорока человек. Василий Захарович взмахнул бровями от удивления и, прекратив писать, отправился встречать новоприбывших. – Сахаров Степан Митрофанович, – представил командира нового отряда Григорий. – А это наш командир Василий Захарович Комаров. Командир, ты не поверишь! У нас теперь свой миномёт есть. – Значит, всё-таки уходите, – уже в который раз спросил Корж у Сахарова. – Уходим, Василий Захарович, – ответил тот. – И не отговаривайте. – Не буду. Не буду отговаривать. У каждого своя голова на плечах. Только скажу, что и здесь кому-то надо остаться. И воевать здесь тоже можно и даже нужно. – У меня здесь воевать не выходит. Не умею я из лесу воевать. Я человек, наверное, такой. – Какой? – Прямой, что ли. – Во как! – удивился Корж. – А мы, значит, все тут с закорючинками? Я не буду тебе хвастаться, Степан Митрофанович, но вот умудряемся же мы и здесь повоевать. Станцию и комендатуру в Синкевичах мы малым числом взяли и без потерь. А немцев накрошили и не мало. Теперь долго восстанавливаться будут. Мы и поезд там под откос пустили и пару составов прямо на станции уничтожили. А если все отсюда, с нашей земли уйдём, на кого крестьянина оставим? Немцам, да полицаям? Негоже так рассуждать. Но отговаривать я тебя не буду. Решил, так решил. Так тому и быть. Провианта на дорогу я тебе не подкину. Увы!.. У самих мыши с голодухи пухнут. Но вот просьба у меня к тебе есть. Доберёшься до наших, сообщи им о нашем отряде, и передай им, что нам позарез нужна рация. На рассвете отряд Сахарова приготовился к походу, но в самый последний момент к Степану Митрофановичу подбежал давешний Саша «самоварщик». – Товарищ командир, – умоляюще сказал он. – Разреши мне остаться. Пожалуйста. – Это ты из-за миномета своего, что ли? – удивился тот. – Да, нет. Миномёт, конечно, вещь хорошая, но у меня мать одна осталась. Брата мобилизовали ещё в сороковом, а батя помер ещё раньше. Так я хоть помогу ей, чем смогу. – Хорошо, Саша. Если Василий Захарович не против, то оставайся. – А что? – одобрительно кивнул Корж. – Добрый хлопец. Пусть остаётся. За одно и моих научит, как с его самоваром обращаться. 2 После полудня вернулась группа Березина. Николай принёс трофеи: пулемёт, четыре немецких карабина и тысячу патронов к ним. Григорий Карасёв похвастался миномётом. – Мать честная! – воскликнул Березин. – Откуда такая роскошь? Когда ему рассказали, Николай погрустнел. – Я ведь и сам, Василий Захарович, хочу за линию фронта уйти. Я казак, а не лесной житель. Я ведь в Полесье в командировку приехал, а получилось, что командировка моя затянулась. Слишком затянулась. Нет. Мне на фронт надо. – Вот те нате! – растерялся Корж. – Это как же так, Николай? Ты что, тоже, как Сахаров, из лесу воевать не можешь? А трофеи вот эти, кто принёс, не ты ли? Ты ж пойми. Если все пойдут на фронт, кто здесь-то воевать будет? – Да много ли мы здесь навоюем? – Много. Ты вот поезд под откос пустил? Смог? А, значит, и ещё сможешь. Представь, один эшелон, второй, третий. Глядишь, и нет у врага дивизии. Здесь десяток немцев убьёшь, там десяток, так и тысячи фашист недосчитается. А это, между прочим, фронту, ох, как надо. – Прости, Василий Захарович, – опустил голову Березин. – Мы уже решили. Мы идём за линию фронта. – Мы?! – опешил Корж. – Что значит мы? Ты не один такой? – Какой такой? – вскочил Березин. – Я что, от войны прячусь? Меня в трусости обвинить ни у кого не получится. Я на фронт хочу, а не к мамке на вареники. – Да, ни кто тебя в трусости и не обвиняет. Я тебе говорю, что и здесь воевать кому-то надо. Это понятно? – Понятно. Но я считаю, что на фронте я больше пользы принесу, чем здесь. И ещё раз говорю, я не один такой. – Ясно! – рявкнул командир и хлопнул рукой по столу. – Построить отряд. Весь. Немедленно. Через минуту отряд выстроился перед командиром в три шеренги. Корж, злясь на самого себя, что не заметил в отряде раскола, и на Березина, который этот раскол внёс, прошёлся вдоль строя, заложив руки за спину и вбивая каждый свой шаг в землю, словно врага давил, прошёлся вдоль строя. Наконец, он остановился в центре и сказал: – Сегодня утром отряд Сахарова ушёл за линию фронта, а после обеда мне сообщили, что и в нашем отряде есть желающие уйти вслед за ними. Говорю сразу, я никого не собираюсь держать в отряде насильно, и ни кого отговаривать тоже не буду. Здесь все добровольцы. Здесь нет мобилизованных. Если хотите идти, идите. И так! Кто хочет на фронт, выйти из строя на три шага. Первым шагнул Березин, за ним вышли двое, потом ещё и ещё. Всего вышло восемнадцать человек, почти треть отряда. Корж мысленно ахнул. Он подошёл к каждому и посмотрел в глаза, затем, отойдя в центр, надтреснутым голосом произнёс: – Что ж! По крайней мере, это честно. Готовьтесь. Можете выступать на рассвете. Разойтись!.. Не обида душила, а чувство несправедливости произошедшего, непра-вильности. Отряд, с таким трудом сколоченный для борьбы именно в тылу противника, уже прошедший, пусть пока небольшой, но всё же боевой путь, в одночасье был развален амбициозным рвением одного человека. «Ах, Березин-Березин! Как же я просмотрел тебя? Как же я сразу не увидел в тебе это?» – думал Корж. Он ушёл за территорию отряда. Прошёл через лес и, выйдя на опушку, сел, опершись спиной о берёзу, глядя на неубранное хлебное поле. «Для чего создан отряд? – думал он. – Для того, чтобы вести борьбу в тылу противника. Чтобы препятствовать продвижению войск супостата к линии фронта, связывания его сил, усложняя ему выполнение его алчных замыслов. Партизанскому отряду необходимо заниматься уничтожением боевой силы, техники, линий коммуникаций, связи, транспортировки, отвлечением сил неприятеля от основного ведения боевых действий. Но главное отряд обязан помогать людям, оставшимся на захваченной территории словом и делом. Крестьянин, да и горожанин тоже, не должны чувствовать, что они брошены на произвол судьбы, что они забыты и преданы Советской властью. Надо сделать так, чтобы народ чувствовал рядом плечо, на которое всегда можно опереться. Взять хотя бы это поле. Хлеб на нём не убран, не потому что некому убирать, а потому что крестьянин в растерянности. Ему годами обещали, что его спокойствие охраняет сильная, хорошо вооружённая Красная армия, способная победить любого врага. А теперь выясняется, что армия отступает, вместо советской власти пришли немцы с предателями-полицаями, колхозами никто не руководит и никто не встаёт на их защиту. Даже пожаловаться не кому. Вот тут-то и должен появиться советский партизан и не только для того, чтобы уничтожить в селе полицаев или немцев, а ещё и для того, чтобы разъяс-нить крестьянину, что борьба ведётся, что он не забыт, что рядом есть люди, которые не дадут его и его близких в обиду. И чем больше и чаще напоминать крестьянину об этом, тем прочнее будет его вера в победу и скорое освобождение. А для этого отряд должен быть отрядом, а не шайкой разбойников или кучкой романтиков. Нельзя допустить, чтобы крестьян кто-то из отряда обижал, отбирал у них еду, скот, одежду и утварь. Нельзя, чтобы кто-то, дав один удачный бой, почивал на лаврах в ожидании похвал и почестей со стороны крестьянина. Отряду нужна дисциплина и постоянное движение. Нельзя расслабляться ни на минуту» Ход его мыслей прервало появление Григория Карасёва и Вани Чуклая. Они почти беззвучно появились рядом и присели напротив командира. – Что, Вася, грустно? – спросил Григорий. – Не то слово, – пробурчал в ответ Корж. – Даже противно как-то. – Да и пусть его уходит, – махнул рукой Карасёв. – Отсеиваются плохие зёрна. Завтра урожай будет более хороший. Не обижайся на таких людей. Ушёл и ушёл. Воздух без него чище. – Чище-то чище, так ведь он ещё за моей спиной народ подбил уйти вместе с ним. За моей спиной! Понимаешь? – Понимаю, – кивнул головой Григорий Степанович. – Я ведь ему тоже верил. Но… – Ох и своенравный народ эти казаки! Я с ними близко познакомился на Кубани, когда колхозом руководил. Ну, не сидится им на одном месте! Вечно их куда-то за горизонт тянет на новые просторы. А те, что за ним пошли, тоже хороши. Ладно, Березин казак, но эти-то местные из полешуков. Думают, что они где-то там больше пользы родной земле принесут. Слабовата дисциплина в отряде. Слабовата. И вроде же все партийные, сознательные, так сказать. И нам с тобой должно быть стыдно. Мы-то старые партизаны, а так не досмотрели, понадеялись на всегдашний авось. – Ну, Вась, не кори себя. В будущем будем умнее. Ты помни – когда ва-рится сталь, без шлака не обходится. – Точно! – вставил слово Иван. – Лучше меньше, да лучше. Карасёв многозначительно поднял вверх указательный палец, мол, пра-вильно. – Ты мне лучше скажи, кого теперь вместо него поставишь командиром группы? – Какой группы, Гриша? Какой? Почти вся группа ушла с ним. Два человека всего от группы осталось – вот Ваня Чуклай, да Морозов. Морозова бери к себе, а Ваню я в свою группу возьму. И того в отряде на сегодняшний день по списку остаётся сорок восемь человек. Леший его побери, этого Березина. И вот что. Мало ли, что с ними может случиться. Завтра после их ухода меняем дислокацию. Передвигаем отряд сначала к Ленину, а затем в наши с тобой края. После ухода Березина и его людей Василий Захарович собрал отряд и объявил, что им необходимо перейти на другое место. – Но перед тем, как выдвинуться на новые позиции, я хочу вам сделать сюрприз. Шая! Давай включай свой аппарат. Беркович стоял под навесом и крутил настройки радиоприёмника. Вначале из динамика слышались треск и вой, но вскоре Шая нашёл нужную волну, и все услышали голос Левитана: «В течение ночи на 20 июля продолжались напряжённые бои на ПОЛОЦКО-НЕВЕЛЬСКОМ, СМОЛЕНСКОМ и НОВОГРАД-ВОЛЫНСКОМ направлениях. На остальных участках фронта чего-либо существенного не произошло. В ночь на 20 июля наша авиация продолжала боевые действия по уни-чтожению танковых и моторизованных частей противника. По уточнённым данным в воздушных боях и на земле в течение 18 июля наша авиация уничтожила не 32 самолёта противника, как это указывалось ранее, а 71 самолёт. На ПСКОВСКОМ, ПОЛОЦКО-НЕВЕЛЬСКОМ, СМОЛЕНСКОМ И НО-ВОГРАД-ВОЛЫНСКОМ направлениях, каких-либо существенных изменений в положении войск на фронте не произошло. В тылу немецких войск развернулись успешные действия партизан. Пар-тизанские отряды наносят противнику серьезные потери. Несмотря на неблагоприятные условия погоды, наша авиация продолжала действовать по уничтожению мотомехчастей противника и его авиации. По неполным данным, в течение первой половины дня 20 июля сбито в воздушных боях и уничтожено на аэродромах 25 самолётов противника. В Балтийском море наша авиация потопила один миноносец противни-ка…» – Слышали? – Василий Захарович ткнул пальцем в сторону радиоприёмника. – Все всё услышали? Это значит, что Красная Армия не сдаётся, не перестаёт сопротивляться. Мы немцам не какая-нибудь Франция или Дания. Мы уже на собственном опыте знаем, что фашисты не такие уж и крепкие вояки, как они себя подают. Я с ними встречался ещё в Испании. Воевать, конечно, они умеют, техники у Германии всяческой, как у иного дурачка деревенского махорки в кармане, да, и работает сейчас на неё, считай, вся Европа. Вот только не учли они одной маленькой детальки – силы духа нашего народа. Нас так просто не сломить, не запугать и не заставить встать на колени. Мы им ещё кровушки попортим. Но, чтобы Красная армия могла так же сопротивляться, мы здесь в тылу должны организовать для немцев свой собственный ад, в котором они увязнут и, в конце концов, сгинут. И слышали про партизан? Это значит, что не одни мы поняли правильность и необходимость действий партизан в тылу вражеских войск. Придёт время, и наши потомки будут судить о нас по нашим делам. И это они решат, кто был прав, а кто нет. А пока давайте просто бить врага там, где мы стоим – на нашей родной земле, здесь, в Полесье. И вот ещё что. Мы все в отряде либо коммунисты, либо комсомольцы, а это значит, что партийная дисциплина в отряде должна быть, прежде всего. Сейчас мы проведём внеплановое партийно-комсомольское собрание и изберем парторга, и отныне он будет заниматься этими и другими вопросами. Лично я выдвигаю кандидатуру Фёдора Ивановича Положенцева. Рассказывать о нём не вижу смысла, вы и так всё об этом человеке знаете. У кого есть другие предложения? Корж выждал некоторое время, но других предложений не поступило. – В таком случае ставлю на голосование. Кто за то, чтобы должность парторга исполнял Фёдор Иванович Положенцев, поднимите руки. Командир обвёл взглядом отряд. – Единогласно. 3 Из воспоминаний Эдуарда Нордмана: «…5 августа на тракте между местечком Ленин и райцентром Житковичи уничтожили пятнадцать немцев, в том числе пять офицеров. Корж тогда выбрал очень удобное место для обстрела. Но колонну грузовых автомашин пропустили. Немцы ехали беспечно, раздетые до пояса. Играли на губных гармошках, самодовольные, веселые. Руки наши чесались, ударить бы. Но нас было в 15 – 20 раз меньше. И ни одного пулемета. Через час появилась большая автомашина (как оказалось, штабная) в сопровождении нескольких мотоциклов. Корж бросил гранату и ударил из автомата по кабине. По этому сигналу открыли огонь из винтовок и мы. Достались нам богатые по тому времени трофеи – оружие, патроны, гранаты, штабные карты, несколько плащ-накидок, а также диковинные для нас, полешуков, французские коньяки и ром, шоколад, консервы, сигареты с изображением верблюда на пачках. Автомобиль и мотоциклы мы сожгли, забрали 12 винтовок и несколько пистолетов. Мне достался «парабеллум». Правда, он меня подвел через год во время разгрома гарнизона в Ананчицах. Тогда из-за перекоса патрона от меня ушел матерый полицай, которого я должен был взять прямо у него в доме. Заметив, что у меня проблема с оружием, он ударил рукой по лампе и сиганул в окно. Операция, в ходе которой мы уничтожили штабную машину, была для нас очень важной. Не столько из-за трофеев, сколько для поднятия боевого духа. Провели ее «очень чисто», как выражался Корж, без единого выстрела со стороны немцев. Он отметил в дневнике, что хлопцы потом долго обменивались мнениями на сей счет, и даже бравировали друг перед другом. А ведь перед этим у нас в отряде был кризис. Фронт отдалялся. Моральное состояние партизан ухудшалось. В отряде началось брожение. И вот 25 июля к Коржу подошел его заместитель Березин. В некоторых бумагах он значится как Дерезин. Я даже не помню, как он оказался в нашем отряде. Так вот этот Березин-Дерезин потребовал от Коржа идти вслед за фронтом. Были и такие суждения: мы, командиры, на фронте возглавим роты, батальоны и принесем больше пользы. Зачем нам быть рядовыми в маленьком отряде! Примкнувшие к нам командиры Красной Армии активнее других высказывались за уход к фронту. Оно и понятно. Партизанской борьбе их не обучали, они не были готовы к ней даже психологически. Корж сначала возражал, потом решил, что нельзя никого удерживать силой. Только доброволец может быть полноценным партизаном, считал он. Построил отряд и обратился к бойцам: – Кто чувствует, что не может воевать в тылу врага, кто болен – два шага вперед! Вперед шагнула почти половина отряда – три десятка человек. Стали делить припасы. Продуктов было не жалко, хотя их осталось очень мало. Разделили все по-братски. А вот из-за оружия пришлось поругаться. Уходившие уносили три автомата, у нас оставался только один, тот самый, который достался нам в первом бою у Рябого моста. Впоследствии Василий Захарович называл таких «хнытиками». Видимо, слова хныкать и ныть он соединил в одно. А еще – маловерами, испугавшимися трудностей. Вспомнил об этом эпизоде и в своей записке Центральному партизанскому штабу. Добавил, что аргументов у него тоже было маловато. Его отряд был единственным партизанским формированием в районе. Некоторые отряды были разбиты, другие двинулись к фронту. Рассчи-тывать на чью-то помощь не приходилось. А просто слова, что уходить нельзя, что нужно воевать здесь, в тылу врага, повисали в воздухе. В глубине души я понимаю тех «уходцев». Есть такая русская поговорка: «На миру и смерть красна». Смысл ее в том, что все-таки легче драться, чувствуя локоть многих сотоварищей, так сказать, умирать на виду. Можно даже рубаху на груди рвануть. Это по-нашенски, по-русски. Зато люди запомнят, другим расскажут, и не канет в Лету ни человек, ни его поступок. А тут как раз давило ощущение одиночества. Надо было уходить в неизвестность, зная, что во всей округе, в лучшем случае в двух определенных для нас районах, наш отряд – единственный, по крайней мере, пока. Понимали, что рассчитывать нужно только на себя. Никакой готовой базы нет, значит, твоя постель – несколько еловых веток, а крыша над головой – кроны деревьев. Если сегодня поел, это не означает, что поешь и завтра. А случись что-либо с отрядом, ни мать, ни отец, ни жена, если таковая есть, не узнают, где тлеют твои косточки. Особенно действовало на психику чувство несоизмеримости сил. Что такое несколько десятков человек на фоне потоков оккупантов, движущихся по всем дорогам! Это был очень трудный выбор для любого. И человек делал его сам. Это была драма, в которой каждый был и автором, и героем, и жертвой. С Березиным-Дерезиным ушли не только армейские командиры. Ушли комсомольские работники М. Ласута, Д. Тябут, В. Хоменюк. Неизвестно, дошел ли кто-нибудь из них до фронта. Знаю, что Д. Тябут потом оказался в Витебской области и стал комиссаром бригады. После войны был министром в белорусском правительстве, возглавлял Минский облисполком. В. Хоменюк остановился в Гомельской области, в своих родных местах, а позже стал комиссаром партизанского отряда. Мы – молодежь, комсомольцы – единодушно держались Коржа. Однако уход части людей произвел на всех удручающее впечатление. Нас оставалось менее двух десятков – 17 человек. Однако мы намерены были продолжать действовать. Василий Захарович постоянно повторял нам, что отряд, который не будет воевать, станет отсиживаться и пережидать время, неизбежно превратится в банду. Удачная операция, проведенная 5 августа, показала, что наша даже не-многочисленная боевая единица способна бороться, что мы обязательно будем сражаться, потому что дух наш крепок. Этот дух был главной нашей опорой и единственной мотивацией. После боя отряд быстро ушел в глубь леса. Через час у места, где мы де-лали засаду, снова появились немцы и начали жестокий обстрел леса из минометов и пулеметов. Но мы были уже вне пределов досягаемости их огня. Отмахав километров десять, сделали привал. Командир разрешил выпить по 50 граммов рома или коньяка. Я никогда до этого не употреблял спиртного, поэтому отказался. Мне это казалось против-ным до невозможности, а зря. Надо было принять немного для профилактики. Началась дизентерия, и не только у меня. Под звуки немецкого обстрела мы быстренько закончили трапезу и впе-ред, к спасительным болотам. До лагеря добрались к вечеру. Но последние километры меня уже несли на самодельных носилках. Потерял сознание, упал. Хорошо, что вес был «петушиный», как говорят боксеры. Меньше пятидесяти килограммов. Так что нести меня, полагаю, было не очень тяжело. Переболели тогда многие, но тяжелее всех болел я. Лекарств никаких. «Доктор» Гусев (в тридцатые годы он был санинструктором кавалерийского эскадрона в Красной Армии) отпаивал настоем из каких-то трав, горьким и противным. Есть записи о тех болезнях и в дневнике В. 3.Коржа. Одна из них, поме-ченная 6 августа, касается и меня: «Два человека заболели кровавым поносом. Один при походе упал, пришлось нести». Интересна и еще одна его запись. Смысл ее следующий. Сидели мы тогда посреди большого болота, на острове. Холодно. Голодно. Хлопцы мучаются животами. Пошел по острову и подстрелил из нагана рябчика. Ощипали, сварили птицу. Партизаны едят и удивляются: это же надо, командир из нагана попал в рябчика. И далее Корж добавляет, что никакого труда это для него не составило, но все равно слышать похвалу было приятно. 7 августа заболел и он сам. Четырьмя днями позже, 11 августа, Корж делает пометку: «Во второй половине дня я себя стал чувствовать опять плохо…» Ученого слова «дизентерия» он не употреблял. Пользовался более привычной, крестьянской лексикой. Выручили нас пастухи из колхоза «Комсомолец». Они принесли немного овсяной крупы и два пуда муки. Мы упросили их под расписку отдать колхозного бычка. Старший из пастухов Григорий Давидович больше ничего не дал. «Нельзя, – сказал, – потому что это не наше, а общественное». Плохо, что не было соли. Правда, был мед. На месте сожженного хутора осталась пасека. На могучих дубах и липах – около десятка колод-ульев. Нашлись среди нас «бортники» поневоле. Окуривали пчел пороховым дымом. Вынимали из патрона пулю, поджигали порох и приставляли к летку. Бедные пчелы «отдавали» мед. Способ варварский, но другого выхода не было. Это было спасением для нас. Но мед – такой продукт, что его много не съешь. Один партизан, кажется, Витя Лифантьев, переел и катался по земле от боли в животе. Дед Дубицкий, мудрый человек, спасал его по собственной методике. Разложил большущий костер, уложил больного поближе к огню и держал его так до тех пор, пока на животе не появились кристаллики сахара. Возможно, кто-то не поверит, но мне запомнилось именно это. Так питались пару недель: собирали чернику, варили в котелках на костре, добавляли мед. Жарили грибы на костре, но без соли это не еда. Только-только больные стали поправляться, как начались дожди. Все промокли до нитки. Оружие покрылось ржавчиной. А ружейного масла ни у кого не было, только щелочь. Неожиданно 11 августа в отряд пришли два командира Красной Армии, пробиравшиеся к линии фронта. Один с карабином, другой с винтовкой СВТ – самозарядной. Оба двигались из-под Минска. Они стали первым пополнением…» 4 Житковичский район. Корж разделил оставшийся личный состав отряда на две группы. Первую группу во главе с Карасёвым отправил в родные края к селу Хоростово. Вторую группу, возглавляемую им самим, Василий Захарович повел к дороге Ленин – Житковичи. Во время передвижения группы Эдик Нордман и Иван Чуклай старались находиться поближе к командиру, так как выполняли помимо прочего ещё и функции связных. – Василий Захарович, – обратился к командиру Нордман. – А как вы в партизаны попали? Ну, тогда, при поляках… Корж хмыкнул: – Так сами поляки меня и толкнули тогда в партизаны. Ну, конечно, не прямо, но косвенно. – Как это? – Дело в том, Эдик, что я просился в Красную Армию, когда в Белоруссии создавались первые революционные отряды, но меня не взяли, дескать, молод ещё. Но, как сам знаешь, Красная Армия недолго продержалась в Полесье. После их ухода сюда пришли немцы, но тоже не на долго. У них в Германии своя революция случилась, вот и ушли они восвояси, прихватив с собой наш скот и всё, что плохо лежало и, на что падал их глаз. Тогда-то и припёрлись ляхи с их мечтой о возрождении Речи Посполитой. Паны польские хуже немцев, а иногда и вовсе люто правили, выбивая из полешуков мечты о воле. Спины в клочья рвали батогами, да розгами, а бывало, что и насмерть забивали в назидание другим. Пилсудский не жалел ни старого, ни малого. Его Дефензива шныряла везде, где могла. За малейшую провинность хватали и тащили в тюрьмы. Доходило до того, что белорусам запрещали даже в гости ходить друг к другу, не говоря уж о праздничных посиделках. В сёлах на полях мужиков не хватало: кто забитый до полусмерти отлёживался, кого-то в тюрьме гноят, а кого-то в польскую армию забрали. Вот как меня. Красным я показался слишком молодым, а для поляков в самый раз. Привезли меня в Краков вместе с такими же, как я белорусскими хлопчуками и определили в артиллерийский полк. К пушкам не сразу, конечно, подпустили. Для начала нас больше муштровали строевой ходьбе, да мытью казарм. Винтовки выдавали лишь для того, чтобы мы с ними научились по плацу шагать, о приёмах с оружием и тем более о стрельбе, можно было и не мечтать. Всё бы ничего, да издевались над нами сильно. Все командиры, начиная от самых низов, от капрала, как говорится, до генерала – поляки. Ни одного белоруса. Били нас безбожно за всё: не так сделал, не так пошёл, те так посмотрел. Бывало, напьются паны офицеры и к нам в казарму учить уму разуму выходцев с всходних кресов. Придут, построят нас среди ночи, пройдутся вдоль строя пару раз и начинается. Каждую ночь! Разница лишь в том, у кого, на что фантазии хватило. Скажем, сегодня пришёл пан поручик Кшемирский из офицерского казино, проиграв солидную сумму пану капитану Яворскому. Захотелось ему на ком-то отыграться, а тут, как раз для этого почти целый полк, состоящий из белорусов, украинцев и русских, имеется. Надо ли говорить, что у поручика настроение поганейшее? Для начала велит он всем догола раздеться, потом для порядка кому-нибудь в морду заедет. Как же без этого? Потом отжимания, чередуемые с приседаниями. Затем в присяде гуськом кругов двадцать по казарме пройтись заставит, да ползком по-пластунски под койками лазить. И в конце обязательно опять кому-то в морду. Этот уходит, за ним приходит другой. Опять подъём, в морду, отжимания… В общем, так каждую ночь. Синяки не успевали сходить. Тело болело так, что многие есть не могли. И пожаловаться-то не кому. А если всё-таки пожалуешься кому-то, то этой же ночью тебя изобьют до полусмерти. И радуйся, если калекой не оставят. Бывало и такое. Однажды у меня на глазах русскому парню спину сломали прикладами. В другой раз белорусу голову пробили куском железной трубы. Как-то и до меня добрались. Били, пока я сознание не потерял. А затем связали и утащили почти бездыханного в холодную камеру гауптвахты. Зачем связали? И так не мог пошевелиться. Продержали меня в камере три дня без еды и воды, а потом отпустили. В казарме я провел одну ночь, а под утро ушёл. Перемахнул через забор и был таков. Несколько недель я шёл на восток. В стожках ночевал, в сараях, а иногда и просто под кустом в лесу. Всё бы ничего, но голод. Однажды забрёл я в какой-то небольшой городок. Думал, украсть хоть что-то из еды, да на своё счастье натолкнулся на женщину в узком переулке. Сначала она подумала, что я её ограбить решил. Пихает мне свою корзинку и кошелёк, мол, бери, только не убивай. Я и не знал, насколько мой внешний вид за время блужданий стал страшен. Успокоил я пани, дескать, я не убийца и не грабитель, уже собрался уходить, а она вдруг схватила меня за руку и потянула за собой. Привела к себе домой, отмыла, дала мужнину бритву, накормила и даже переодела в то, что от мужа осталось. Она оказалась вдовой – мужа убили в Империалистическую. Переночевал я у неё, а утром ушёл уже в гражданской одежде, сытый, бритый. С тех пор я точно знаю, что нет плохого или хорошего народа на земле, а есть плохие и хорошие люди. А иногда хорошее можно и в плохих людях сыскать. Добрался до дома не скоро, хотя умудрился даже на поезде проехать. Да и домой не сразу пошёл – ума хватило. У меня в соседней деревне сестра Полина замужем за местным хлопцем, так я для начала к ней нос сунул. Как оказалось, правильно. Сходила она к отцу моему в Хоростово, весточку передала, да новости принесла. Искали меня ляхи качественно. Местные полицаи следили за родительским домом и днём, и ночью, так что дорога домой для меня была закрыта. Полина договорилась с отцом, что тот встретится со мной в лесу у нашего земельного надела. На завтра я отправился к Хоростово, сел на краю нашего поля и стал ждать. Но не отец пришёл, а старший брат Степан. Сказал, что полицаи всполошились, видно кто-то пронюхал о моём появлении на родной земле. С отца глаз не спускают, следят за каждым его шагом. Брат принёс еды и тёплой одежды, а ещё сказал, что в лесах есть люди, которые иногда выскакивают из чащобы и бьют поляков, аж кости хрустят, и, что мне, пожалуй, стоит таковых найти и переждать у них. Долго этих людей искать не пришлось. В тот же день они сами меня встретили в лесу, когда я шёл к сестре. Вот тогда я и познакомился со своим лучшим другом и командиром Кириллом Прокофьевичем Орловским. Поначалу ко мне присматривались долго. Расспрашивали, кто, да что, да откуда. Когда узнали, что я служил в польской армии, сильно насторожились. Даже предложили Орловскому гнать меня к чёртовой матери. Но он лишь спросил, знаю ли я, как пройти к Величковичам, минуя дороги, и я предложил свой маршрут. Вот так я и стал партизаном. Нордман немного подумал и спросил: – Вот вы сказали, Василий Захарович, что нет плохого народа, а есть плохие люди. А значит ли это, что и среди немцев есть хорошие? Может, их не всех убивать надо? Может, с кем-то можно поладить и перетянуть на нашу сторону? – Ох, Эдик! – Корж покачал головой. – Может, и среди немцев есть хорошие, я не знаю. Но знаю одно – если он пришёл на нашу землю с оружием, значит, он враг и подлежит уничтожению. Он же не с добром к нам пришёл, а с тем, чтобы либо убить нас, либо поработить. Нет. Я не собираюсь фашистов по головушке гладить. Враг должен быть уничтожен. В бинокль просматривался довольно-таки длинный участок дороги в сторону Ленина. Справа к трассе прижимался, словно лохматый пёс к ноге хозяина, густой лес. Слева раскинулось поле, утыканное стожками из снопов собранного урожая. Поле тянется километра на три и упирается в лес, как раз, в том месте, где Корж расположил свою группу. Тут дорога сужается из-за моста через ручей, прорывший овражек. В другую сторону шоссе к Юркевичам всё-таки пришлось выслать наблюдателей, так как здесь лес хозяйничал вовсю. Ждать немцев пришлось недолго. Три мотоцикла и грузовик появились на дороге со стороны Ленина и неслись на приличной скорости, пыля по дороге. Когда фашисты поравнялись с засадой, Корж выстрелил в первого мотоциклиста из своей винтовки с оптическим прицелом. Солдат замертво упал на руль. Мотоцикл развернуло и бросило на следовавшего за ним. Сидевший в коляске пулемётчик вылетел на дорогу и третий мотоцикл, не успев затормозить, переехал его двумя колёсами. Следом, мчавшийся на всех парах грузовик, так же проехал левыми колёсами по своему солдату и столкнулся с мотоциклом, перегородившим ему дорогу. Началась свалка, в которой немцы даже не пытались помочь друг другу, скорее наоборот – мешали. Партизанам эти суета и неразбериха была только на руку. Пули летели во врага, не щадя никого. Мотоцикл, столкнувшийся с грузовиком, загорелся и взорвался, выплёскивая горящий бензин на, спрятавшегося за колесом грузовика, офицера. Тот, размахивая руками, стал бегать по шоссе подобно живому факелу вместо того, чтобы сбить пламя, прибавляя страха своим подчинённым, пока пуля, выпущенная Коржом, не уложила его окончательно. Ещё через пару минут всё было кончено. Двух последних солдат, решивших сбежать от засады через поле, не мешкая добили в спины. Трофеи собрали быстро. На пятнадцать убитых немцев пришлось десять карабинов два автомата и три пулемёта, правда один из пулемётов сильно пострадал, когда мотоцикл взорвался, и его бросили. В грузовике обнаружили мешок картошки, три ящика тушёнки, бидон с молоком, мешок с горохом и два мешка с колбасами. Из горящей кабины успели выхватить портфель с документами и картами. Всё найденное на месте боестолкновения погрузили на телеги и быстро убрались в лес. Сделав крюк по лесу, вышли к деревне Ляховичи. Василий Захарович отправил в деревню Нордмана и Чуклая на разведку. Спустя несколько минут те вернулись, не прячась и не пригибаясь – немцев в местечке не было. Группа Коржа-Комарова вошла в Ляховичи строевым шагом, словно на параде чеканя шаг. Конечно, партизаны не обучались специально маршировать, и шаг был не очень чёткий, но торжественность была достигнута. Деревенские жители повыскакивали из домов и глазели на партизан как на какое-то чудо. Командира тут же обступили и забросали вопросами. Кто такие? Откуда? Где Красная Армия? Где теперь линия фронта? Корж, улыбаясь, отвечал на каждый вопрос обстоятельно, спокойно, не расплёскивая красивых фраз, как на митингах. Казалось, он точно знал, что нужно каждому из крестьян, чтобы воспрянуть духом и разогнуть спину. Люди отходили от него с улыбкой на лице, некоторые утирая слёзы. – А где ваш председатель? – спросил Василий Захарович. – Дык, убёг на хронт, – ответил какой-то седой бородатый дедок, напоминавший Коржу сказочного старичка-боровичка. – В аккурат перед приходом немца и убёг. И семью свою прихватил. Вот только курей своих соседям раздал и на хронт. Ишо и подводу в колхозе взял. – Вот так взял и бросил вас здесь? – Ага!.. – кивнул старик. – Сказал, что воевать поехал, а куды там на самом деле он дёвався, не ведаем того. – И как же вы тут без председателя управляетесь? – Дык… Так и управляемся. У нас кузнец грамотный, так он и взялся вместо председателей и бумаги вести, и за людьми блюсти. Николаем зовут. – Вы б познакомили меня с ним что ли. Покажете мне его? – А что его показывать? Вот он рядом с тобой стоит. Корж обернулся, выискивая взглядом кузнеца. Василий Захарович по привычке предположил, что кузнец должен быть ростом велик, да плечами крепок, а оказалось, что Николай гораздо более скромных размеров, да и возрастом молод – лет двадцать пять. – Ух, ты! – покачал головой Корж. – Каков кузнец-удалец! Ну, вот что, граждане, мы с Николаем вашим отойдём не надолго, а вам пока мои ребята дадут послушать радио и расскажут про обстановку на фронтах. Пойдём, дружище. Когда командир партизан и местный активист отошли на достаточное расстояние, Корж спросил у кузнеца: – Ты, Николай, какое образование имеешь? – Ремесленное окончил. В Гомеле. – Ты комсомолец? – Нет. А разве это важно? – Важно. – Важно для чего? Чтобы бумажки в колхозной управе перекладывать более ровно, или чтобы суметь вовремя сбежать, как наш председатель? Дело ведь не в том комсомолец я или нет. Народ был в растерянности. Кое-кто колхозное добро уже домой потащил. Вот и пришлось порядок наводить. – Да, нет! Тут ты всё правильно сделал. Я к другому веду. Ты как отно-сишься к тому, чтобы помогать нам… Я имею ввиду Советскую власть. Как ты относишься к борьбе с врагом? – Хорошо отношусь. Я хоть сейчас готов к вам в отряд. С мамой, если что брат остаётся. – Нет-нет! – отмахнулся Корж. – Я тебя, конечно, в отряд взял бы, но ты нам больше пригодишься, если останешься в деревне. Видишь ли, ты не комсомолец, не коммунист и не председатель. Немцам, ты, скорее всего, понравишься, и они тебя в деревне старостой назначат или начальником полиции. Тут-то ты нам и пригодишься. Главное твоё занятие будет держать глаза и уши широко открытыми, а рот на замке. Немцы уже к вам заглядывали? – Да, было дело. Приехали, курей по деревне наворовали и уехали. Да вознице нашему прикладом по голове дали, когда он корову свою отдавать не хотел. Сейчас отлёживается у себя в хате. А как я буду знать, что пришли именно от вас, а не от кого-то ещё? – А вот это правильный вопрос, Коля. Значит так. Придут к тебе от меня и спросят, не продаёте ли масло льняное, мол, для прялки понадобилось. А ты ему, если всё в порядке, и ответь, что льняного масла нет, но ты можешь предложить чего-нибудь получше. А если не всё в порядке, то скажешь, что льняного масла нет, и в этом году уже не будет. Запомнил? – Запомнил. – А в каком доме ты живёшь, чтобы знать? – Да, вот здесь и живу, – улыбнулся Николай. – Мы стоим возле моего дома. – Вот в этом доме с синими ставнями? – Да. – Хорошо. Ну, держись, Николай-кузнец. Нам предстоит большая работа. И ещё вот что. Ты не мог бы перековать нам одну лошадь? Кажется мне, что там подковы уже на ладан дышат. – Это мы запросто и с нашим удовольствием. – Ну, вот и хорошо. Василий Захарович подошёл к Нордману. – Ну, что тут у нас, Эдик? – Всё в порядке, товарищ командир. Беркович дал им радио послушать. Соскучился народ по информации. На дороге за деревней пока тихо. – Замечательно. Сейчас нам кобылу перекуют, и сразу выдвигаемся к Заречке. Сзади кто-то похлопал по плечу, Корж обернулся. Перед ним стоял давешний местный старичок-боровичок и подходил другой, на вид ещё более старый, опирающийся на длинную сучковатую палку. – Товарищ командир, – обратился старец к Василию Захаровичу полушёпотом. – Нам бы в сторонку отойтить, да с глазу на глаз побаять. – Это можно, – улыбнулся Корж, подхватывая старика под локоть. Отойдя со старцами метра на три в сторонку, он остановился и спросил: – Ну, что стряслось? – А ничего и не стряслось, окромя войны. Ты вот что, командир, скажи-ка, надолго ль ты в наших краях? – Думаю, что так. – Это добре! Это дюже добре! Мы вот чего тебе по секрету сказать хотим с Антипом. Мы колхозных коров в лес угнали. О том месте только мы и знаем. – В лес? А что, коровы не дойные? Как же доярки? Не ходят к ним? – Дойных мы по домам разделили, да телят малых, а остальных в лес, дабы немчуре не достались. Так что, ежели чего… – А кто за стадом сейчас глядит? – А внук Антипов и глядит. Ему в деревне всё едино при немцах нельзя – он комсомолист. – Кто? – Комсомолист. Ну, в комсомоле, значит. – А-а! Понятно. Комсомолец. – Я и говорю – комсомолист. Так это… Если надо, то берите коров-то. Хучь всех. Главно – чтобы вражине не достались. А своим не жалко. Да, и зима придёт, как их прятать тогда? Вот я и говорю, коли вы насовсем, то и скотину для вас не жалко. Вы, главно, бейте немчуру эту поганую, да так, чтоб лбы у них трещали. А мы вам подсобим, чем сможем. – А ишо, – зашепелявил беззубым ртом Антип, молчавший до того. – Мы туды и зерно сховаем. Неча вражину кормить. – Спасибо, отец, – Василий Захарович пожал старику руку. – А если ваш внучок в отряд запросится, можно его забрать? – А то как же! – воскликнул дед Антип. – Он уж и на хронт рвался, хотел за председателем вслед идтить, токмо я его не пустил. Но и в деревне ему быть теперича заказано. Так что, ежели захочет к вам в отряд, то пущай идёть. Он тута все тропки, да стёжки знает. Да стрельбе обучен. Да и не трус. Будет тебе справным бойцом. – Добро, – кивнул Корж. – Быть по сему. Отойдя от деревни на пару километров, свернули с дороги в лес и отошли на километр в чащобу, чтобы остановиться на ночёвку у небольшой речушки. Проходя мимо одного из костров Корж остановился, как вкопанный. Вера Некрашевич с Иваном Чуклаем на пáру ощипывали двух куриц. – А это богатство откуда? – спросил Василий Захарович. – Бабушка в деревне дала, – ответил Ваня настороженно, видя, как напрягся командир. – Точно сама дала, а не взяли? – Да точно, Василий Захарович. – Если сама, то добре, а если нет… Ну-ка, Эдик, собери всех сюда, кроме тех, кто на посту. Через пару минут Нордман созвал отряд. Командир некоторое время молчал глядя на двух куриц, а потом заговорил, рубя ладонью воздух: – Значит так! Говорю один раз и больше повторяться не буду. Если не услышали, уточните у товарищей, а потом доведите до тех, кто сейчас на посту и тех, кто ещё придёт в наш отряд. Я строго настрого запрещаю брать что-либо у крестьян без разрешения. Если надо что-то, попросите и вам не откажут, а без спроса возьмёте – сам накажу, да так, что мало не покажется. А если, к тому же, узнаю, что силой взяли, то вплоть до расстрела. Борони вас Боже крестьянина обкрадывать! Всё наше партизанское дело опирается на дружбу с крестьянами. Мы воюем за них, а они нам помогают. Если мы начнём их грабить, они перестанут нам помогать, и тогда конец отряду. Тогда не будет смысла ни в нас, ни в идее. Клянусь своим партбилетом – расстреляю собственными руками любого и глазом не моргну. 4 Деревня Заречка. В Заречку вошли утром и так же строем, но вот встречали их не так ра-достно, как в Ляховичах. Хмурые лица отворачивались, мальчишки не бежали вдоль строя, более того – хозяюшки молодых девок домой гнали чуть ли не палкой, чтобы не попадались на глаза партизанам, да и сами прятались в хатах. Корж остановил отряд посреди деревни у колодца. На противоположном краю площадки, которая заменяла местным жителям площадь, собрались пятеро стариков и с опаской косились на пришлых. Василий Захарович с Нордманом и Берковичем направились к этой группе, но, завидя этот манёвр Коржа, старцы попытались расползтись в разные стороны. – А ну-ка, хлопцы, – скомандовал Корж. – Изловите-ка мне одного из этих местных долгожителей. Только вежливо… Нордман подхватил ближайшего старичка под локоть и притормозил его до подхода командира. – День добрый, отец! – обратился к дедульке Корж. – Кому добрый, а кому нет, – пробурчал старик, испуганно таращась на великана-командира. – А что так? – спросил Василий Захарович. – Чего это вы не рады приходу партизан? Неужто немцев ждёте, как манну? – А может немцы и получше вас будут. – Интересно мне, на что это ты так обиделся, первый раз меня в глаза видя? Может мы раньше встречались? – Да, хучь бы и вовсе не встречались, может, оно и к лучшему было бы. – Так, отец, говори, что такое случилось у вас в Заречке, что вы так нас встречаете, как врагов каких-то? – А то и случилось! – выкрикнул старик. – Вчерась тоже вот пришли трое, сказались партизанами. Пограбили хаты, да девку хотели снасильничать – еле отбили чуть не всей деревней граблями, да вилами. А у них обрез и наган. Куды нам супротив них. Что ж вы сукины дети свой же люд грабите, да насильничаете-то? А? – Так! – зарычал Корж. На скулах его заиграли желваки. – И где эти… «партизаны» сейчас? – Так ясно, где? У Василя Супруна в пуне с хозяином и пьют. Они ему дружки вроде как. А может знакомые. Чёрт их разберёт. – А где эта пуня, отец? – Так вон тама на речке. – А можешь найти, кто бы проводил нас к этому Василю вашему? – Так, а это не ваши что ль? – Не мои. Мои люди не грабят и не насильничают. Вот и разберёмся, кто звание партизанское порочит. – Точно не твои? – старик недоверчиво смотрел на Коржа. – А если и мои, то тем более пополам сломаю. Давай, старик, провожатого. Пуня стояла недалеко от деревни метрах в пятистах. Бойцы во главе с Эдиком (Корж остался в деревне выяснять, что натворили лжепартизаны) тихонько подошли к строению. Храп стоял такой, что было слышно снаружи. Бойцы быстро и без особого сопротивления скрутили четверых, находившихся внутри, отобрав обрез и револьвер, и привели в деревню на площадь. Одним из четверых арестованных оказался местный пропойца Василий Супрун, ранее судимый Советской властью за мелкое воровство и после отсидки, вернувшийся в родные края. Остальные трое, назвавшиеся партизанами, судя по жаргону, тоже были из уголовников. – Ну, и кто из вас подлецов назвался партизаном? – спросил Корж. – Да хорош, начальник, чё за беспредел вааще? – заговорил один из задержанных. – Спрашиваю ещё раз, кто дал вам право называться партизанами? – Да какое там право, начальник? Мы ж не мокрушничали. Так взяли кое-чё у колхозников и всё. Вон пускай в хату к корешу нашему сходят, да обратно заберут. Корж посмотрел на собравшийся вокруг местный люд и спросил: – Много они взяли? Вперёд вышла женщина лет тридцати с небольшим, держа за руку малыша и чуть не плача стала говорить: – У меня кольцо обручальное сняли, серебряное. Чуть палец не оторвали. У Лопатихи все деньги вычистили и тоже крестик серебряный с шеи сорвали, да кольцо от бабки доставшееся стянули. К Бобрам зашли в хату и вынесли мешок бульбы. Новая-то ещё не народилась, так они остатки старой забрали. Потом они к Ерёмчукам вломились и деда Николу избили чуть не насмерть. Много ли старому надо? Стукни раз – он и окочурится, а они ж его ногами втроём пинали, да приговаривали, мол, не хочешь старый партизанам помогать, а мы за тебя воевать должны. Дед Никола теперь с лавки встать не может. Может, отбили ему чего? А у Степана Марчука, прям, чугунок со щами из печи вытащили, и на глазах у деток съели, пока Степан со своей женой Марьей в поле были. А от Марчуков к Анохиным пошли, а там в хате только Алеся была, да малой Саньша. Они Алесю снасилить хотели, а Саньша в окно, да тикать до людей. Ну, уж кто в селе был, так всем миром и побёгли Алесю выручать. И в каждой хате они баяли, что они не кто-нибудь, а партизаны. Вот как нам жить? Не знаю, как вас величать, но скажите, как нам жить, коли такие приходють, граблють, да насильничают? Корж угрюмо уставился на арестованных: – Что скажете, мрази? – прорычал он. – Народ наш грабите и партизанским именем прикрываетесь! – Да, хорош там, начальник… Кто там их грабил? Было б чего грабить. Из рыжья одна цепка, да колечко. Дешёвка. Ни один скупарь не возьмёт, а щи… Ну смешно же. Жрать охота, а вот еда стоит. Они тут все в Бога веруют, а Бог велел делиться. Ты чё, начальник? – Слушай сюда, гнида уголовная, – Корж подался вперёд. – Ты, тварь, и дружки твои народ свой предали. Вместо того, чтобы Родину защищать, вы наоборот народ свой обираете и насильствуете. – Какая на хрен Родина, начальник. Немец уже, небось, пол страны взял, а ты нам тут агитацию устроил, как на митинге. И с девкой этой не случилось же ничего. Да и старик, наверное, не помрёт. Василий Захарович глянул на партизан, и от этого взгляда у бойцов по спине мурашки побежали. – За предательство своего народа, за грабежи и насилие, за то, что прикрывались партизанской честью… Бойцы, пока он говорил, молча, выровнялись в строю и застыли с суровыми лицами. – Вывести за деревню и расстрелять! – скомандовал командир. – Ты!.. Да ты чё, начальник!.. – закричал грабитель. – Я урка, а не предатель Родины. Я в зоне не по пятьдесят восьмой ходил, а по воровской статье. За что меня стрелять? – А меня за что? – заверещал Василь Супрун. – Я ж не грабил ни кого. Люди! Я же свой!.. Я же деревенский. – Пусть народ решает насчёт тебя. Всё та же женщина, прижав к себе малыша, сказала: – Василя-то, пожалуй, оставим, ежели он обещает впредь не пособничать таким вот гадинам. – Быть по сему! – сказал Корж. – Развяжите его. Полуживого от страха Супруна развязали и поставили на ноги. Нордман развернул его лицом к селянам и подтолкнул в спину, направляя к односельчанам. – Начальник! – не унимался урка. – У тебя полномочий нет на расстрел и приговоры. Ты ж не мусор или судья. Так что права не имеешь. А ты, Василь, спрыгнуть решил? Ах ты, морда!.. – Имею право, – тихо проговорил Корж, но так, что услышали все вокруг. – Мне такие полномочия Родина дала, когда послала защищать мой народ от врага. А вы тоже враг моего народа. Так что это вас надо было по пятьдесят восьмой на убой посылать. Расстрелять!.. Партизаны недоумённо зароптали, а Нордман подбежал к командиру и зашептал на ухо: – Товарищ командир! Мы же партизаны, а не расстрельная команда. – Так! – Корж отодвинул Эдика с пути и вышел перед отрядом на середину. – Вы тоже так считаете? Вы тоже считаете, что мы не можем расстреливать таких вот подлецов, грабящих и насилующих наш народ? Может, отпустим их с миром и в ноги поклонимся? Я бы с удовольствием передал их в руки законной советской власти и милиции, но дело в том, что именно мы сейчас являемся и законной властью, и милицией, и карающей рукой закона. Нравится это или нет, но нам придётся взять на себя ответственность и обязанности по сохранению законности и порядка на нашей земле, не смотря на то, что она временно оккупирована врагом. Сопли и слёзы оставьте на потом. Врага надо уничтожать, а иначе, как только вы отвернётесь от него, он вонзит вам в спину нож и не задумается, и не станет мучиться угрызениями совести. Раз вы не в состоянии решить, кто из вас приведёт приговор в исполнение, я назначу команду лично. Командир прошёлся вдоль строя и, указывая на выбранных им бойцов, коротко бросал: – Ты, ты… ты… И ты… И ты… ты, ты, ты. Нордман командует. Выпол-нять! От отряда отделилась отобранная Коржом группа и потащила приговорённых к околице, грабители что-то кричали, плакали, просили, но Василий Захарович их не слушал. Он смотрел на деревенских людей и думал: «Сколько же вам пришлось за века вытерпеть: и помещиков, и грабителей, и войны. А сколько ещё испытаний на ваши головы падёт, народ мой родной. Но пока я жив, пока дышу и могу держать оружие в руках, я буду защищать вас до последнего вздоха». Когда от околицы донеслись звуки выстрелов, люди вздрогнули и все посмотрели на Коржа. – Не простое время нам досталось, – хмуро произнёс он. – И решения нам всем придётся принимать не простые. Но если не мы, то кто защитит Отечество от внешних и внутренних врагов? Только мы с вами и есть защитники земли нашей. Врага прощать нельзя. И заигрывать с ним тоже нельзя. Но и человеческий облик терять не стоит. Сегодня мы приняли крайние меры, но это лишь для того, чтобы людям… вам…, легче в эти дни было. Немцы сегодня пришли, завтра мы их грязной метлой выметем и добьём в их же поганой Германии, а вот эти… Такие вот и идут в полицаи. Нещадно! Нещадно бить таких надо! И буду бить, пока жив!.. Я такой же, как и вы. Я из крестьян. Я знаю, как вам живётся не понаслышке. На своём хребту испытал. А эти гады лишь кровь народную пьют. На горе нашем нажиться хотят. Но страшнее то, что они нашим именем прикрываясь, творят свои чёрные дела, мол, мы от советской власти. Нельзя таких прощать. Он помолчал, опустив голову, постоял. Сжатые кулаки постепенно расслабились, он выпрямился и взглянул в глаза людям. – Мы не уходим, – сказал он. – Мы остаёмся здесь в Белоруссии. Мы бу-дем бить врага, там, где его застанем. И мы остаёмся здесь не для того, чтобы вас грабить, а для того, чтобы помочь Красной Армии вас побыстрее освободить от фашистов. Советская власть вас не бросила. Она о вас помнит и обязательно придёт к вам на помощь, хотя бы в нашем лице. Уходили из села в подавленном настроении. Молча и спешно. Смотреть в глаза селянам было тяжело, хоть грабили и насиловали бандиты, а не партизаны, но делалось это от их имени. 5 Из воспоминаний Эдуарда Нордмана: «…Я не собираюсь утверждать, что Великую Отечественную войну вы-играли партизаны. Я хочу сказать о другом. О том, что эти люди не ждали повесток из военкомата, что их никто не обеспечивал оружием, боеприпасами, обмундированием. Особенно на первом этапе войны. Их чаще всего никто не учил воевать – освоили эту науку сами. За ними не следовали полевые кухни и госпитали. Почтальон не сходил с ума, «разыскивая нас», чтобы принести весточку от родных, потому что у нас не было номеров полевой почты и самой почты. Только сам партизан знал, где в данный момент он находится. Впрочем, не всегда знал. Разное случалось. Партизан не надо было агитировать, напоминать им о долге, уставе, ответственности перед законом. Они сами агитировали себя и других, сами делали свой выбор. Нередко не только за себя, но и за своих близких, которых тоже подвергали смертельной опасности, уходя с оружием в лес, проводя диверсии, разведку, действуя в подполье. Тем тяжелее и страшнее тот выбор становился. И тем кощунственнее не понимать этого, целясь в тех людей из сегодняшнего дня. Призываю не делать этого по принципу снисхождения, мол, не стреляй-те в пианиста – он играет как умеет. Смею заверить, мы сумели многое. Во-первых, партизан должен быть отличным разведчиком во всех смыс-лах этого слова. И на местности хорошо ориентироваться, и следы читать, и уметь замаскироваться, чтобы вовремя стать незаметным в поле, в лесу, в де-ревне. «Ведь поле видит, а лес слышит», – часто повторял наш командир Василий Захарович Корж. Партизану пришлось освоить и топографию. Ему довелось организовы-вать конспиративную сеть в населенных пунктах, особенно в тех, где размеща-лись немецкие и полицейские гарнизоны. А это уже искусство, которому в других ситуациях учат многие годы в специальных заведениях. Мы справились с этим самостоятельно. Во-вторых, партизану надо быть хорошим пехотинцем, а это значит – быть готовым к длительным переходам, к рытью окопов, траншей, быстрому сооружению укрепленных огневых точек. Уметь вести бой в составе подразделения и в одиночку, в атаке и обороне. В-третьих, он должен быть сапером-минером. Притом не только уметь пользоваться готовыми взрывными устройствами, но и изготавливать их. Теперь уже вряд ли кто скажет, из скольких бомб, снарядов мы выплавили, выковыряли тол, чтобы было с чем ходить на ту же «железку». В-четвертых, партизан должен быть медиком. Помощь друг другу во время ранений и болезней мы оказывали сами, особенно на первых порах, когда в наших рядах было очень мало врачей и санитаров. В-пятых, он должен быть снабженцем, уметь делиться последним. Не раз, особенно в первые месяцы, приходилось выкладывать на общий «кон» весь наличный хлеб, резать его примерно на равные части. Затем один отворачивался, другой брал кусок и спрашивал: «Кому?» Тот отвечал: «Лифантьеву, Комарову, Нордману…» Всем одинаково – и рядовому, и командиру. Нас такая уравниловка только сплачивала. Между теми, кто в минуты тяжелейших испытаний, после трудного боя или перехода делится единственным сухарем, складываются особые отношения. А нам нередко приходилось быть и на подножном корме: грибы, ягоды, щавель, крапива, что собирали женщины и дети семейных лагерей, обжигая руки. Наш фельдшер Федя в таких случаях успокаивал их словами о том, что ожоги крапивы очень эффективны против ревматизма. Случалось жертвовать для партизанского котла и своими лошадками. И наконец, каждому из нас предстояло быть умелыми агитаторами и пропагандистами, потому что надо было уметь разговаривать со старыми и молодыми, с мужчинами и женщинами, с благосклонно к нам настроенными и не очень. Кроме того, в общении с населением надо быть людьми оптимистичными, веселыми. Ведь что это за агитатор, если от него за версту несет унынием. У белорусского политолога Юрия Шевцова были все основания для следующего сравнения: около четырехсот тысяч белорусских партизан уничтожили, вывели из строя почти полмиллиона гитлеровцев, их союзников и прислужников. Они не имели при этом танков, истребителей и бомбардировщиков, бронепоездов, крейсеров, эсминцев, торпедных катеров, артподготовок из сотен пушечных стволов перед атакой. Воевали по преимуществу стрелковым оружием. А ведь такой показатель, как полмиллиона врагов, хорош даже для регулярной армии. В селах, через которые мы проходили, особенно после разгрома местных полицейских участков, обязательно проводились собрания населения. Были от-кровенные, зачастую трудные для нас дискуссии, в которых опять же самым трудным был вопрос «почему». Позволю себе обратиться к докладной записке В.З. Коржа, в которой он пишет, что 24 августа «…взял всех боевых товарищей, и пошли маневри-ровать по деревням Житковичского района… с задачей уничтожать полицию, которая росла по деревням, множила и распространяла свое влияние на людей. Они легко поддавались полицейскому влиянию, потому что ничего не знали о фронте, а немцы распространяли слухи, что уже занята вся Россия, Москва. Наш открытый поход по деревням и рассказ правды населению сделал много полезного для партизан, подрывал и опрокидывал то влияние полиции и немцев на население, которое они создавали. Такая же работа была проведена среди местного населения Ленинского района… Одновременно наше быстрое и умелое маневрирование создавало у людей впечатление о множестве партизан-ских отрядов, в то время как на самом деле наш отряд был единственным». Уже в Краснослободском районе (на нынешней Минщине) Корж сделает для себя такую пометку: «Само присутствие партизанского отряда в районе поднимало дух населения». Не могу не сказать о том, что на первых порах для меня и моих молодых товарищей было просто дико слышать о какой-то «немецкой полиции» из местных жителей, о «старостах», «солтысах», что одно и то же, только первое на русский и белорусский манер, второе – на польский. Мы свято верили тому, что писали в газетах до войны, были убеждены в нерушимом единстве и сплоченности советского народа. Я твердо был уверен, что все люди за советскую власть. А тут такое… Свои стали бояться своих. И не только бояться, предавать, убивать. Не щадили даже женщин и детей. У меня это с трудом укладывалось в голове. Не хотело укладываться. Нам пришлось воевать не только с немцами, но и с полицаями, власовцами, различными легионерами – прибалтийскими, кавказскими, туркестанскими. Помню, послали меня в деревню раздобыть хлеба для отряда. Выбор пал на меня, потому что я был из восточных краев Белоруссии, а местных партизан в деревне могли узнать. Послали еще с одним бойцом для надежности. Но он был чистый «русак», поэтому условились, что он будет изображать немого. Мы оба беженцы, пробираемся домой. Зашли в один из дворов. Там – несколько мужчин. Хозяйка как раз испекла хлеб и выкладывала на расстеленной скатерти большие, круглые и еще горячие буханки. Стали просить продуктов в дорогу. Сельчане давай расспрашивать: кто мы, откуда. Оказалось, что один из мужиков – только что назначенный староста. Вот он-то и не поверил мне. Скомандовал тащить вожжи, чтобы повязать нас. Пришлось достать из-под рубашки пистолет, забрать несколько буханок и смываться. Да еще сделали большой круг, чтобы не навести никого на своих товарищей. А те уже отчаялись ждать. Впоследствии некоторых из тех мужиков я встретил в одном из парти-занских отрядов. Спросил: «Что ж вы так тогда?» Смущались, разводили руками. Корж в своём дневнике писал: «20.08.1941. Я почувствовал, что последние три дня наше легальное появление в деревнях и разговор со всеми и некоторыми языкастыми в отдельности дал большую пользу в нашу сторону. 9.09.1941. Утром вышли из хутора Стеблевичи и демонстративно прошли через всю деревню. С многими говорили, позавтракали в нескольких дворах». 20 и 21 августа мы устроили засады на дороге Ленин – Микашевичи. Особенно удачным был день 21 августа. Подбили мощный мотоцикл, уничтожили двух мотоциклистов. Один их них был начальником микашевичской полиции. У него нашли рапорт немецкому военному коменданту о действиях нашего отряда. Не думал он, что попадет его рапорт в наши руки. Комендант предлагал немцам, где, в каких деревнях провести карательные операции против партизан. На дорогу около райцентра Ленин оккупанты выгоняли молодых евреев ремонтировать деревянные мосты. С одной такой группой мы долго беседовали. – Уходите с нами в партизаны, – убеждали мы. – Будем вместе воевать против фашистов. – Нет, не можем уйти с вами, немцы расстреляют заложников. У каждого была своя причина: – У меня мама тяжело больна, за детьми некому присмотреть. – У меня две сестры и брат малолетний, расстреляют их. – Но вы должны понять, что расстреляют и вас, и ваших родных. Всех расстреляют. У нас тоже нет никакой гарантии, что останемся в живых, но лучше погибнуть в бою за Родину, чем умереть бесславно. Так мы, комсомольцы, агитировали молодых ребят. Они почти согласи-лись. Однако старший из гетто что-то грозно сказал им на еврейском языке, и они присмирели. А уже осенью немцы уничтожили несколько сотен евреев в том самом гетто. И только летом 1942 года отряды В.З. Коржа, Н.Т. Шиша и отряд имени С.М. Кирова разгромили гарнизон в райцентре и освободили уцелевших узников гетто. Большинство из них ушли в партизаны, а многие – пожилые, женщины и дети – укрылись в так называемых семейных лагерях в партизанской зоне. Тысячи людей погибли, поверив немцам и еврейским «авторитетам-юденратам», что они останутся в живых, если отдадут все ценности оккупантам. Только в Пинске той осенью было уничтожено более десяти тысяч евреев. Немецкие власти пригласили их якобы на регистрацию. Потом построили в колонну по четыре, вывели за город, заставили вырыть ров и расстреляли. Так было в Лунинецком, Столинским и других районах области…»