Впервые опубликовано в сборнике "Мои университеты", М.: Эксмо, 2017 (составитель Александр Снегирев). Публикуется с разрешения автора рассказа.
Автор: Александр Мовчан
Лучшие годы — несомненно, студенческие и, как пелось в известной песне, я жил весело от сессии до сессии. Всего их было девять, но запомнилась, конечно же, первая. Точнее, прелюдия к экзаменам — зачётная неделя.
1982 год. Зима. За окном — ночь и метель. Снежинки кружатся, как бобины Сашкиного олимпийского «Маяка»; приглушённый до минимума «Круиз» вторит вьюге хитом о волчке. Говорят, за одну ночь можно выучить хоть китайский, вот и Витёк, настраиваясь на сдачу решающего зачета, попросил разбудить, если не услышит звонок.
— Мне в шесть выходить, чуток покемарю и на свежую голову закончу, — вскинув руку, он проверил фирменные «Сейко» и завёл для подстраховки круглый допотопный будильник на четыре часа. Японский сигнал был слабоват и мы каждый день слушали дуэт электронного писка и яростного металлического дребезжания; а Витьку хоть бы хны — повернётся на другой бок и давай досматривать сон.
Мы — это четверо первокурсников, проживающие на четвёртом этаже четвёртого общежития. Если перемножить перечисленные четвёрки или возвести, выражаясь языком математики, в третью степень, то получится… нечто странное. Дело в том, что номер нашей комнаты тоже шестьдесят четыре.
На мои размышления вслух Витёк хмыкнул:
— Нехорошая квартира, — и протяжно зевнув, отвернулся к стене.
— Бабак, а ты чего так поздно встаёшь? — вынув из готовальни циркуль, прищурился абсолютно не близорукий Кирпич. Белобрысый второкурсник шепелявил, в точности как вор-карманник из «Места встречи».
Как-то так выходило, что с моей подачи прозвища к ребятам прилипали легко и без обид. Сашка за самопальные вельветовые джинсы «Вранглер» и любимое словечко «монтана» был назван Ковбоем, а когда студсовет назначил его старшим комнаты — с удовольствием переименовался в Шерифа. Чтобы исключить путаницу и не задваиваться именами, я согласился на Шуру (ну, не откликаться же, в самом деле, на Александра!). Забавно, но у Витька была фамилия, подчёркивающая фанатичную преданность сну и, соответственно, не требующая замены на кликуху Бабак: производное от украинского «байбак», то есть сурок.
— Смотри… можешь не успеть, — продолжая чертить, растягивал слова Кирпич. — Мы все — в ночное… Глаз не сомкнём… Не отрывайся… от коллектива. — А Витёк уже отрубился, откинув за спину руку.
Приблудился Кирпич случайно. Вынужденно взяв академку и вернувшись раньше срока, он как бы завис до начала следующего семестра в воздухе. Место в общаге ему светило лишь после зимней сессии, и Кирпич скитался по этажам в поиске ночлега. Бывшим сокурсникам он быстро надоел, мои были на буряках в колхозе; я, оставленный в городе на сборах институтской команды по баскетболу, один шиковал в четырёхкоечных апартаментах — ну и пригрел бродягу. С ним, кстати, подружился наш четвёртый сосед, добродушный толстяк Коля, в быту Пух.
Лёжа на кровати, он листал конспект и всё время ворочался. Общежитская кровать поскрипывала провисшей панцирной сеткой, будто кряхтела, Пух сопел и вздыхал в унисон. Но не от мудрёности геодезии, а страдая по школьной любви, не поступившей в фармацевтический и оставшейся в родном селе — из конспекта выглядывал краешек её фотопортрета. А ещё Коля страдал от чрезмерной потливости и успехом у городских девушек не пользовался.
Кирпич выручал Пуха с черчением, взамен арендуя кровать. Он, как хирург, выверено, до миллиметра, работал остро наточенным карандашом и рейсфедером, без помарок нанося коварную тушь на ватман; даже без пяти минут дипломники обращались за помощью — как положено, не бесплатно. Кирпич в основном вёл ночной образ жизни, глотая на прокуренной кухне детектив за детективом, а днём, когда мы были на парах, отсыпался. Но случалось, что Пух и Кирпич спали вместе валетом.
— Слышь, Пух, хочешь, познакомлю с одной кралей? — сдувая крупинки стёртой резинки с чертежа, спросил Кирпич.
Кровать, будь у неё уши, точно бы их навострила; скрипа как не бывало, а Коля не то что перестал сопеть — не дышал, казалось, вовсе.
— Но есть условие… — взял паузу Кирпич.
Пух захлопнул конспект.
— Это та светленькая, что тубус принесла?
Кирпич, словно не замечая, продолжал:
— …каждый день ты меняешь носки.
— Где ж я столько возьму?
Я, похрюкивая, уткнулся лицом в подушку, Шериф поперхнулся чаем и кашлял в кулак. Витёк, само собой, дрых. Кирпич же похлопал белёсыми ресницами и развёл в стороны руки:
— А ты стирай чаще, родной! — и, помахав ладонью у носа, добавил: — Ну и ноги надо мыть с мылом. Тогда и светленькая, и тёмненькая — все твои будут! И усишки сбрей дурацкие. — Пух, кивая, потрогал густой пушок над губами. — Начинаешь сегодня.
Кирпич, быстро глянув на Витька, а потом на каждого из нас, неспящих в ночном, понизил до секретности голос:
— Мужики, подгребайте сюда.
Мы сгрудились возле стола…
Затрещал, подрагивая, задребезжал металлическим нутром будильник. Витёк, не открывая глаз, скорчил недовольную гримасу и потянул вверх согнутую за спиной руку. Он тужился, приподнимая плечо, как будто «Сейко» потяжелели до пудовой гири, и мотал головой. Онемевшая рука медленно выворачивалась в естественное, природой данное положение, веки судорожно дрожали. Истошно взывающий к пробуждению будильник в конце концов выдохся, и Витёк, размякнув, распластался на скомканном одеяле.
— Не, ну ты видал?! — изумлённо восхитился Шериф.
— Горбатого могила… — я запнулся и тут же, склонившись над неподвижным телом, прохрипел прямо в ухо: — Горбатый! Я сказал, теперь Горбатый!
Витёк одним рывком уселся на кровати, держа прямо спину.
— Какой же он Горбатый? — улыбался нараспашку Шериф. — Вылитый Буратино!
Следуя утреннему ритуалу, Витёк с трудом поднимал одеревеневшую руку с электронными часами; заспанные глаза внезапно округлились, и он переметнул ошалевший взгляд на будильник, показывающий четверть седьмого.
— Я ж просил! — взревел Витёк и, краснея пятнами, начал бросать в «дипломат» тетради, шариковую ручку, карандаши…
Приоткрылась дверь. В кроличьей ушанке и какой-то чебурашковой шубе в комнату заглянул конопатый третьекурсник, живущий на другом конце этажа:
— А Кирпич где? Мне бы курсовой...
— На кухне смотрел? — Я закинул полотенце на плечо. — Может, в умывальной?
Конопатый захлопнул дверь. Витёк, аккуратист и чистюля, спохватился, бросился к тумбочке, вытащил кулёк с туалетными принадлежностями и рванул в коридор. Громко шлёпая тапками, он в опасной близости проскочил мимо Шерифа, несущего парующий чайник, лихо обогнал меня на повороте и занял последний свободный умывальник.
Над порыжевшими эмалированными раковинами, открыв на полную холодную воду, обмывались братья Алиевы — борцы с параллельного потока; Кирпич, уворачиваясь от брызг, подбривал шею Пуху. Витёк наверняка установил бы рекорд Гиннесса по скоростной чистке зубов, если б не остановился, когда боковым зрением заметил новое, безусое Колино лицо. Витькино лицо, не знавшее ни станка, ни электробритвы, изменилось более чем кардинально — нижняя челюсть отвисла, мятная паста, разбавленная водой, белыми потёками рисовала клыки, как у оборотня.
Стряхнув оцепенение, Витёк быстро привёл себя в порядок, вернулся в комнату и, подхватив «дипломат», умотал.
Кирпич убрал со стола чертёжную доску, и мы расстилали обеденную клеёнку, а на первом этаже Витёк бился в запертую дверь. На шум выскочила злая вахтёрша. Она заверещала, что раньше шести утра никого не выпустит, если только не покажут билет на поезд или же приедет по вызову скорая. Витёк орал, что завалит зачёт и совал дежурной под нос «Сейко», никогда не отстающие и не спешащие, так как электронные и, вообще, японские. Вахтёрша предъявила свои — «Чайка», золотые, на семнадцати камнях, — и ткнула пальцем в настенные кварцевые со знаком качества, тоже натикавшие полчетвёртого, а никак не полседьмого.
Возвратился Витёк хмурым. Швырнув «дипломат» на кровать, он сказал, что не забудет такой подлянки. Но, когда мы предложили попить чайку с клубничным вареньем, а затем вернуться к незаконченной работе, Витёк просветлел и глупо заулыбался, слушая, как его разыграли.
Да, без ловкости Кирпича его же план вряд ли осуществился. Он без снятия «Сейко» с руки подобрался к малюсеньким кнопочкам обычной канцелярской скрепкой, отключил электронную пищалку и переставил время вперёд. Отлично отработали в массовке братья Алиевы, взявшие тайм-аут в ночном марафоне по нардам. Конопатый получил курсовой на халяву. Между прочим, он выглядывал из-за двери, стоя во вьетнамках и семейных трусах, с наброшенной на плечи шубой из неизвестного зверя. Ну и мы, чего уж, постарались.
Заветный зачёт Витёк, разумеется, получил, и за утренние подъёмы с тех пор отвечал именно он, подскакивая по первому сигналу будильника. Электронного. Грохочущий круглый был спрятан за ненадобностью в тумбочку.
Нравится рассказ? Это результат кропотливого литературного труда. Помогите автору освободить время и улучшить условия работы. Поддержите творчество Александра Мовчан денежным переводом с пометкой "Для Александра Мовчан".