1. Джон Гришэм, «Рождество с неудачниками»
Автор знаменитой «Фирмы», политик, адвокат и писатель Гришэм прославился как мастер юридического триллера. Но в 2001 году неожиданно опубликовал «Рождество с неудачниками» — историю вполне в духе Диккенса, только происходящую в небольшом современном американском городке. Главный герой, Лютер Крэнк, не слишком любит Рождество и считает, что ёлка, подарки, праздничное украшение улицы, ужин с друзьями и прочие традиции — всего лишь напрасная трата денег. И когда его единственная дочь уезжает в Перу, Лютер решает, что они с женой пропустят одно Рождество, а вместо всех хлопот и подарков отправятся в круиз. Стоит ли говорить, что Рождество они всё-таки отпразднуют, на страницах книги появится даже святой Николай, а назойливые соседи, бойскауты и другие обитатели города окажутся теми самыми людьми, благодаря которым Крэнки поймут, что такое настоящий дух Рождества.
«Вполне реально наслаждаться Рождеством без поздравительных открыток, без вечеринок, обильных ужинов и обедов. Вполне можно обойтись без никому не нужных подарков и массы других вещей, с которыми почему-то связано теперь в сознании людей рождение Христа. Но как обойтись на Рождество без елки?
ПОЖАЛУЙСТА, ПОСТАВЬТЕ "ЛАЙК" ПУБЛИКАЦИИ И ПОДПИШИТЕСЬ НА НАШ КАНАЛ - ЭТО ПОМОЖЕТ НАМ РАЗВИВАТЬСЯ!
Отказаться от елки. Лютер знал: это последний шаг, и если решиться на него, они будут свободны.
Они как раз убирали со стола. Ужин был скромным — жареные цыплята и домашний сыр, а потому и убирать-то особенно было нечего. Испытывая бодрящее чувство легкости, Лютер относил тарелки на кухню, когда внезапно раздался звонок.
— Я открою, — сказал Лютер.
Через окно в гостиной он уже видел перед домом трейлер и тут же понял, что ближайшие пятнадцать минут будут не из приятных. Распахнул дверь — и перед ним предстали три улыбающиеся физиономии. Два юнца в полном обмундировании бойскаутов со всеми регалиями, а позади мистер Скэнлон, командир местного скаутского отряда. На нем тоже была нарядная униформа.
— Добрый вечер, — сказал юнцам Лютер.
— Приветствуем, мистер Крэнк. Я Рэнди Боган, — представился один из пареньков, тот, что повыше. — В этом году мы снова продаем рождественские елки.
— И ваша у нас в трейлере, — сказал паренек помельче.
— В прошлом году у вас была канадская голубая ель, — напомнил мистер Скэнлон.
Лютер взглянул через их головы на длинный трейлер с прицепом, в котором в два слоя лежали елки. Там уже трудилась целая армия скаутов, они разгружали товар и передавали деревья соседям Лютера.
— Сколько? — спросил Лютер.
— Девяносто долларов, — ответил Рэнди. — Пришлось немножко поднять цену, поскольку наш постав-шик тоже поднял.
«В прошлом году было восемьдесят», — хотел сказать Лютер, но сдержался.
Словно из ниоткуда рядом материализовалась Нора, подошла сзади, прикоснулась подбородком к его плечу.
— Красота какая, — прошептала она.
Лютер так и не понял, о чем она. О мальчиках или деревьях? Неужели не могла остаться на кухне, предоставить ему право разобраться самому.
Широко и фальшиво улыбаясь, Лютер сказал:
— Мы в этом году елку покупать не будем.
На лицах стоявших перед ним людей отразилось недоумение. Замешательство. Скорбь. А прямо над ухом Лютера раздался стон Норы».
2. Джон Рональд Руэл Толкин, «Письма Рождественского Деда»
Как ни странно, каждый год с 1920-го по 1943-й Рождественский Дед находил время написать письмо Джону-младшему, Майклу, Кристоферу и Присцилле Толкинам, чтобы сообщить, как там на Северном полюсе идёт подготовка к Рождеству. Довольно часто он прикладывал к письмам рисунки, свои собственные или авторства Белого Медведя (Белый Медведь, правда, рисовал ещё хуже, чем Рождественский Дед). В письмах постоянно что-то происходит: то Белый Медведь заснёт в ванной и затопит уже упакованные подарки, то дети снеговиков снеговички устроят вечеринку, то не поладят эльф Илберет с Белым Медведем (так эльфу досталось прозвище «тощий нахал»). Честно говоря, детей профессора сложно упрекать за доверчивость: заподозрить, что автор писем — сам Толкин, нелегко. Правда, ровно до тех пор, пока на штаб Рождественского Деда на Северном полюсе не начинают нападать гоблины.
«У нас немного потеплело — для Северного полюса, конечно; по–вашему–то здесь по–прежнему холодно. Снега тоже мало. Белый медведь разленился и почти все время спит. Любое дело он делает медленно, вот только ест быстро; он с охотой упаковывал продуктовые посылки и пробовал каждую (по его словам, определял, не испортились ли продукты). Но это еще цветочки. Я уже настолько привык к его выходкам, что Рождество без очередного мишкиного фокуса — как бы и не Рождество вовсе. Вы ни за что не догадаетесь, чем он отличился на сей раз! Я отправил его в погреб — мы называем его «хлопушечная дыра», там у меня тысячи коробок с хлопушками (вы бы видели — бесконечные ряды, крышки откинуты, чтобы были видны разноцветные хлопушки). Так вот, я попросил Белого медведя принести двадцать коробок, а сам занялся солдатиками и игрушечными животными. А он, лентяй этакий, поручил дело снеговичкам, хотя прекрасно знал, что им запрещено входить в погреб! Снеговички принялись вытаскивать хлопушки из коробок, мишка пригрозил оборвать им уши, они улизнули, а он упал. В лапе у него была свечка, которая угодила в коробку с хлопушками. Ба–бах! Грохот был слышен даже в доме, и запах был чудовищный. Выбежав на улицу, я не увидел ничего, кроме дыма и множества бенгальских огней, а бедняга медведь катался по снегу, чтобы затушить тлеющую шкуру. На спине у него была большая проплешина. Снеговички просто покатывались со смеху, а потом убежали. По их словам, зрелище было великолепное, но на праздник святого Стивена они ко мне не придут: мол, с них праздников уже достаточно».
3. Трумен Капоте, «Воспоминания об одном Рождестве»
Вряд ли Трумен Капоте, мастер non-fiction novel, которого упрекали в «абсолютно объективном страшном реализме» произведений, написал что-то более пронзительное и берущее за душу, чем этот рассказ. В нём всего три героя: маленький мальчик, его очень старая родственница и их пёс, бело-рыжий терьер Королёк. В Рождество, которое окажется для них последним, проведённым вместе, они собирают орехи, пекут пироги, чтобы отправить их совершенно незнакомым людям, идут за ёлкой далеко в лес, дарят друг другу подарки и запускают бумажного змея. У них нет денег и нет друзей, но есть что-то гораздо более важное: умение замечать красоту вокруг и радоваться даже ёлочным игрушкам из серебряной обёртки от конфет. «Всё на свете неповторимо»,— говорит героиня рассказа, и с ней нельзя не согласиться.
«На чердаке в одном из сундуков хранятся: коробка из-под обуви с горностаевыми хвостиками (они срезаны с меховой накидки одной весьма странной дамы, снимавшей когда-то комнату у нас в доме), растрепанные мотки порыжевшей от времени канители, серебряная звезда, коротенькая гирлянда допотопных, явно небезопасных в пожарном отношении лампочек, смахивающих на разноцветные леденцы. Украшения расчудесные, но их маловато. Подружке моей хочется, чтобы елка наша сияла, словно окно из цветных стекол в баптистской церкви, чтобы ветви ее клонились под тяжестью украшений, как от толстого слоя снега. Но роскошные японские игрушки, которые продаются у Вулворта, нам не по карману. Поэтому мы, как обычно под рождество, целыми днями сидим за кухонным столом и мастерим украшения сами с помощью ножниц, цветных карандашей и кипы цветной бумаги. Я рисую, подружка моя вырезает. Больше всего у нас кошек и рыбок (их проще всего рисовать), потом яблоки, арбузы, есть и несколько ангелов с крыльями — мы делаем их из серебряной обертки от шоколадок. С помощью английских булавок мы прикрепляем свои изделия к елке и в довершение всего усыпаем ветки комочками хлопка, собранного для этой цели еще в конце лета. Оглядев елку, подружка моя радостно всплескивает руками:
— Нет, честно, Дружок. Ведь ее так и хочется съесть, верно?
Королек и вправду пытается съесть ангела».
4. Чарльз Диккенс, «Записки Пиквикского клуба»
«Записки Пиквикского клуба» — самый, наверное, обаятельный и жизнерадостный роман Диккенса. И отдельное удовольствие — читать рождественские главы из него. Диккенс создаёт безоблачно-счастливую картину английской провинции: весёлые праздники в сочельник, поцелуи под веткой омелы, катание на коньках и даже в меру страшные истории, которые хорошо рассказывать зимой у камина. Например, о том, как подземные духи похитили вредного пономаря, после чего он исправился. К этому прилагается славный пунш, обильные пиршества (описанные во всех подробностях) и неподражаемое диккенсовское чувство юмора.
«Но мы так занялись и увлеклись описанием благодатных святок, что заставляем мистера Пиквика и его друзей зябнуть на крыше магльтонской кареты, куда они только что взобрались, тепло укутанные в пальто, пледы и шарфы. Чемоданы и дорожные сумки уложены, и мистер Уэллер с кондуктором стараются втиснуть в ящик под козлами громадную треску, непомерно большую для ящика, которая заботливо уложена в длинную коричневую корзинку и прикрыта слоем соломы и каковую оставили напоследок, чтобы она могла с удобством покоиться на полдюжине бочонков с отборными устрицами — собственность мистера Пиквика, — выстроенных в образцовом порядке на дне ящика. Физиономия мистера Пиквика выражает самый напряженный интерес, пока мистер Уэллер с кондуктором стараются впихнуть треску в ящик, сначала головой вперед, затем хвостом вперед, затем вверх крышкой, затем вверх дном, затем боком, затем в длину; и всем этим ухищрениям неумолимая треска стойко сопротивляется, пока кондуктор случайно не наносит ей удара в самую середину корзины, после чего она внезапно скрывается в ящике, и вместе с нею — голова и плечи самого кондуктора, который, не рассчитывая на столь внезапную уступку со стороны пассивно сопротивляющейся трески, испытывает весьма неожиданное потрясение, к неудержимому восторгу всех носильщиков и зрителей. Мистер Пиквик улыбается с большим добродушием и, вынимая из жилетного кармана шиллинг, просит кондуктора, который вылезает из-под козел, выпить за его здоровье стакан горячего грогу, причем кондуктор тоже улыбается; улыбаются заодно и мистеры Снодграсс, Уинкль и Тапмен. Кондуктор и мистер Уэллер исчезают на пять минут — по всей вероятности, выпить горячего грогу, ибо от них пахнет очень сильно, когда они возвращаются. Кучер влезает на козлы, мистер Уэллер вскакивает сзади, пиквикисты закутывают ноги в пальто, а носы в шарфы, конюхи снимают с лошадей попоны, кучер бодро выкрикивает: «Все в порядке!» — и они отъезжают».
5. Донна Тартт, «Щегол»
Донна Тартт любит повторять, что на неё повлиял Диккенс и вообще роман XIX века — с пространными описаниями и неторопливым темпом повествования. «Щеглу» достался от Диккенса ещё и хеппи-энд. История, начинающаяся в Нью-Йорке со взрыва в музее, заканчивается в городе, который когда-то был прототипом Нью-Йорка, — Амстердаме, и заканчивается счастливо. Украденная картина (и с ней несколько других) возвращается в музей, Тео Декер совершенно чудесным образом выпутывается из обстоятельств, а его друг Борис вспоминает другой классический роман XIX века: в «Идиоте» Достоевского благие намерения князя Мышкина привели к трагедии, а вот сейчас, каким-то невероятным рождественским чудом, безумная история героев «Щегла» заканчивается хорошо. Ну, а Борис чуть ли не единственный из всех героев Донны Таррт оказывается наделён той самой способностью радоваться, без которой немыслим праздник Рождества.
«Я всю дорогу сюда, всю ночь, пока мы ехали, на шоссе рождественская иллюминация, и у меня аж слезы подступили к горлу, мне в этом не стыдно признаться — потому что мне сразу на ум пришла та библейская притча… Ну там, где управитель ворует у вдовы ее лепту, а потом сбегает в дальние страны, там эту лепту с умом вкладывает и привозит вдове обратно в тысячу раз больше денег, чем он у нее украл. А она принимает его с распростертыми объятьями, они забивают упитанного тельца и давай веселиться. — Что-то мне кажется, это разные истории. — Ну… воскресная школа в Польше, давно это было».
1. Джон Гришэм, «Рождество с неудачниками»
Автор знаменитой «Фирмы», политик, адвокат и писатель Гришэм прославился как мастер юридического триллера. Но в 2001 году неожиданно опубликовал «Рождество с неудачниками» — историю вполне в духе Диккенса, только происходящую в небольшом современном американском городке. Главный герой, Лютер Крэнк, не слишком любит Рождество и считает, что ёлка, подарки, праздничное украшение улицы, ужин с друзьями и прочие традиции — всего лишь напрасная трата денег. И когда его единственная дочь уезжает в Перу, Лютер решает, что они с женой пропустят одно Рождество, а вместо всех хлопот и подарков отправятся в круиз. Стоит ли говорить, что Рождество они всё-таки отпразднуют, на страницах книги появится даже святой Николай, а назойливые соседи, бойскауты и другие обитатели города окажутся теми самыми людьми, благодаря которым Крэнки поймут, что такое настоящий дух Рождества.
«Вполне реально наслаждаться Рождеством без поздравительных открыток, без вечеринок, обильных ужинов и обедов. Вполне можно обойтись без никому не нужных подарков и массы других вещей, с которыми почему-то связано теперь в сознании людей рождение Христа. Но как обойтись на Рождество без елки?
Отказаться от елки. Лютер знал: это последний шаг, и если решиться на него, они будут свободны.
Они как раз убирали со стола. Ужин был скромным — жареные цыплята и домашний сыр, а потому и убирать-то особенно было нечего. Испытывая бодрящее чувство легкости, Лютер относил тарелки на кухню, когда внезапно раздался звонок.
— Я открою, — сказал Лютер.
Через окно в гостиной он уже видел перед домом трейлер и тут же понял, что ближайшие пятнадцать минут будут не из приятных. Распахнул дверь — и перед ним предстали три улыбающиеся физиономии. Два юнца в полном обмундировании бойскаутов со всеми регалиями, а позади мистер Скэнлон, командир местного скаутского отряда. На нем тоже была нарядная униформа.
— Добрый вечер, — сказал юнцам Лютер.
— Приветствуем, мистер Крэнк. Я Рэнди Боган, — представился один из пареньков, тот, что повыше. — В этом году мы снова продаем рождественские елки.
— И ваша у нас в трейлере, — сказал паренек помельче.
— В прошлом году у вас была канадская голубая ель, — напомнил мистер Скэнлон.
Лютер взглянул через их головы на длинный трейлер с прицепом, в котором в два слоя лежали елки. Там уже трудилась целая армия скаутов, они разгружали товар и передавали деревья соседям Лютера.
— Сколько? — спросил Лютер.
— Девяносто долларов, — ответил Рэнди. — Пришлось немножко поднять цену, поскольку наш постав-шик тоже поднял.
«В прошлом году было восемьдесят», — хотел сказать Лютер, но сдержался.
Словно из ниоткуда рядом материализовалась Нора, подошла сзади, прикоснулась подбородком к его плечу.
— Красота какая, — прошептала она.
Лютер так и не понял, о чем она. О мальчиках или деревьях? Неужели не могла остаться на кухне, предоставить ему право разобраться самому.
Широко и фальшиво улыбаясь, Лютер сказал:
— Мы в этом году елку покупать не будем.
На лицах стоявших перед ним людей отразилось недоумение. Замешательство. Скорбь. А прямо над ухом Лютера раздался стон Норы».
2. Джон Рональд Руэл Толкин, «Письма Рождественского Деда»
Как ни странно, каждый год с 1920-го по 1943-й Рождественский Дед находил время написать письмо Джону-младшему, Майклу, Кристоферу и Присцилле Толкинам, чтобы сообщить, как там на Северном полюсе идёт подготовка к Рождеству. Довольно часто он прикладывал к письмам рисунки, свои собственные или авторства Белого Медведя (Белый Медведь, правда, рисовал ещё хуже, чем Рождественский Дед). В письмах постоянно что-то происходит: то Белый Медведь заснёт в ванной и затопит уже упакованные подарки, то дети снеговиков снеговички устроят вечеринку, то не поладят эльф Илберет с Белым Медведем (так эльфу досталось прозвище «тощий нахал»). Честно говоря, детей профессора сложно упрекать за доверчивость: заподозрить, что автор писем — сам Толкин, нелегко. Правда, ровно до тех пор, пока на штаб Рождественского Деда на Северном полюсе не начинают нападать гоблины.
«У нас немного потеплело — для Северного полюса, конечно; по–вашему–то здесь по–прежнему холодно. Снега тоже мало. Белый медведь разленился и почти все время спит. Любое дело он делает медленно, вот только ест быстро; он с охотой упаковывал продуктовые посылки и пробовал каждую (по его словам, определял, не испортились ли продукты). Но это еще цветочки. Я уже настолько привык к его выходкам, что Рождество без очередного мишкиного фокуса — как бы и не Рождество вовсе. Вы ни за что не догадаетесь, чем он отличился на сей раз! Я отправил его в погреб — мы называем его «хлопушечная дыра», там у меня тысячи коробок с хлопушками (вы бы видели — бесконечные ряды, крышки откинуты, чтобы были видны разноцветные хлопушки). Так вот, я попросил Белого медведя принести двадцать коробок, а сам занялся солдатиками и игрушечными животными. А он, лентяй этакий, поручил дело снеговичкам, хотя прекрасно знал, что им запрещено входить в погреб! Снеговички принялись вытаскивать хлопушки из коробок, мишка пригрозил оборвать им уши, они улизнули, а он упал. В лапе у него была свечка, которая угодила в коробку с хлопушками. Ба–бах! Грохот был слышен даже в доме, и запах был чудовищный. Выбежав на улицу, я не увидел ничего, кроме дыма и множества бенгальских огней, а бедняга медведь катался по снегу, чтобы затушить тлеющую шкуру. На спине у него была большая проплешина. Снеговички просто покатывались со смеху, а потом убежали. По их словам, зрелище было великолепное, но на праздник святого Стивена они ко мне не придут: мол, с них праздников уже достаточно».
3. Трумен Капоте, «Воспоминания об одном Рождестве»
Вряд ли Трумен Капоте, мастер non-fiction novel, которого упрекали в «абсолютно объективном страшном реализме» произведений, написал что-то более пронзительное и берущее за душу, чем этот рассказ. В нём всего три героя: маленький мальчик, его очень старая родственница и их пёс, бело-рыжий терьер Королёк. В Рождество, которое окажется для них последним, проведённым вместе, они собирают орехи, пекут пироги, чтобы отправить их совершенно незнакомым людям, идут за ёлкой далеко в лес, дарят друг другу подарки и запускают бумажного змея. У них нет денег и нет друзей, но есть что-то гораздо более важное: умение замечать красоту вокруг и радоваться даже ёлочным игрушкам из серебряной обёртки от конфет. «Всё на свете неповторимо»,— говорит героиня рассказа, и с ней нельзя не согласиться.
«На чердаке в одном из сундуков хранятся: коробка из-под обуви с горностаевыми хвостиками (они срезаны с меховой накидки одной весьма странной дамы, снимавшей когда-то комнату у нас в доме), растрепанные мотки порыжевшей от времени канители, серебряная звезда, коротенькая гирлянда допотопных, явно небезопасных в пожарном отношении лампочек, смахивающих на разноцветные леденцы. Украшения расчудесные, но их маловато. Подружке моей хочется, чтобы елка наша сияла, словно окно из цветных стекол в баптистской церкви, чтобы ветви ее клонились под тяжестью украшений, как от толстого слоя снега. Но роскошные японские игрушки, которые продаются у Вулворта, нам не по карману. Поэтому мы, как обычно под рождество, целыми днями сидим за кухонным столом и мастерим украшения сами с помощью ножниц, цветных карандашей и кипы цветной бумаги. Я рисую, подружка моя вырезает. Больше всего у нас кошек и рыбок (их проще всего рисовать), потом яблоки, арбузы, есть и несколько ангелов с крыльями — мы делаем их из серебряной обертки от шоколадок. С помощью английских булавок мы прикрепляем свои изделия к елке и в довершение всего усыпаем ветки комочками хлопка, собранного для этой цели еще в конце лета. Оглядев елку, подружка моя радостно всплескивает руками:
— Нет, честно, Дружок. Ведь ее так и хочется съесть, верно?
Королек и вправду пытается съесть ангела».
4. Чарльз Диккенс, «Записки Пиквикского клуба»
«Записки Пиквикского клуба» — самый, наверное, обаятельный и жизнерадостный роман Диккенса. И отдельное удовольствие — читать рождественские главы из него. Диккенс создаёт безоблачно-счастливую картину английской провинции: весёлые праздники в сочельник, поцелуи под веткой омелы, катание на коньках и даже в меру страшные истории, которые хорошо рассказывать зимой у камина. Например, о том, как подземные духи похитили вредного пономаря, после чего он исправился. К этому прилагается славный пунш, обильные пиршества (описанные во всех подробностях) и неподражаемое диккенсовское чувство юмора.
«Но мы так занялись и увлеклись описанием благодатных святок, что заставляем мистера Пиквика и его друзей зябнуть на крыше магльтонской кареты, куда они только что взобрались, тепло укутанные в пальто, пледы и шарфы. Чемоданы и дорожные сумки уложены, и мистер Уэллер с кондуктором стараются втиснуть в ящик под козлами громадную треску, непомерно большую для ящика, которая заботливо уложена в длинную коричневую корзинку и прикрыта слоем соломы и каковую оставили напоследок, чтобы она могла с удобством покоиться на полдюжине бочонков с отборными устрицами — собственность мистера Пиквика, — выстроенных в образцовом порядке на дне ящика. Физиономия мистера Пиквика выражает самый напряженный интерес, пока мистер Уэллер с кондуктором стараются впихнуть треску в ящик, сначала головой вперед, затем хвостом вперед, затем вверх крышкой, затем вверх дном, затем боком, затем в длину; и всем этим ухищрениям неумолимая треска стойко сопротивляется, пока кондуктор случайно не наносит ей удара в самую середину корзины, после чего она внезапно скрывается в ящике, и вместе с нею — голова и плечи самого кондуктора, который, не рассчитывая на столь внезапную уступку со стороны пассивно сопротивляющейся трески, испытывает весьма неожиданное потрясение, к неудержимому восторгу всех носильщиков и зрителей. Мистер Пиквик улыбается с большим добродушием и, вынимая из жилетного кармана шиллинг, просит кондуктора, который вылезает из-под козел, выпить за его здоровье стакан горячего грогу, причем кондуктор тоже улыбается; улыбаются заодно и мистеры Снодграсс, Уинкль и Тапмен. Кондуктор и мистер Уэллер исчезают на пять минут — по всей вероятности, выпить горячего грогу, ибо от них пахнет очень сильно, когда они возвращаются. Кучер влезает на козлы, мистер Уэллер вскакивает сзади, пиквикисты закутывают ноги в пальто, а носы в шарфы, конюхи снимают с лошадей попоны, кучер бодро выкрикивает: «Все в порядке!» — и они отъезжают».
5. Донна Тартт, «Щегол»
Донна Тартт любит повторять, что на неё повлиял Диккенс и вообще роман XIX века — с пространными описаниями и неторопливым темпом повествования. «Щеглу» достался от Диккенса ещё и хеппи-энд. История, начинающаяся в Нью-Йорке со взрыва в музее, заканчивается в городе, который когда-то был прототипом Нью-Йорка, — Амстердаме, и заканчивается счастливо. Украденная картина (и с ней несколько других) возвращается в музей, Тео Декер совершенно чудесным образом выпутывается из обстоятельств, а его друг Борис вспоминает другой классический роман XIX века: в «Идиоте» Достоевского благие намерения князя Мышкина привели к трагедии, а вот сейчас, каким-то невероятным рождественским чудом, безумная история героев «Щегла» заканчивается хорошо. Ну, а Борис чуть ли не единственный из всех героев Донны Таррт оказывается наделён той самой способностью радоваться, без которой немыслим праздник Рождества.
«Я всю дорогу сюда, всю ночь, пока мы ехали, на шоссе рождественская иллюминация, и у меня аж слезы подступили к горлу, мне в этом не стыдно признаться — потому что мне сразу на ум пришла та библейская притча… Ну там, где управитель ворует у вдовы ее лепту, а потом сбегает в дальние страны, там эту лепту с умом вкладывает и привозит вдове обратно в тысячу раз больше денег, чем он у нее украл. А она принимает его с распростертыми объятьями, они забивают упитанного тельца и давай веселиться. — Что-то мне кажется, это разные истории. — Ну… воскресная школа в Польше, давно это было».
Мария Разгулина,
"Татьянин день"(http://www.taday.ru/text/2220473.html)