Выпуск шестой (Часть первая)
Расшифровка вопросов о навыках и профессии, которые Дэн Симмонс задавал писателям Эрнесту Хемингуэю и Ф. Скотту Фицджеральду.
ДС: Хочу поблагодарить мистера Хемингуэя и мистера Фицджеральда за то, что пришли. Как вы знаете, лекции «Писать хорошо» созданы для тех, кто интересуется хорошим письмом, а также для тех читателей и писателей, которые хотят получить как навыки, так и основы возможной профессии. Думаю, моим первым вопросом будет… какое вы, джентльмены, дадите определение хорошему письму?
ЭХ: Хорошее письмо – правдивое письмо. Если человек создает историю, она будет правдивой пропорционально количеству жизненного опыта, который у него есть, и его добросовестности; то есть он придумывает историю так, как она могла бы случиться в реальном мире.
ДС: Но что тогда насчет воображения?
ЭХ: Еще одна вещь помимо честности, которая должна быть у хорошего писателя. Чем больше у писателя опыта, тем больше он может вообразить. В этом случае он может придумать нечто настолько правдоподобное, люди посчитают, что он лишь описывает и все это действительно где-то произошло.
ДС: Если это определение хорошего письма, то каким будет лучшее упражнение для писателя?
ЭХ: Несчастное детство.
ДС: Мистер Фицджеральд, вы согласны, что все хорошие биографии по-настоящему великих писателей показывают несчастное детство?
ФСФ: Не существует хорошей биографии хорошего романиста. И никогда не будет. В нем слишком много личностей, если он хоть сколько-то хорош.
ДС: Но согласитесь ли вы с мр. Хемингуэем, что детство автора формирует его разум?
ФСФ: Автор может начать рассказывать о своих приключениях после тридцати, после сорока, после пятидесяти, но критерии и ценности, которыми определяются эти приключения, навсегда устанавливаются в возрасте двадцати пяти лет.
ДС: Что заставило каждого из вас стать писателем? Вы всегда знали, что будете писать? Может что-нибудь в детстве – кроме несчастно детства самого по себе – натолкнуло вас на эту мысль?
ЭХ: Я всегда хотел быть писателем.
ФСФ: У меня иная причина, почему я решил стать писателем.
ДС: Какая?
ФСФ: Ну, я когда-то играл в школе в футбол. И там был тренер, который меня терпеть не мог. Так вот, у нашей школы была большая и игра и я подменял одного игрока, получившего травму неделей раньше. У меня неплохо получалось, пока я занимал его позицию, но потом меня переместили на другую. Я не был к ней готов, возможно потому что она считалась менее престижной. К тому же я замерз, а я не переношу холод, так что вместо того, чтобы заниматься своим делом, я размышлял о том, каким серым было небо в тот день. Когда тренер удалил меня из игры, он сказал:
«Мы просто не можем на тебя рассчитывать.»
Смысл истории в том, все это вдохновило меня на поэму в школьной газете, что понравилось моему отцу так же сильно, как мысль о моей славной футбольной карьере. И когда я отправился на зимние каникулы, в моем уме засела мысль, что если ты не способен действовать, то ты можешь хотя бы рассказать об этом, потому что ты ощущал ту же силу.
ДС: В некотором смысле, частичной причиной вашего решения писать, стало желание порадовать отца. Когда вы оба стали старше – и ваша карьера пошла на взлет – для кого вы писали?
ФСФ: Приходит время, когда автор пишет только для определенных людей и мнения других почти ничего для него не значат…
ЭХ: Я считаю, что фактически мы пишем для двух людей: для себя, чтобы сделать нечто идеальное; или, если не получается, хотя бы чудесное. И для той, кого ты любишь, вне зависимости от того, читает ли она, пишет ли; жива она или мертва.
ДС: В наше время, в 21 столетии, слышится много стонов по поводу процесса написания. Авторы говорят, что они рады написанному, но часто добавляют, что ненавидят сам процесс письма. Как вы думаете, стоит ли писать – даже сам процесс?
ЭХ: О да.
ДС: Вы уверены?
ЭХ: Совершенно уверен.
ДС: Это должно быть приятно.
ЭХ: Да. Это одна из приятных вещей в писательстве.
ДС: Согласны ли вы оба, что эмоции играют большую роль в процессе написания и выборе темы для автора?
ФСФ: Случилось ли событие двадцать лет назад или только вчера, я должен начать с чувства – близкого мне, чтобы я мог его понимать.
ЭХ: После книги я эмоционально истощен. Если с вами этого не происходит, вы не передали читателю чувства до конца. Или так это работает для меня.
ДС: И какой лучший способ передать чувства «читателю до конца»? Как это возможно?
ФСФ: Джозеф Конрад сказал это четче и ярче любого человека нашего времени:
«Моя задача, с помощью написанного слова позволить тебе услышать, заставить тебя почувствовать – и, прежде всего, показать тебе.»
ДС: Но слова ограничены в своих возможностях и…
ЭХ: Всю мою жизнь я смотрел на слова, словно впервые их видел.
ФСФ: Гений – это способность осуществить то, что в твоем разуме. Других определений этому нет.
ЭХ: Сначала должен быть талант, большой талант. Талант, какой был у Киплинга. Затем должна быть дисциплина. Дисциплина Флобера. Дальше должно быть понимание того, о чем вы пишете и добросовестность, неизменная как эталонный метр в Париже. Следующим должен быть интеллект писателя и его беспристрастность. И еще он должен суметь выжить. Попробуйте собрать все это в одном человеке, который должен еще пройти сквозь все влияния, что давят на писателя. Сложней всего, ведь время коротко, для него выжить и закончить свою работу.
ДС: Итак, хорошему писателю нужны талант, дисциплина, добросовестность, интеллект и беспристрастность. Но как определить интеллект в этом контексте?
ФСФ: …проверкой первоклассного интеллекта будет способность одновременно держать две противоположные идеи в уме и при этом сохранять функциональность.
ДС: Что почти точно повторяет мысль Джона Китса об «отрицательной способности»*. Насколько важен Китс… насколько важна поэзия в целом для романиста или прозаика? Должны ли романисты читать стихи?
ФСФ: В поэзии непросто разобраться самостоятельно. В начале нужен энтузиаст, который ее хорошо понимает, - для меня таковым стал Джон Пил Бишоп в Принстоне. Я всегда интересовался рифмой, но он сумел мне показать, на курсе в пару месяцев, разницу между поэзией и не-поэзией.
Стихи могут быть пламенем, живущим внутри вас, - как музыка для музыканта, или марксизм для коммуниста – или могут быть ничем, пустой, формальной скукой, вокруг которой педанты бесконечно разводят дебаты и пояснения. «Ода к греческой вазе» невыразимо прекрасна, с каждым слогом настолько же необходимым, как ноты в «Девятой симфонии» Бетховена или это просто нечто, что вы неспособны понять. Она такова из-за прикосновения гения. Думаю, я читал ее сотни раз. Где-то на десятом я понял, о чем она, и поймал гармонию и разобрался во внутренних механизмах. Тоже с «Соловьем», которого я не могу читать без слез; и «Горшок с базиликом»**, с его великолепными строфами о двух братьях «Что гордость в них питало? и т.д.»; и «Канун святой Агнесы», с самым богатым, чувственным образом Британии, не исключая Шекспира. И, наконец, три или четыре его великих сонета - «Яркая звезда» и другие.
Зная такие вещи с юности и определяя на слух, вряд ли можно потом не понять, где золото, а где медь, когда читаешь. В перечисленных мной стихах хранится шкала мастерства для каждого, кто хочет владеть словами, их ценностью, убедительностью и обаянием. Еще долго после Китса другие стихи кажутся насвистыванием или пением вполголоса.
ЭХ: (поворачивается к Фицджеральду)
Скотт, ты всегда слишком формально подходил к литературе. Никогда не понимал, что все, чем она является, это просто когда пишешь так хорошо, как только можешь и заканчиваешь начатое.
ФСФ: (смеется)
Когда-нибудь я напишу о серии катастроф, приведших меня к ужасному состоянию, в котором я был на Рождество. Писатель, который не пишет, практически превращается в маньяка.
ЭХ: (все еще глядя на Фицджеральда)
Забудь о личных трагедиях. Всем нам несладко приходилось, и ты должен особенно страдать, чтобы суметь писать серьезно. Но когда ты по-настоящему страдаешь, используй это – не жульничай с чувствами. Будет честен, как ученый, - но не считай это особенно важным, потому что беда случилось с тобой или с кем-то близким.
ФСФ: Прошлым летом я попал в госпиталь с высокой температурой и подозрением на тиф. Мои дела были не лучше твоих… Я должен был писать роман, чтобы оплатить долги, и меня одолевала мысль, что я не написал завещание… Я продолжал ругать свою удачу, которая в критический момент заставила меня тратить две недели в койке, отвечать на вопросы медсестер и ничего не делать. Но три для спустя меня выпустили, и я написал рассказ о госпитале.
Материал впитывался в меня, а я об этом не подозревал. Мне было действительно страшно, я был охвачен мрачными предчувствиями, волнениями, нетерпением; каждое мое чувство было обострено, и это лучший способ собирать материал для истории.
ЭХ: (кивая)
Когда ты начинаешь писать от первого лица, если история выглядит настолько реальной, что люди верят в нее, тогда они почти всегда думают, что это действительно с тобой произошло. И это естественно, потому что, хотя ты и придумываешь, ты заставляешь события происходить с тем, кто рассказывает историю. Если у тебя получается, читатель начинает чувствовать, что это происходит и с ним. Если тебе удается этого добиться, ты начинаешь делать то, чего хотел, - создавать историю настолько настоящую, что читатель превращает ее в часть собственного опыта и памяти. В ней должны быть части, которые он не заметил, когда читал, и они оседают в его памяти и опыте, становясь частью его жизни. Этого непросто добиться.
________________________________________________________
* "С Дилком мы не то чтоб поспорили, но скорее обсудили разные темы; кое-что у меня в голове прояснилось - и вдруг меня осенило, какая черта прежде всего отличает подлинного мастера, особенно в области литературы (ею в высшей мере обладал Шекспир). Я имею в виду Отрицательную Способность - а именно то состояние, когда человек предается сомнениям, неуверенности, догадкам, не гоняясь нудным образом за фактами и не придерживаясь трезвой рассудительности. Кольридж, например, довольствовался бы прекрасным самодовлеющим правдоподобием, извлеченным из святилища Тайны - из-за невозможности смириться с неполнотой знания. Развивая эту мысль в многотомном трактате, мы придем к тому же самому выводу: для великого поэта чувство красоты торжествует над всеми прочими соображениями, - вернее, изгоняет все прочие соображения"
** "Изабелла, или горшок с базиликом"