Друзья и коллеги!
Специально к XX конференции Московской ассоциации аналитической психологии, которая пройдет 12-14 октября в Москве, мы выпускаем дополнительный тираж важной и полюбившейся нами книги гостя нашей конференции Майкла Конфорти "Пересекая порог. Архетип начала в психоанализе".
Публикуем Главу 5 книги, посвященную первичному интервью Юнга.
Глава 5
Первичное интервью Юнга
Достаточно сложно получить ясную картину клинического подхода Юнга. Его записи и исследования клинических случаев свидетельствуют о том, что он не следовал точной процедуре, не вел себя одинаково со своими пациентами.1 В книге "Юнг: человек и миф" Бром (Brome, 1978), историк психоанализа и аналитической психологии, пишет:
До настоящего момента Юнг разрабатывал свою терапевтическую практику, как и теорию, отталкиваясь от фрейдистской ... [пациенты] Юнга не лежали на кушетке, а сидели в кресле, продолжительность и регулярность сессий не были фиксированы .... [Юнг] мог сидеть, глядя на озеро, а пациент находился в любом удобном для него положении. Случалось, что Юнг работал с пациентами на борту лодки; однажды при сильном ветре они даже прошли под большим креном вокруг озера, используя пение как часть терапии (p. 177).
Этот портрет Юнга раскрывает специфику его работы, его высокую оценку индивидуальности и его оппозицию фрейдистскому этосу. Клинический стиль Юнга, очевидно, развивался как смесь собственной уникальной личности и реакции на кажущуюся жесткость Фрейда.
Бром (1978) рассматривает консультации Юнга с сэром Норманом Монтегю, "хозяином Банка Англии". Он, по совету друга, консультировался у Юнга после перенесенного приступа экземы. К первичному интервью Юнг заказал для своего пациента анализ крови и спинного мозга. На втором интервью Юнг пришел к следующему диагнозу: "Норман страдает от общего паралича душевнобольных, неизлечимого побочного эффекта сифилиса, явный признак которого – мания величия – безошибочно выдал пациента" (pp. 182 -183).
Излишне говорить, что пациент был "убит" такой интерпретацией Юнга, но решил продолжить лечение. Бром тут же подчеркивает: во время интервью с г-ном Норманом у Юнга (после разрыва отношений с Фрейдом) начинается эмоциональный упадок.2 Интерпретация Юнга показывает, что он, возможно, бессознательно проецировал собственные эмоциональные потрясения на пациента.
Вторую запись о работе Юнга на первичном интервью находим в работе "Структура и динамика психики" (I960). "На первой сессии пациент рассказывает следующий сон: "Мне снилось, что я был в пустой комнате. Кто-то – кажется, медсестра – принимает меня и усаживает за стол, на котором стоит бутылка кислого молока, которое я должен выпить. Я хотел пойти к доктору Юнгу, но медсестра отвечает, что я в больнице и что у доктора Юнга нет времени, чтобы принять меня" (p. 249).
Ассоциации были записаны следующим образом:
Пустая комната: что-то вроде холодной приемной, как в официальном здании или зале ожидания больницы. Я никогда не был в больнице в качестве пациента. Медсестра: она выглядела отталкивающе; она была косоглазой. Это напоминает мне гадалку и хироманта, которую я однажды посетил в поисках предсказания судьбы. Как-то раз я был болен, и медсестра, которая за мной ухаживала, была дьякониссой. Бутылка кислого молока: тошнотворно. Я не могу это пить. Моя жена всегда пьет его, я смеюсь над ней за это, потому что она одержима идеей постоянного поддержания здоровья. Я вспоминаю, что когда-то лечился в санатории (нервы были не в порядке) и должен был пить кислое молоко(p. 249).
Пациент позже признался, что однажды побывал в психиатрической больнице и что его проблемы до сих пор не решены. Супруга принуждала его отправиться к Юнгу из-за повторного проявления его проблем.
Юнг интерпретировал сон, сказав, что пациент должен проглотить горький напиток (свои проблемы) и что он бессознательно консультировался у Юнга не как у аналитика, а как у гадалки, которая волшебным образом освободит его от проблем.
Сегодня, пройдя более чем полувековой путь развития психоаналитической науки, мы можем задать новые вопросы по поводу интерпретации Юнгом этого случая. Юнг рассматривал сон как бессознательную реакцию пациента на начало лечения. Это можно принять как один из аспектов смысла сновидения, но, возможно, потребуется рассмотреть другие факторы, чтобы осознать его более глубокие аспекты.
Первый вопрос, который нам следует задать: почему решение пациента о начале лечения отобразилось в сновидении как вхождение в пустую комнату? С одной стороны, образ может быть компенсацией за нежелание пациента признать свои собственные психологические расстройства, его эмоциональную скудость и бесплодие. С другой стороны, сон может отражать бессознательные представления пациента о том, что он ожидал или получал от Юнга, и перспективы начала аналитического лечения. Неизвестно, был ли сновидец знаком с идеей аналитика как "чистого листа", как в то время рекомендовалось некоторыми из психоаналитиков. Если эта концепция была ему известна, возможно, она повлияла на образы сна.
Следующий образ сна – медсестра, принимающая пациента до назначения встречи с Юнгом. Моррис Л. Вест (Morris L. West 1983) в книге "Стеклянный мир" сообщает, что в то время, когда Юнг проводил интервью с пациентами, в комнате находились его помощницы (иногда – студентки). Хотя Вест предлагает читателю художественный образ Юнга, роман, как утверждается, основан на исторических данных. Если данные, приведенные Вестом, соответствуют действительности, возникает вопрос, была ли медсестра или другая присутствующая женщина в некотором роде частью процесса лечения этого пациента. Если так оно и было, нам следует понять причину, по которой Юнг (сознательно или бессознательно) включил "медсестру" в процесс, и определить, какое влияние это оказывало на пациента. О реальном участии женщины в этом случае сообщается только в форме упоминания о настояниях жены пациента на обращении к Юнгу. Такое допущение ставит еще один вопрос: общалась ли супруга пациента с Юнгом; если да, то что они обсуждали; какими были эти отношения – профессиональными или личными? Все эти вопросы имеют большое значение и для анализа этого случая, и для понимания сна. Вне зависимости от того, насколько были полезны советы жены, ее участие становится частью динамики лечения мужа.
Сновидец (и/или его жена) мог бессознательно чувствовать, что он нуждался в помощи феминной стороны Юнга, которая могла бы "вывести его, как медсестра (няня)", обратно, к подлинной жизни. Причиной стремления жены подтолкнуть пациента к встрече с Юнгом может быть и то, что он не осознавал свою внутреннюю мудрость, свои неразвившиеся женские аспекты. В близких отношениях (как у мужа и жены) процесс защитной идентификации (стирания бессознательных границ между двумя людьми) позволяет одному человеку озвучить бессознательную ситуацию другого. Подобно тому как Афина, богиня мудрости, патрогенетически родилась из головы своего отца Зевса, жена пациента, возможно, почувствовала внутреннюю мудрость, запертую в глубине его души.
Другое значение роли медсестры (как помощницы врача) может быть сопоставлено с ролью эго, содействующего усвоению содержаний Самости. Архетипически ее образ может быть соотнесен с потребностью оказания помощи врачу и пациенту для реализации их потенциальных возможностей.
Следующий образ сна – гадалка/хиромант. Центральная его тема – предсказание. Гадалки функционируют как проводники для бессознательного материала клиента. Тем не менее, консультирование у гадалки/хироманта подразумевает желание получить доступ к бессознательному без особых затрат времени, денег и усилий, необходимых при глубоком анализе. При рассмотрении этого дела любопытно, почему пациент обращается к гадалке/хироманту и как образ связан с его бессознательными представлениями о Юнге и терапии. Интерпретация Юнга изолирует образ, рассматривая его как статический и вытекающий из одномерной системы – внутренней динамики пациента. Этот ранний метод интерпретации может быть абсолютно точным, но может быть усовершенствован за счет более полного исследования терапевтического сеттинга, чтобы определить, соответствует ли образ изначально бессознательным представлениям пациента о динамике между ним и Юнгом, или испытал ли он влияние личной психологии Юнга. Огромное значение имела бы информация о сознательных мыслях пациента, связанных с Юнгом и юнгианским подходом. Был ли знаком сновидец со слухами о методе Юнга или ему казалось, что подход был слишком похож на визит к гадалке? Можно размышлять, возникла ли аналогия между гадалкой/хиромантом и аналитиком из-за того, что сновидец уловил подход Юнга к объективной психике и лечению.
Если бы Юнг жил достаточно долго, чтобы присоединиться к психоаналитическому диалогу, который продолжался после его смерти в 1961 году, он, возможно, начал бы рассматривать дополнительные теоретические подходы. Зная его преданность делу исследования психики, мы можем предположить, что Юнг, вероятно, начал бы задавать дополнительные вопросы, касающиеся действия психоидных областей психики в терапевтических отношениях. Чтобы интегрировать современную психоаналитическую теорию, он должен был бы изучить свою аналитическую работу с другой точки зрения. Сейчас, в дополнение к изучению интрапсихической динамики своего пациента, ему также пришлось бы рассмотреть влияние межличностной динамики. Например, ему стоило бы исследовать, как опыт лечения пациента и его собственные эмоциональные состояния отражались в образах, рождающихся в душе пациента. Опираясь на преимущество этой точки зрения, Юнг впоследствии вынужден был бы пересмотреть правильность своей работы с пациентом.
Последнее рассуждение подводит нас непосредственно к образу горького напитка, кислого молока, которое надлежало выпить. Представляя этот образ, психика как будто заявляла: кому-то следует узнать о себе тяжелую правду. В этом случае, очевидно, Юнг считает, что только пациент должен проглотить горькую правду о своих расстройствах. Тем не менее, если образы сновидений отражают бессознательное восприятие Юнга пациентом, то ему (Юнгу) тоже пришлось бы столкнуться с болезненной правдой о себе, своем психическом здоровье, о бессознательных мотивациях для проведения лечения именно так, как он это делал. Пренебречь этим аспектом сна означало бы создать огромный бастион, закрывающий путь к исцелению и к восприимчивости объективной психики, что было бы серьезной несправедливостью по отношению к пациенту.
Такой лизис сновидения демонстрирует, что у Юнга не хватало времени, чтобы увидеть пациента. Юнг никогда не комментировал это в своей интерпретации. Подобный образ может быть точной бессознательной оценкой пациента в ситуации лечения. Метод Юнга ведения анализа – и особенно его собственное внутреннее смятение в этот период, – возможно, стали причиной того, что психически он был не в состоянии работать с этим пациентом. Вполне может быть, что частью горького напитка, который нужно было проглотить пациенту, было осознание и принятие его бессознательного опыта общения с Юнгом. Ибо многие пациенты, которым пришлось сталкиваться с расстройствами и патологиями в семьях, а потом встречать подобное у своих терапевтов, переживали очень болезненный процесс. Чтобы избежать таких ощущений, пациенты зачастую пытаются интроецировать патологии значимых людей из своей жизни для поддержания иллюзии безопасности и доверия.
Краткие клинические данные, которыми мы располагаем об этом пациенте, намекают на возможность того, что он страдал от невозможности признать подобное ощущение и, в свою очередь, жил в семье как «назначенный симптоматический пациент». Я обращаю внимание на то, что жена пациента подталкивала его к лечению. Кроме того, женщина была замужем за человеком с нарушениями психики, достаточно серьезными для госпитализации. Во многих случаях при терапии алкоголиков, наркоманов и душевнобольных выявляются значительные вторичные выгоды для их партнера в плане сохранения отношений. Бессознательная причина для сохранения и выбора таких отношений часто предполагает потребность одного из супругов идентифицировать партнера как пациента и таким образом защититься от зрелища своего собственного безумия и хаоса. Часто терапевтическая задача в этих случаях состоит в том, чтобы высветить запутанный симбиоз пары и интерпретировать то, как каждый партнер использует отношения для своих собственных защитных нужд. Интерпретация Юнгом этого сна сегодня может рассматриваться как защитная, не позволяющая ему увидеть, как на самом деле его воспринимает пациент на бессознательном уровне. Для аналитика может быть чрезвычайно болезненно услышать такие правдивые и порой уничижительные комментарии о себе, особенно в то время, когда он переживает собственные конфликты. И, тем не менее, очень важно изучать интеракционные компоненты бессознательных коммуникаций во время первичного интервью для поддержания объективности – настолько глубоко, насколько это возможно.
Третий случай, демонстрирующий подход Юнга к первичному интервью, взят из его автобиографии "Воспоминания, сновидения, размышления" (1961). Здесь описывается лечение молодого пациента (и последующее прекращение терапии после третьей сессии). Юнг дает краткое описание своего пациента: "Сам он был врачом и пришел ко мне с отличными рекомендациями от моего давнишнего коллеги, у которого работал ассистентом и практика которого позже перешла к нему"3 (p.134).
Заметки Юнга о первичной консультации подчеркивают представление пациента о себе как нормальном и хорошо устроенном человеке и то, что он обратился к терапии только из интереса к психоанализу.
На втором интервью пациент рассказал следующий сон:
Он ехал по железной дороге. Поезд на два часа остановился в каком-то неизвестном ему городе. Он захотел посмотреть его и направился к центру. Там он увидел средневековое здание – похоже, это была ратуша – и зашел внутрь. Он бродил по длинным коридорам, заходил в прекрасные залы, где на стенах висели старинные картины и гобелены. Повсюду стояли дорогие антикварные вещи. Внезапно он заметил, что уже стемнело. "Нужно возвращаться на вокзал", – подумал он и вдруг сообразил, что заблудился и не знает, где выход. В панике он бросался в разные стороны, но не встретил ни единого человека. Это было и странно, и страшно. Он пошел быстрее, надеясь хоть кого-нибудь встретить. Но никого не было. Затем он набрел на большую дверь и с облегчением подумал: вот выход. Но открыв ее, он попал в огромный зал, где было так темно, что нельзя было разглядеть даже стену напротив. Перепуганный, он побежал через этот зал, решив, что на противоположной стороне есть дверь и он сможет выйти. Вдруг он увидел прямо в центре зала на полу что-то белое. Он подошел ближе и обнаружил ребенка лет двух с признаками идиотизма на лице. Ребенок сидел на горшке и обмазывал себя фекалиями (p. 135).
Записывая рассказ об этом сне, Юнг сосредоточил внимание на образе ребенка, обмазывающем себя фекалиями. Он пишет: "Итак, все необходимое я узнал – это был скрытый психоз! Должен заметить, что я сам вспотел, пытаясь как-то отвлечь его от этих болезненных образов. Я старался говорить бодрым голосом и представить все как можно более благополучным образом, не вдаваясь в детали" (там же. p. 135).
После этого второго интервью и вышеописанного сна Юнг чувствовал, что он должен найти способ прекратить анализ. Он думал, что его пациент не смог бы выдержать столкновение с психотическим потенциалом. Следующий сон приснился пациенту после второго интервью и обсуждался на третьей, заключительной сессии. "[Мне] снилось, что (меня) преследует опасный маньяк" (p. 136). В этой третьей сессии Юнг успешно убедил пациента отказаться от анализа, сказав, что он не нашел у него никаких патологий. Этот случай является гораздо более сложным, чем кажется на первый взгляд. Страх Юнга перед скрытым психозом пациента должен быть результатом ряда факторов, подтолкнувших его к решению прекратить лечение. Сны показывают, что у пациента действительно существовало психотическое ядро. Юнг считал, что степень диссонанса между сознательным восприятием пациентом самого себя и образами сновидения, где он выступал как психотический ребенок и сумасшедший, являются убедительными доказательствами для диагностики. Мы не можем сейчас ответить на вопрос, привел бы углубленный анализ к психотическому срыву пациента, хотя для Юнга этот приговор был очевиден.
Есть еще один важный вопрос в этом деле: какие именно бессознательные факторы заставили Юнга прекратить это лечение? Ранее я упоминал, что единственное, что сообщает Юнг об этом пациенте – что он перенял медицинскую практику своего наставника. Внимание Юнга к этому факту может дать нам важный ключ для определения его бессознательных мотивов отказа от лечения этого пациента.
Конфликтные отношения Юнга с авторитетными фигурами –общеизвестный факт. Часто, говоря о них, ссылаются на свидетельства о его борьбе с отцом, а потом с Фрейдом. В книге "Отношения Фрейда и Юнга: оборотная сторона Эдипова комплекса и контрпереноса" (The Freud-Jung Relationship: The Other Side of Oedipus and Countertransference 1982) Александер описывает Эдипову борьбу Юнга:
"... он [Юнг] думал, что мать действительно, предпочитает его отцу. Юнг не смотрел на своего отца как на предмет особого восхищения: его догматический подход ко всему делал фигуру отца пугающей, он не был примером для подражания. Не исключено, что Юнг разочаровался в отце, и его переполняло желание найти старшего мужчину, способного дать ответы на его каверзные вопросы. Но ранние переживания заставили его опасаться такой возможности"(p. 1010).
Александер далее анализирует страх Юнга, наполняющий его отношения с отцом, и возможность того, что в общении с отцом он научился: чтобы "быть сыном", требуется полное подчинение, а этого следовало избегать любой ценой.
Юнг, видимо, продолжал свой бессознательный поиск отца и героического идеала, развивая свои отношения с Фрейдом. Фрейд стал наставником, которым Юнг мог восхищаться. Он бессознательно чувствовал, что может пройти с ним положительный опыт инициации.
Его первая встреча с Фрейдом – разговор, длившийся тринадцать часов, – произошла в Вене в 1907 году. До этой встречи они обменялись многочисленными письмами и научными трудами. До 1909 года их близость была безупречной. Мысль Юнга о необходимости оставить своего наставника возникла после того, как Фрейд рассказал Юнгу один из своих снов. Когда Юнг попросил раскрыть дополнительные ассоциации, Фрейд отказался. Юнг (1961) вспоминает этот инцидент:
Фрейд увидел сон: о чем он был – рассказывать не буду. Я объяснил его, как сумел, но добавил, что сказал бы много больше, если бы Фрейд поведал мне о некоторых обстоятельствах своей личной жизни. Фрейд бросил на меня странный подозрительный взгляд и сказал: "Но я ведь не могу рисковать своим авторитетом!". В этот момент его авторитет рухнул. Эта фраза осталась на дне моей памяти, она стала концом наших отношений. Фрейд поставил личный авторитет выше истины (p. 158).
Фрейд, возможно, бессознательно почувствовал растущее отчуждение своего ученика и сделал последнее эмоциональное усилие, чтобы сохранить уважение и верность Юнга. Тот чувствовал, что время для обретения его независимости от Фрейда было мучительно близко. В течение этого периода, в 1910-1911 гг., он работал над книгой "Символы трансформации" и знал, что она, в конечном итоге, должна привести к их разрыву. Во время работы над этим проектом Юнг пережил первое из грядущей серии тяжелых психологических (и, возможно, психотических) расстройств, каждое из которых было активировано его потребностью оставить Фрейда. Он описывает это расстройство:
Два месяца я не решался взяться за перо. Меня мучил вопрос: стоит ли мое молчание нашей дружбы? Но наконец я все же приступил к работе, и это действительно привело к разрыву (p. 167).
Их отношения могут основываться на негативном опыте Юнга отношений с его собственным отцом. Причины того, что Юнг вынужден был оставить Фрейда, были и личными, и архетипическими. Этот период описан в автобиографии Юнга. Фрейд взращивал его как своего преемника. Эта роль, как нам представляется, активировала страх Юнга перед быть ограниченным и сдерживаемым. Он понимал: следовать Фрейду означало для него пожертвовать своими индивидуальными стремлениями. Глядя на эту ситуацию ретроспективно, мы можем оценить силу комплекса Юнга, связанного с вопросами свободы и принуждения в отношениях с отцовскими фигурами, особенно в свете широты поля зрения Юнга. Ему нужна была полная свобода для реализации своих даров, чтобы они могли принести плоды. Юнг, кажется, поддался панике, воображая, что если он останется под опекой Фрейда, то у него не будет никакой возможности самореализации. Частично это было реалистичным восприятием отношений Юнга и Фрейда, но имел место и встроенный отрицательный отцовский комплекс Юнга. Юнг отказался от этой позиции – теоретического и политического наследника Фрейда – и от щедрого предложения Фрейда стать его преемником. Барбара Ханна (1976) описывает события, ознаменовавшие уход Юнга от Фрейда:
1912 год стал годом конца дружбы; хотя эти два человека встретились еще раз (на съезде в Мюнхене в ноябре 1913 г.), они больше не чувствовали взаимопонимания. Фрейд теперь боялся, что Юнг (будучи редактором "Ежегодника" и президентом Международной ассоциации, куда Фрейд подтолкнул Юнга) сосредоточит власть в своих руках и поставит Фрейда и его внутреннюю группу в тяжелое положение. У Юнга не было ни малейшего желания подобной власти, и, к большому удивлению и облегчению Фрейда, он ушел в отставку с поста редактора "Ежегодника" в октябре 1913 года, а с поста президента Международной ассоциации в апреле 1914 г. (p. 103).
Описанные выше события позволили Юнгу вырваться из фрейдистского наследования и обязательств. В частности, решение Юнга следовать собственному клиническому эмпиризму указывало: Фрейд упустил из виду более глубокий смысл психического материала из-за своей одержимости сексуальной теорией либидо. Юнг признал это недостатком Фрейда и посвятил свою работу дальнейшим клиническим и теоретическим исследованиям природы психики.
Юнг так полностью и не понял символического акта отцеубийства, скрытого в расставании с Фрейдом. Юнг символически должен был убить Фрейда как отца, чтобы выжить как творческая личность. Обмороки Фрейда, происходившие во время встреч с Юнгом, свидетельствуют о крайне напряженном бессознательном поле между ними. Я подозреваю, что Фрейд не без основания бессознательно ощущал желание Юнга, чтобы он умер у него на глазах, но не мог в полной мере испытать сознательно эти чувства. Возможно, его обмороки были истерической реакцией на этот конфликт.
Тяжесть борьбы Юнг описывает в своей автобиографии (1961). В главе 'Конфронтация с Бессознательным" Юнг рассказывает, что он испытал то, что можно диагностировать как психотический срыв. Юнг, видимо, не мог больше принимать свои противоречивые чувства к Фрейду, как не мог принимать и некомпетентность своего отца. В результате Юнг подсознательно хотел, чтобы Фрейд преуспел как патриарх аналитического движения. Его роль редактора "Ежегодника" и президента Международной ассоциации может указывать на желание овладеть местом Фрейда. Первоначально эти должности позволили отстаивать интересы Фрейда, но со временем проявилось его собственное желание добиться успеха. Возможно, динамика, лежащая в основе запутанных отношений Юнга с Фрейдом, была временно (субъективно) мотивирована отношениями с его собственным отцом. Тем не менее, оба этих фактора усиливались продолжающимися отношениями Юнга с "отцовским" архетипом, который необходимо было интегрировать в его жизнь.
В том, как Юнг представляет свое интервью с молодым врачом, поражает, что единственное, что он выбрал из информации о пациенте, был вопрос об отце. Это может говорить о том, что Юнг увлекся пациентом, ведь Юнг также боролся с бессознательным комплексом принятия власти своего отца/наставника. Интересно, вытеснял ли Юнг свою потребность убить отца, убив (закончив) отношения с пациентом? Вмешательство, описанное ниже, возможно, отражает то, что стало для Юнга бессознательным подрывом отношений с пациентом.
Первый сон пациента о ребенке, сидящем в комнате и играющем с фекалиями, появился после первичного интервью. Юнг, возможно, уже передал свой внутренний дистресс пациенту на первой сессии; в частности, сон может быть понят как восприятие пациентом этой части психики Юнга. На первой сессии Юнг сделал довольно странное для пациента замечание. Следующие фразы прозвучали в ответ на проявленный интерес пациента к тому, чтобы стать аналитиком. Юнг сказал:
"Знаете ли вы, что это значит? А значит это вот что: прежде всего вы должны понять самого себя. Если же с вами не все в порядке, что же говорить о вашем пациенте? Если вы не убеждены сами, как вы сможете убедить пациента? Вы сами – свой инструмент. И вы сами – свой материал. В противном же случае – сохрани вас Бог! Вы просто обманете пациента. Итак, вы должны начать с себя!" (p. 134).
Аффект, проявленный в этом вмешательстве, указывает на сильную эмоциональную реакцию, на комплекс, активированный у Юнга в этой ситуации. Надо задаться вопросом: почему Юнг говорит о введении в заблуждение пациентов и о том, что терапевт должен стать "правильным", прежде чем пытаться помочь пациентам? Я считаю, что комментарии Юнга были его собственными бессознательными представлениями. Он думал, что он ввел этого пациента в заблуждение и что он не был эмоционально "правильным", выполняя свою работу. Образ сна – ребенок, играющий с калом, – может быть понят как бессознательное восприятие пациентом интрапсихических потрясений Юнга во время лечения, выраженное сознательно и бессознательно через его вмешательство и внутреннее отношение к пациенту. Ребенок также может представлять очень молодой и беспокойный аспект психики Юнга, который не был полностью исцелен – ни после серьезной психической болезни и госпитализации матери Юнга, когда ему было три года, ни после его разрыва с Фрейдом.
Важно отметить, что сон о том, как пациента преследовал сумасшедший, приснился после второй аналитической сессии. Можно предположить, что сон показывает: пациент бессознательно видел Юнга как сумасшедшего, который хочет заставить его прекратить лечение и совершает сомнительные вмешательства в первой сессии. На субъективном уровне сон отражает расстройства пациента, которые, возможно, начали всплывать во время лечения. Однако, учитывая процессы в отношениях пациент-терапевт, невозможно определить, были ли образы сна презентацией расстройств пациента или же отражением его бессознательного восприятия Юнга.4 Юнг интерпретировал сны исключительно с субъективной точки зрения, как это было принято в теории психоанализа в то время. Сейчас, опираясь на информацию о межличностной динамике в психотерапии, мы можем сделать вывод, что его интерпретация случая также может представлять собой бессознательную попытку изолировать себя от повторного переживания своего собственного внутреннего ужаса.
В некотором отношении Юнг проявил здравый смысл, прекратив эту терапию. Бессознательно он признал, что в то время не был эмоционально готов провести конструктивный анализ. Осознавал ли он, что находился под влиянием неразрешенного мощного отцовского комплекса, неизвестно. Анализ данного случая имеет ценность потому, что он исследует ситуацию первичного интервью, бессознательно резонирующего с историей самого Юнга. Подход предполагает, что пациент бессознательно наблюдал психологическое функционирование Юнга. Сны пациента выявили расстройство, опасность и ужас, потому что он бессознательно воспринял действие некого мощного неусвоенного содержания внутри психики Юнга. Сны, однако, предупредили пациента об этом факте и создали ситуацию, когда анализ должен быть прекращен. Эти сны не только оказались продуктом внутренних расстройств пациента, но также стали точным изображением его бессознательного впечатления от общения с Юнгом.
Почтительное внимание Юнга к психике позволяет нам задать вопрос о более глубоком смысле сна или любого другого бессознательного материала, представленного в первичном интервью. Начало и завершение интерпретационной деятельности через изучение материала пациента с субъективной точки зрения – это, на мой взгляд, лишь частичное понимание. Нужно поставить телеологический вопрос: почему именно этот сон, образ или производное появляется во время первой сессии. Бессознательный материал не существует в вакууме. Он возникает как реакция на живой жизненный опыт внутренней и внешней реальности. В книге "Два эссе по аналитической психологии" (1953) Юнг демонстрирует свою чувствительность: насколько важно вслушиваться в бессознательный материал и понимать, как он связан с аналитическими отношениями. В частности, он приводит свой сон, приснившейся в ответ на работу с пациенткой. Во сне она была обнажена и вела себя безнравственно, а был он вынужден смотреть на нее. Он чувствовал, что сон стал компенсацией его ложного сознательного восприятия пациентки. Этот пример демонстрирует, что Юнг, когда он не находился под влиянием страха, был способен видеть работу психики, проявляющуюся как на интеракционном, так и на интрапсихическом уровне.
Существует множество причин, по которым аналитики не прислушиваются к бессознательному материалу на первичном интервью. Случаи Юнга показывают, что, возможно, он бессознательно отказывался видеть бессознательное восприятие пациента, потому что такой шаг означал бы для него взгляд в лицо своим неразрешенным бессознательным страхам. Гуггенбюль-Крейг говорит об одном из многих факторов, влияющих на разрушение безопасного аналитического сеттинга. Некоторые из этих расстройств обусловлены личными моментами, например, комплексами, а другие исходят из архетипических источников, в частности, из проекции волшебника на фигуру аналитика. В книге "Власть архетипа в психотерапии и медицине" (Power and the Helping Professions, 1978)5 Гуггенбюль-Крейг останавливается на этом моменте:
Выбирая того или иного аналитика, пациент бессознательно надеется не прогадать — остановить свой выбор на самом могущественном волшебнике. Поэтому пациентам нравится, когда аналитик носит множество титулов и известен благодаря своим публикациям. Иногда аналитику удается избегать проекции волшебника. Однако чаще всего психотерапевт не замечает, как способствует активизации таких представлений. Например, когда пациент рассказывает психотерапевту историю своей болезни, аналитик часто дает ему понять, что схватывает суть дела на лету. Многозначительные кивки головой, глубокомысленные намеки, осторожные расспросы — все это создает у пациента такое чувство, словно аналитик уже сделал какие-то далеко идущие выводы, но делиться ими с пациентом не спешит (p. 39).
Нарушения рамок неизбежны, порой они могут даже стимулировать аналитический прогресс. Однако внимательное слушание бессознательных коммуникаций пациента в первичном интервью поможет терапевтам распознать наличие неусвоенной архетипической констелляции как у пациента, так и у терапевта, которая будет влиять на ход лечения. Мы должны помнить, что пациенты демонстрируют чрезвычайную чувствительность к аналитическому сеттингу. Исследования доказывают это как неоспоримый факт, и поэтому забота о бессознательном восприятии и переживаниях пациента является необходимой и жизненно важной частью аналитических отношений.
1 Здесь и далее автобиография Юнга цитируется по переводу русского издания: Перевод: В. Поликарпов, Мн.: ООО "Харвест", 2003
2 Русский перевод: Издательство: СПб: БСК.; 120 страниц; 1997 г. Пер.: С. Панков.
3 Детальнее о клинической работе Юнга см. Jung: A Biography by Deirdre Bair. (Юнг. Биография. Дейдре Бэр).
4 Бром упоминает, что Юнг в детстве страдал от экземы и что она обострялась в периоды волнений в его семье. Эта информация может быть рассмотрена как дополнительный фактор, формирующий его реакцию на пациента.
5 Деятельность, происходящую в этом поле пациент-терапевт, можно рассматривать как операцию единого поля, констеллированного между ними, в которое они вошли во время этих интервью.
Оригинал статьи на сайте МААП: Первичное интервью Юнга.
Для регистрации на конференцию перейдите по ссылке: https://goo.gl/forms/f9pBRVYhvx87JE8k1
