Спойлер: есть, но это неважно
Кажется, что дети священников — как принцы крови: у них нет другого пути, кроме принятия сана, и жизни вне Церкви. Но все гораздо сложнее – я поняла это, поговорив с двумя протоиереями. Один из них вырос в старинной семье священников, другой — в относительно молодой. Оказалось, что они существуют в особой системе координат, где человеческий выбор как таковой, в принципе, не важен.
Отец Сергий: "Только один путь"
Я еду на встречу с отцом Сергием Пташинским в Сергиев Посад. В вагоне старой электрички сплошь китайские туристы и паломники. Вызывающе рыжая бабушка с золотыми зубами настойчиво предлагает подтаявшее мороженое. Я отказываюсь и неловко поправляю длинную юбку: в ней неуютно и непривычно.
В Сергиевом Посаде меня встречает отец Сергий. Он внешне похож на главного героя фильма «Остров»: высокий, стройный, с худощавым и почему-то печальным лицом. Мы идем в православное кафе, где работает его жена. Кафе оформлено в «морском» стиле: отец Сергий очень любит море. Едим пироги с мясом и сыром, пьем кофе и смотрим фильм про Афон.
Я смотрю на жену отца Сергия, улыбчивую миниатюрную женщину со светлым каре. Встретив ее на улице, никогда бы не подумала, что передо мной православная матушка, родившая восьмерых детей. Потом, когда мы поедем к отцу Сергию домой , он скажет:
— Мы с моей будущей женой сначала просто дружили. Она мне говорила: «Давай, чтобы обмана не было, будем общаться так — я же замуж за тебя не собираюсь, да и ты в армии жениться не будешь» (я тогда служил как раз). Я приходил к ним домой, в Архангельске, хорошо общался с ее отцом, вместе с ним ездил на рыбалку. А потом однажды я сделал ей предложение. «Хорошо, — говорит. — Но одно условие: я человек неверующий, так что ты с религией ко мне не пристаешь». Я ответил: «Нет проблем. Ты сама по себе, я сам по себе. Единственное – тебе нужно покреститься». Она покрестилась. А теперь даже мои друзья говорят: «Твоей матушке надо поставить памятник при жизни. Настолько она стала религиозной и глубоко православной».
Мы входим в пустой дом священника: старшие дочери уже замужем, младшие дети — кто с друзьями, кто готовится к экзаменам. Он заваривает чай, и мы устраиваемся в гостиной. Отец Сергий показывает книгу, в которой перечислены все поколения священников в его семье, собраны воспоминания практически о каждом из них. Всего в роду почти три десятка священнослужителей.
— И у вас не было желания стать кем-то другим? — спрашиваю я.
Он улыбается и отвечает, что всегда видел перед собой только один путь. Развлечения сверстников и светские профессии казались ему неинтересными, хотя отец Сергий и учился в художественном училище в Абрамцево, и считал себя человеком творческим.
Священник отпивает чай и показывает мне фотографию своего отца, стоящего рядом с дедом: оба в черном облачении, одинаково серьезные.
— Мы с матушкой сейчас думаем о постриге. В свое время мой отец не стал монахом, но вел абсолютно монашеский образ жизни, — отмечает он. — Как и дедушка. Он ложился спать в 9 вечера, а в полночь уже вставал и всю ночь молился. Папа делал так же. Мама рассказывала: «Иногда придешь к нему в два часа ночи, табуреточку подставить — ноги у него были больные — а он прогоняет, молится стоя».
Я пытаюсь представить себе жизнь маленького Сережи: по сути, его семья была диссидентской, ведь православие в советское время шло вразрез с общественными установками. В школе с ним учились обычные советские дети.
— Я не был ни октябренком, ни пионером, ни комсомольцем. При этом с самими одноклассниками у меня проблем не было. Но только я с кем-то подружусь – а его вызывают сразу же к директору и говорят ему: «Ты что, он же сын попа!» — смеется отец Сергий.
— Когда я учился в школе, каждые выходные мы ездили в Лавру. Ехать было три часа с пересадкой. Обычно мы приезжали ко всенощной, потом у дедушки ночевали в Сергиевом Посаде, а в воскресенье после службы ехали назад. А во время праздников мы с сестрами, естественно, прогуливали школу – мама писала нам записочку. Однажды в школе узнали, куда мы ездим. Был большой праздник среди недели. И завуч нашей школы как раз была на экскурсии в Загорске. И увидела меня, как я прислуживаю в церкви (я с восьми лет уже пел в хоре вместе с семинаристами). Маму потом вызывали в школу.
Я спрашиваю отца Сергия, чем занимаются его собственные дети — все решили пойти по тому же пути, что и он?
— У нас восемь детей. Старшие дочери замужем не за священниками, а за программистами. А сыновья хотят пойти по моим стопам: старший учится в духовной академии, младший – в семинарии. Но это их выбор, я в это не вмешиваюсь.
Отец Андрей: "Наверное, я больше верил в отца, чем в Бога"
Со отцом Андреем Степановым мы встречаемся в Издательском совете РПЦ: он здесь ведущий специалист. Издательский совет расположен недалеко от Новодевичьего монастыря, в старом персиковом здании, напоминающем школу. Даже запахи тут школьные: по двору разносится аромат свежей бумаги и сдобы, а еще – старых книг. У отца Андрея зеленый кабинет, старомодные подстаканники, начищенные до блеска, карта мира на стен. Сам отец Андрей светловолосый и крепкий, похожий на богатыря из русских сказок.
За окном льет дождь, в здании пусто и тихо. Отец Андрей наливает нам кофе и сразу переходит к делу. Он уверяет меня, что на его решение принять сан никто не повлиял.
— Мой отец, протоиерей Сергий Степанов, никогда мне не навязывал идею стать священником. Конечно, как любой отец, он наверное хотел, чтобы я пошел по его стопам. Но прямого разговора у нас об этом не было. Я бы даже сказал, что он и православием меня сильно не «перекармливал». Единственное – он просил меня: «Сынок, пока ты живешь в моей семье, я прошу тебя доверять моему выбору, моей вере и семейным традициям». Наверное, я даже больше верил в него, чем в Бога.
Первоначально отец Андрей хотел получить светское образование: думал о карьере врача и даже о фермерстве. Я пытаюсь представить его фермером: он гармонично смотрелся бы на природе, в окружении собственных бычков и кур.
— Так почему же Церковь? — спрашиваю я.
— Отец тяжело заболел в 52 года: рак, — пожимает плечами мой собеседник. — Он стал угасать на моих глазах. Когда это случилось, я не чувствовал себя вправе пойти против его желания. Дед-священник и мама говорили, что если отца не станет, некому будет продолжать его благое дело. Это стало аргументом в пользу того, чтобы пойти учиться в семинарию, но не противоречило моим внутренним ощущениям: я ведь всегда мог отказаться от священства. Наверное, самое главное, чему меня научил отец: иногда нужно принимать решения, которые совпадают не с твоей личной мечтой, а с замыслом о тебе Бога. И потом ты готов до смерти служить. И если сейчас ко мне пришли бы и сказали: «Сними крест и отрекись», я бы однозначно отказался.
Умерший отец до сих пор остается идеалом для моего собеседника. О нем он говорит с грустью и нежностью.
— Он был искренним и безотказным человеком — и народ шел именно к нему на исповедь, хотя там было еще три-четыре священника, — говорит отец Андрей, — У него было много духовных чад. Даже когда отец тяжело заболел, он не отказывал людям. Мог с палочкой идти и улыбнуться любому, кто шел к нему навстречу, обезоруживал людей простотой. Во время похорон у его могилы стояло больше ста человек, пришедших не по принуждению, а по расположению сердца. Наверное, нет в жизни такой профессии, которая могла бы собрать на твой последний миг в жизни столько благодарных тебе людей.
Дедушка, протоиерей Дмитрий Фролов, повлиял на решение Андрея стать священником в меньшей степени. Между тем, прослужил он шестьдесят лет, а его тяжелый сильный характер внук сравнивает с гантелей.
— Как и отец, дед родился в простой семье: его родители — простые пекари из Рязанской области, — говорит отец Андрей, — Когда наступила война, ему еще не было 18 лет, но он подделал документы и стал солдатом. После, когда дед вернулся, он сказал: «Попробуйте сказать мне, что Бога нет. На войне знают все, что Он есть». Так что первым делом после Победы дед отправился в семинарию в Троице-Сергиевой Лавре. Он выпустился в 1950 и оттуда сразу попал в Лосино-Петровский, в храм Святителя Николая. Дед его восстановил. Его очень уважали в тех краях: с ним считались даже светские власти. Он единственный, кому разрешили иметь машину «Победу». Вообще, деда побаивались. Он совершенно не похож на моего отца. Отец был таким светлым, очень легким человеком. А дед… Когда мы у него бывали, ели всегда в зале. Бабушка красиво накрывала на стол, попробуй пикни во время трапезы. Мы сидели, не шелохнувшись, смотрели деду в рот. К нему и к бабушке обращались на «вы».
Дедушки и отца уже нет — а сам отец Андрей растит троих детей. С ними он хочет вести себя так же, как его папа когда-то: не давить и ни на чем не настаивать. Хотя детей ему удается видеть нечасто.
— Я пять дней работаю здесь, в совете, потом в субботу и воскресенье служу в приходе, командировки каждый месяц на неделю – за восемь лет объездил 59 регионов. В шесть утра уезжаю из дома и работаю в издательском совете до вечера. В приходе я один, у меня нет помощников-священников. А еще я руковожу молодежным проектом в Москве. Но сегодня я точно один из самых счастливых священников в России.
Мы заканчиваем разговор. Отец Андрей наливает напоследок кофе — крепкий и черный, очень сладкий.
По дороге домой я переслушиваю фрагменты обоих интервью. Чувствую, что оба героя меня переиграли: я пришла к ним с конкретными, светскими установками о свободе выбора и столкнулась с другой реальностью – как будто попала на другую планету. Со своим уставом в чужой монастырь не ходят.
Тем более, что и устав-то оказался не таким далеким: мои папа и дедушка всю жизнь работали с текстами. И сейчас, после разговоров с отцом Сергием и отцом Андреем, я уже сомневаюсь, что у меня был выбор в самоопределении.