Значится, жил я когда-то в деревеньке не то, чтобы малой, но и большой её назвать язык не поворочится. Людей на улицах - постоянно пропасть была, скотина со всех дворов на голоса разные запевает - в общем, житиё не барское, но вполне себе наиприятным было.
И жил на одной со мной улице Петька-паренёк. Только и дел у него было, что на печи лежать, да рассуждать о высоких материях, что о вшах у мужика грязного. Лежит, бывало на печи и ну давай разглагольствовать: и дома мы ставим не там и пшеницу сеем не так - всё не по ивоному, да на месте чужом получатся.
Так бы и лежал на печи дальше, да жуть как надоел он рассуждениями своими. Вот братья, да сестрицы родителей своих и уболтали в город его сослать, чтобы другим докучал, а от наших то отстал наконец.
Ну значит, собрали Петьку в путь дорогу, мешок с вещьём его в телегу закинули, самого его посадили, да велели извозчику не останавливаться покуда до городских самых ворот не доберётся.
Приехал Петька в город, а там - шум да гам: телега за телегой по дорогам катят, одна другой на встречу - по тротуару меж собой расходятся, люд весь честной в стороны разгоняя.
Из каждой лавки зазывала свои песни поёт, да в общий гул вплетает. Бабы в плятьях с косынками ярких, да барышни в туалетах рассхаживают - обомлел со всего Петька, да и стоит с открытым ртом.
Долго ли, коротко ли, стал Петька обустраиваться, жизнь налаживать.
Первым делом, раздобыл он перину для комнатушки, куда его определили. Проржавая кровать и вместила то её с трудом - всё по бокам разъехаться наровит, а Петька и доволен.
Затем сговорился он, чтобы в кабак его половым определили. Не буду, говорит, всё равно ничего делать. Раз на дно меня оторвали - так и бросайте до конца. Так и сказал. Иначе, говорит всяко дело испортить сумею. Подумали-подумали, да и выделили ему место полового в барском трактире.
И зажил, значит, Петька полной городской грудью. Днями сон приноровился давить по углам, да со столов от постояльцев водку с закуской притаривать. Ночами же под эти самые закуски думалось ещё краше прежнего.
Приятелей нашёл себе из студентов разношерстных, да длинопатлатых. Сидят, значит, вечерами в его компнатушке мысли глубокие передвигают, о высоких материях вместе выводят, закусками трактирными потчивая. И страсти с мыслями так высоко летать начинали, что и сами себя бояться бывало ставали - настолько мысли высокие рядом были.
Называть себя стали кружком сначала, а затем и в общество обернулись. Достал Петька себе пальто недранное, да туфелей прикупил - волосы на длину кисти выпустил - оно как поправишь локоны и мысль изреченная враз многозначнее смотрится.
В общем, жил себе Петька, да тоски не пытывал. Тут, значится, вызывают его обратно в деревню. Ну надо - значит надо, делать нечего. Хотел было Петька сначала схорониться, да подумал, что и окинуть взглядом деревеньку, откуда родом, не мешало бы.
Поехал он обратно. В наряде своём нынешнем. Пальтом поигрыват, туфлями скрипит, волосы откидыват - чем не студент. Даже трость откуда-то раздобыл.
Приезжат, он значит в деревню. В телеге держится степенно, словно и не телега, а тарантас какой, а он к соседу по городу в нём едет. Тут его уж и родные встречают - как не надоел, а всё родная кровь, родимый чай.
Слез, значит, Петька с телеги, да все к нему разом "Петька, Петенька, Как жив здоров, родимый"? А он им рукой важно так показыват. Мол, не спешите, со всеми народнимся, всех обойму и речёт важно о всяких материях высоких, добавляя, мол "вы Петьку в город отправляли, из города же Питэр вернулся. Так и зовут меня теперь"
Все обомлели, да сказать то и нечего. Так Петька Питэром то и стал. А я вскоре дальше путь держать удумал и что с ними стало так и не знаю.