Механик-водитель Тарануха прибыл на танкодром подавно, до почти все уже знали, что Тарануха когда-то горел в танке. Об этом очень красноречиво рассказывали белые пятна застарелых ожогов я отсутствие бровей на его лице.
Мало кто знал подробно обстоятельства, при которых произошло с Таранухой это несчастье. Сами танкисты не любят рассказывать о таких вещах... К тому же три солдатских медали на порыжевших ленточках, орден Славы и нашивки за ранения на груди Таранухи настолько дополняли картину, что почти всё становилось понятным без слов...
Товарищи по службе, танкисты-испытатели, очень скоро привыкли к его обожжённому, безбровому лицу. Сам Тарануха тоже, по-видимому, давно уже свыкся с этим.
Привык к облику своего нового механика-водителя и инженер-капитан Грибов. Уже второй месяц они работали вместе, проводя специальные испытания.
За это время инженер вполне оцепил и богатую практику Таранухи в вождении боевых машин, и его весёлый, неунывающий характер, и привычную добросовестность в делах службы.
Никогда после дня испытаний не уйдёт Тарануха из парка, пока не убедится, что машина полностью подготовлена к следующему выезду и его большие, умелые и заботливые руки сегодня уже не нужны ей...
Руки Таранухи — инженер иногда смотрел на них — шершавые, со следами застарелых ссадин, удивительно мягко и в то же время с большой силой ложились на рычаги машины.
Эти руки, руки старого танкиста, были тяжёлыми и цепкими, когда Тарануха, крякая, орудовал ломом или кувалдой. Они становились лёгкими и виртуозными, как у хирурга, когда Тарануха регулировал тонкие, едва уловимые на-глаз, зазоры в механизмах двигателя или трансмиссии.
Как-то, ещё в начале совместной работы, испытатели задержались на трассе.
Возвращаться на базу пришлось в полной темноте и без света, потому что на щитке приборов перегорел предохранитель, а запасного не оказалось.
Тогда убедился инженер, что безбровые глаза Таранухи видят в темноте почти так же хорошо, как днём. Безошибочно и быстро пригнал Тарануха в парк запоздавшую машину, угадывая дорогу по каким-то не различимым непривычному взгляду темным и серым пятнам...
Инженер был очень доволен своим водителем.
С утра в этот день инженер проводил испытания по преодолению рвов.
В качестве завершающего этапа этих испытаний инженер наметил довольно рискованный прыжок через речку Игрец с Лыжной горки. В этом случае он рассчитывал на опытность своего механика-водителя.
Перед первым же прыжком через обыкновенный ров инженер с удивлением увидел сильнейшее волнение на лице водителя.
— В чём дело, Тарануха?
— спросил инженер.
— Широкий очень ров... товарищ капитан...
— глухо ответил Тарануха.
— Угробим машину...
— Ну, ну, пустяки, Тарануха!
— ободряюще улыбнулся инженер.
— Для нашей машины такой ров не препятствие...
И уже несколько сухим тоном сказал:
— Вперёд!
Тарануха взялся за рычаги...
Когда танк, разгоняясь всё больше и больше, пошёл в низину, широкая спина водителя боязливо ссутулилась... Инженер нахмурился: испытатель должен быть смелым.
Прыжок, тем но менее, сошёл благополучно. Правда, удар получился вольно сильным оттого, что Тарануха успел вовремя сбросить обороты...
Осмотрев машину, инженер сказал:
— Ну, вот видите, Тарануха, все порядке! А мы с вами боялись...
Тарануха виновато улыбнулся; на лице его блестели, словно бисер, крупные капли пота...
И инженер с тревогой отметил новую и неприятную для него особенность его водителя: «Трусит».
Рассказывают, что один очень храбрый человек не мог подавить дрожи рук и ног при звуках стрельбы... Отправляясь на передовые позиции, в самый огонь, он с большим ехидством говорил себе:
«Ты дрожишь, трус? Ты дрожал ещё больше, если б знал, куда я тебя поведу!»
Инженеру очень захотелось рассказать эту поучительную историю своему водителю, но он сдержался.
Видимо, успокоившись, Тарануха же начал осматривать машину. Осматривал он её основательно и догадался сделать то, что не пришло в голову инженеру. Тарануха включил тумблер наружного освещения машины, и тогда проявилось, что на танке от сотрясения вышла из строя нить электролампочки.
Отмечая это интересное обстоятельство в журнале испытаний, инженер похвалил водителя.
— Светлая у вас голова, Тарануха!
— сказал он.
— И опыт большой... Вам подучиться немного, овладеть теори и были бы вы очень дельным техником.
Потное лицо Таранухи посветлело похвалы.
— Подучиться бы, конечно, надо товарищ капитан,
—смущённо улыбаясь сказал он.
— Я не возражаю! Наука, в некотором роде, мать наша родная... А насчёт прыжков я откровенно скажу товарищ капитан! Не нравится мне это дело... Танк — он и есть танк, а не стрекоза-попрыгунья! Был у нас на фронте один такой случай... Тёмное это дело товарищ капитан!
Тарануха вытер рукавом потный лоб и невесело усмехнулся. Видимо, случай был не очень приятный...
— Какой же это случай, Тарануха?
— спросил инженер.
— А такой, товарищ капитан, что после него и сами будете этих рвов чураться и другим закажете... Если желаете, расскажу. Разрешите?
— Пожалуйста, пожалуйста, Тарануха!
—улыбаясь, согласился инженер.
— Рассказывайте!
Испытатели стояли на невысоком холме невдалеке от Лыжной горки, на которую теперь оба смотрели. Лыжная горка — это, в сущности, высокий, обрывистый берег Игреца в том месте, где эта неширокая, но чрезвычайно бурная речка круто сворачивает на юг.
Зимой, когда Игрец сковывается льдом и его густо засыпает снегом, лыжники устраивают здесь трамплин для прыжков. Сам капитан не раз прыгал с этого трамплина и очень хорошо знал это место...
Тёплый ветерок шевелил на вершине холма степные ковыля, яркие головки ромашек и степных фиалок. Было тихо; слышалось только, как где-то внизу глухо шумит Игрец, неутомимо перекатывая свои пенистые волны по речным камням...
Инженер вынул портсигар и протянул его водителю. Тарануха неловко взял папиросу, жадно закурил.
— В сорок втором это было на Кавказе, товарищ капитан...
— начал он рассказывать.
— Рвов там этих хоть отбавляй — хватает по горло! Любая горная речушка — вроде вот этого рва. Берега, правда, обрывистые, высокие... Целая пропасть внизу — даже смотреть страшно, а нешироко... Хороший ишак, надо полагать, перепрыгнет... И вот, вырвались, товарищ капитан, наши танки к одной такой речушке, можно сказать, прямо на плечах у немцев. Тут бы бросок нужен, а мост взорван. Речка где-то внизу шумит, даже воды не видно, скалы кругом. Препятствие! Досадно, конечно, каждому, но, как говорится, выше головы не прыгнешь...
И вот нашёлся же у вас один чудак-водитель. Сгоряча, что ли, или понадеялся он на заграничную технику — «Шерман» у него был, товарищ капитан, — только рванул он на полной скорости к берегу и через эту пропасть — как с трамплина!
Тарануха замолчал, затянулся папиросой и сказал задумчиво, с сожалением:
— Большую глупость сделал...
Инженер вздрогнул, словно увидел на секунду, как танк срывается в пропасть...
— Не перепрыгнул?
— спросил он и взял Тарануху за руку.
— Нет, перепрыгнуть-то он перепрыгнул, врать не буду,
— спокойно продолжал Тарануха.
— Перемахнул он, можно сказать, геройски, как птица. Только танк, товарищ капитан ,— хоть наш, хоть американский — он и есть танк. Тут уж ничего не поделаешь... Вся ходовая часть вышла из строя! Сел этот «Шерман» на днище, как зверь без лап, ну, и раздолбали его немцы в два счёта.
— Да-а-а...
— продолжал Тарануха, помолчав.
— И выходит, что этот водитель сделал большую глупость, или даже преступление, потому что и машину и экипаж загубил. Как вы насчёт этого полагаете, товарищ капитан? С точки зрения теории... Потому что мне лично с тех пор эти прыжки очень не нравятся!
Лицо Таранухи стало грустным. Он отвернулся в сторону и задумался, видимо, вспоминая подробности. Может быть, вспомнил товарищей, которых уже нет в живых...
Папироса в зубах инженера почему-то погасла. Он достал спички и долго прикуривал, закрываясь от ветра.
— И с точки зрения теории, и с точки зрения практики, Тарануха,
— наконец сказал он,
— ваш товарищ — смелый человек, герой. Ошибка его в том, что он, может быть, немножко больше, чем надо, уважал американскую технику. Вот посмотрите-ка!
Инженер поправил шлемофон, защитные очки и пошёл к машине. Заревел двигатель, из глушителей вырвались клубы дыма и искры.
Всё последующее произошло на глазах поражённого Таранухи, как в кино, в быстрой смене захватывающих кадров.
Танк, загребая гусеницами покрытый муравой и ковыляли дёрн, круто развернулся на месте и плавно, с поднятой, как копьё, пушкой, пошёл к Лыжной горке.
Потом увидел Тарануха, как тёмный корпус машины, оторвавшись от берега, на секунду словно повис в воздухе. И вот танк уже идёт по другому берегу Игреца, плавно покачивая пушкой и выбрасывая из глушителей клубы белого дыма. Словно натолкнувшись на невидимое препятствие, танк круто развернулся и снова, уже ниже Лыжной горки, пошёл к речке. На этот раз навстречу ему поднялись фонтаны искристых брызг; они выросли в водяной вал, захлестнувший танк по самую башню.
Танк выбрался из воды, как большое зелёное животное. Сначала показался его широкий лоб с вздёрнутой вверх пушкой, потом башня и, наконец, весь он — выкупавшийся, мокрый, с лужами воды на подкрыльях, заревев двигателем, полез на берег. Прошло не больше минуты, и вот он уже стоит на холме, разгорячённый, но уже утихающий, умиротворённо пофыркивая ещё работающим двигателем.
Мокрый с ног до головы инженер снял очка и, улыбаясь, сказал водителю:
— Ну, что, Тарануха? Что вы теперь скажете?
Лицо Таранухи было непривычно расстроенным, почта угрюмым.
— Ничего, товарищ капитан!
— глухо ответил водитель.
— Скажу только одно — жаль, что тогда у меня был «Шерман», а не советская машина.
Спасибо за прочтение, подписывайтесь и ставьте «Палец вверх»