«Гори, гори, моя звезда,
Звезда любви приветная!
Ты у меня одна заветная,
Другой не будет никогда,
Ты у меня одна заветная,
Другой не будет никогда!»
За последний час я слышал это в десятый раз. Хрипящий звук уже достал до печёнки. Сначала я пытался заткнуть уши подушками, но это плохо помогало. «Отоспался, называется», – с раздражением подумал я и вышел на кухню.
– Ба, чего это дед Семён веселится с самого утра?
– Ой, ты же ничего не знаешь, – бабушка прикрыла ладонью губы и скорбно покачала головой. – Не стала тебе ночью говорить. Сегодня же девять дней, как Клаву схоронили.
– Баба Клава умерла? – ковш с холодной водой выпал у меня из рук. – Почему мне не сообщили? – я кинулся в комнату за одеждой.
– Так это, ты же это, дипломировался. Не стали отвлекать.
Я выскочил во двор, а в след неслось:
– Куда, скаженный? Рожу не помыл, не позавтракал…
Дед Семён сидел под навесом и смотрел, как крутится старая, заезженная пластинка на таком же старом агрегате "Юность":
«Звезда любви волшебная,
Звезда прошедших лучших дней!
Ты будешь вечно незабвенная
В душе измученной моей!
Ты будешь вечно незабвенная
В душе измученной моей!»
– Деда, – каким-то скулящим голосом позвал я и тронул его за плечо. – Деда, я не знал…
Дед поднял на меня светлые, почти бесцветные глаза:
– А, Саня… Осиротел я… – Скупая слеза покатилась по морщинистой, словно кора дерева, щеке.
Я обнял деда. Под ситцевой, выгоревшей от солнца рубахой, как птичка в клетке, билось сердце. Седая борода щекотала мне шею.
Старики не были мне родственниками. Но жизнь распорядилась так, что стали больше, чем родные. Эти люди, по очереди и вместе, несколько раз спасали мне жизнь.
Сначала дед, карауливший ротанов с удочкой в руках около лунки, увидел, как легковая машина, ехавшая по зимнику, ушла под лёд, кинулся к полынье и вытащил меня из чёрной воды. Он, сам мокрый с мокрым ребёнком на руках, бежал до деревни пять километров.
Потом баба Клава выходила нас обоих, не отдала в районную больницу, сама вылечила от воспаления лёгких. Мне тогда было около трёх. Я не помню, но по рассказам, родная бабушка только причитала: «Помрёт малец, уйдёт вслед за родителями». А баба Клава, вытолкав её, выдержала битву с медиками, которые даже грозили арестом:
– Я фронтовая медсестра. Меня пугать не надо. Сказала, не отдам, и точка!
И опеку надо мной они заставили бабушку взять. Не хотела она. Это я уже позже узнал, когда заявление в десятый класс ей на подпись принёс. Бабушка расшумелась тогда:
– Долго будешь на моей шее сидеть? Работать иди. Какой толк учится? Вона, твой отец: учёный был, сам сгинул и дочь мою сгубил. Чем ему наука помогла?
Пришлось старикам, услышавшим бабушкин крик, вмешаться. Меня из дома попросили уйти, но я во дворе всё слышал.
Разговор шёл обо мне и бабушке, которая ненадлежащим образом исполняла обязанности опекуна.
– Тебе напомнить, как ты в лесу внука потеряла? Как в ногах валялась, просила найти, чтобы под суд не попасть?
Дед Семён с бабой Клавой отыскали меня на девятые сутки, когда уже все надежду потеряли и поиски прекратили. И опять дед нес меня, обессилившего, домой.
В институт я пошёл по их настоянию. Они помогали и поддерживали меня все годы учёбы. Несколько дней не дожила баба Клава до того момента, когда я получил диплом.
– Ты почему мне не позвонил, деда?!
– Клава не велела. Она тебе письма написала. Пойдём в дом.
Меня колотила нервная дрожь. Баба Клава до последнего думала обо мне.
Дедушка с трудом поднялся со скамьи и, шаркая ногами, направился к крыльцу.
– Вот, – дед вручил мне два конверта, помеченные цифрами «1» и «2». – С зимы всё писала и писала.
Первое письмо было совсем коротким:
«Санечка, дорогой мой! Нет у нас с дедом никого, ближе, чем ты. Так судьба распорядилась, что ухожу я раньше, чем дедушка. Ты его не бросай, досмотри. Я всегда буду в твоём сердце. Прости за всё», – я плакал, читая эти строки, и не стыдился своих слёз.
Второе письмо открыл дрожащими руками. Мелким, убористым почерком исписано пять листов. Буквы расплывались перед глазами. Подробная инструкция, где и что лежит для деда, чем кормить, что не давать и почему: «Ты никогда не спрашивал, а я не говорила. У дедушки нашего тяжёлое проникающее ранение в живот».
И самое страшное для меня: «Дед долго не протянет. Хоронить его будешь в солдатской форме. Он сам так распорядился. Лежит в комоде на верхней полке. Медали и ордена оставь себе на память. И его, и мои. Третье письмо откроешь, когда дедушки не станет. Оно в чемодане на шифоньере. Баба Клава».
Вот ведь как, столько лет их знаю, а, оказывается, ничего не знаю про них.
– Деда, почему детей у вас не было? – спросил я дрожащим голосом.
– А откуда им взяться? Клава меня с поля вытащила раненого, а тут фриц из миномёта пальнул. Так она сама около меня и осталась лежать. И оперировали нас рядом, на соседних столах. Что у меня, что у неё, животы в шрамах. Мы брали мальчонку из детского дома. Тоже Сашком звали. Так у него родители нашлись в сорок девятом. Как от сердца оторвали. Так и остались одни. Я учительствовал, она фельдшерила. А теперь я совсем один.
– Не одни, у тебя есть я.
– Наказ мне Клава дала. Диплом свой покажи.
Я метнулся к своему дому. А дед опять включил проигрыватель:
«Гори, гори, моя звезда,
Звезда любви приветная!
Ты у меня одна заветная,
Другой не будет никогда»
«Пусть он слушает хоть сто раз! И пусть живёт сто лет», – я лихорадочно искал в сумке красную корочку.
«Твоих лучей небесной силою
Вся жизнь моя озарена;
Умру ли я, ты над могилою
Гори, сияй, моя звезда!»
– Деда, смотри.
«Умру ли я, ты над могилою
Гори, сияй, моя звезда!»
Дед Семён взял диплом:
– Клава, красный, – чётко сказал он, улыбнулся и откинулся на спинку скамейки, широко открыв глаза.
В ту же минуту смокла музыка.
– Деда! Деда! – орал я, но дед меня уже не слышал.
Только через несколько дней после похорон, я вспомнил про третье письмо. Это был не конверт, а пластиковая папка с кнопкой. В ней лежали орденские книжки, большая общая тетрадь, на обложке которой было выведено: «История нашей жизни», два завещания – от деда Семёна и от бабы Клавы – на моё имя и письмо.
«Санечка, дорогой мой! Будь счастлив. Прочитай на досуге про нашу жизнь. Мы прожили её достойно. Постарайся прожить также», – написала баба Клава. А ниже чётким учительским почерком вывел дед Семён: «Саня, жизнь будет тебя бить, но ты не сдавайся. И найди свою звезду, как я нашёл свою».
Я, оглушённый, сидел под навесом. Рука потянулась к старенькой «Юности»:
«Гори, гори, моя звезда,
Звезда любви приветная!
Ты у меня одна заветная,
Другой не будет никогда,
Ты у меня одна заветная,
Другой не будет никогда!»
Н.Литвишко
#рассказы натальи литвишко #рассказы о жизни и любви #жизнь #любовь #отношения #рассказы о войне